290
Пьеса первоначально появилась въ издании in quarto въ 1596 г. безъ имени автора, и хотя въ 1599 г. было напечатано уже второе in quarto, установить имя автора пьесы никто не счелъ нужнымъ.
Велико число относительно слабыхъ пьесъ, беззастѣнчиво приписываемыхъ Шекспиру, но наша пьеса въ ряду ихъ занимаетъ мѣсто исключительное. Какъ извѣстно, цѣлыхъ 15 пьесъ въ разное время было приписано Шекспиру:
1) «Судъ Париса». 2) «Арденъ Фивершэмъ». 3) «Джорджъ Зеленый». 4) «Локринъ». 5) «Король Эдуардъ III». 6) «Муседоръ». 7) «Сэръ Джонъ Ольдкестль». 8) «Томасъ лордъ Кромвель». 9) «Веселый Эдмонтонскій чортъ». 10) «Лондонскій блудный сынъ». 11) «Пуританинъ или вдова съ Ватлинговой улицы». 12) «Iоркширская трагедія». 13) «Прекрасная Эмма». 14) «Два знатныхъ родича». 15) «Рожденіе Мерлина».
Нѣкоторыя изъ названныхъ пьесъ приписывались съ большею или меньшею вѣроятностью различнымъ авторамъ; относительно же многихъ не было найдено никакихъ данныхъ для опредѣленія того, кому ихъ приписать. «Судъ Париса» можетъ быть приписанъ Пилю и принадлежитъ къ до-шекспировскому періоду. «Арденъ Фивершэмъ», въ которомъ изображается исторія убійства жены мужемъ при помощи наемныхъ убійцъ, представляетъ полную одушевленія и страсти пьесу, безъ лишняго паѳоса. Пьеса написана, очевидно, мало-опытнымъ писателемъ: однако этотъ писатель былъ, безъ сомнѣнія, человѣкъ, который имѣлъ шансы занять одно изъ первыхъ мѣстъ между драматургами своего времени. Такъ какъ мы не знаемъ другихъ произведеній того же самого пера, то естественно предположить, что онъ не дѣлалъ дальнѣйшихъ попытокъ на драматическомъ поприщѣ. «Джорджа Зеленаго» можно приписать Грину. «Локринъ» по всей вѣроятности принадлежитъ Пилю. Во всѣхъ этихъ пьесахъ нѣтъ ничего, что изслѣдователь нашихъ дней, когда на вопросы шекспировскаго творчества пролито столько свѣта, могъ бы хоть на минуту приписать Шекспиру. Иное дѣло «Эдуардъ III». Какъ будетъ показано въ настоящемъ этюдѣ, есть большое основаніе приписать Шекспиру эпизодъ съ графиней Сольсбери. «Му c едора» нельзя приписать хотя бы и съ малой степенью вѣроятности какому либо опредѣленному автору. То же самое можно сказать о «Сэръ Джонѣ Ольдкестлѣ» и «Лордѣ Томасѣ». Авторомъ «Веселаго эдмонтонскаго чорта» можно считать съ значительной степенью достовѣрности Деккера – быть можетъ, въ сотрудничествѣ съ Гейвудомъ. «Лондонскій блудный сынъ» ‑ болѣе зрѣлое произведеніе, чѣмъ остальная масса сомнительныхъ пьесъ – напоминаетъ намъ временами о Вилькинсѣ въ его «Бѣдѣ отъ брака поневолѣ». Для установленія авторства «Пуританина или вдовы изъ Ватлинговой улицы» нѣтъ никакихъ данныхъ. Очень короткая «Iоркширская тргедія» ‑ разрабатываетъ ту же самую тему, которую Вилькинсъ въ болѣе распространенномъ видѣ даетъ намъ въ своей «Бѣдѣ отъ брака поневолѣ» (Miseries of Enforced Marriage). Ближайшее сравненіе обѣихъ пьесъ убѣдило меня, что авторомъ «Iоркширской трагедіи» былъ Вилькинсъ. Относительно бóльшій литературный интересъ этой короткой пьесы можетъ быть приписанъ въ значительной степени именно ея краткости. Въ своей попыткѣ развить тотъ-же сюжетъ въ «Бѣдѣ отъ брака поневолѣ» Вилькинсъ значительно ослабилъ впечатлѣніе. Кто могъ бы быть авторомъ «Прекрасной Эммы» до сихъ поръ совершенно неустановлено. О двухъ знатныхъ
291
родичахъ» уже говорилось подробнѣе въ настоящемъ изданіи. «Рожденіе Мерлина» приписываютъ Шекспиру и Роулею, однако слѣдуетъ сказать, что въ ней нѣтъ ни одной черты творчества ни того, ни другого автора. Роулей работалъ въ сотрудничествѣ со многими драматургами своего времени. Первыя пьесы свои онъ написалъ вмѣстѣ съ Вилькинсомъ и Дэемъ. Вмѣстѣ съ первымъ онъ, видимо, написалъ окончаніе Шекспировскаго «Перикла». Вилькинсъ, какъ мнѣ думается, написалъ весь I-й и II-й актъ, а Роулей 2, 5 и 6 сцены четвертаго акта; неуклюжій хоръ написанъ ими пополамъ, а остальное принадлежитъ Шекспиру. Того грубаго, хромающаго стиха, которымъ отличался Роулей, мы совсѣмъ не находимъ въ «Рожденіи Мерлина». Но то обстоятельство, что Роулей дѣйствительно участвовалъ въ «Периклѣ» Шекспира, давало серьезную опору мнѣнію, что «Рожденіе Мерлина» ‑ пьеса сама по себѣ весьма малоцѣнная – можетъ быть, приписана Шекспиру и ему.
Разъ существуетъ столько пьесъ, которыя ошибочно приписывали Шекспиру, то нѣтъ ничего удивительнаго, если есть и такая пьеса, въ которой онъ дѣйствительно принималъ участіе и которую какъ при его жизни, такъ и долгое время послѣ его смерти, тѣмъ не менѣе, приписывали не ему. А между тѣмъ, яркая печать шекспировскаго творчества лежитъ на второй сценѣ перваго акта и 1 и 2 сценѣ II-го акта «Эдуарда III». Это сцены, заключающія въ себѣ весь эпизодъ волокитства Эдуарда за графиней Сольсбери. Эпизодъ параллельными пассажами связывается съ другими шекспировскими драмами. Остальная часть пьесы, представляющая разсказъ о войнѣ Эдуарда во Франціи, не представляетъ такой связи. Въ вопросѣ о томъ, кто написалъ «Двухъ знатныхъ родичей» мы были вынуждены смотрѣть на многочисленныя черты сходства съ шекспировскими драмами, какъ на аргументъ противъ авторства Шекспира. Иначе обстоитъ дѣло съ «Эдуардомъ III». Схожія мѣста не на столько многочисленны, чтобы сдѣлать сомнительной возможность того, что Шекспиръ повторялъ самого себя, или предвосхитилъ мысли, которыя мы находимъ въ его драмахъ позднѣйшаго происхожденія. Лица, дѣйствующія въ названномъ выше эпизодѣ, въ остальной части пьесы являются въ совершенно иномъ свѣтѣ. Эдуардъ дѣйствуетъ на протяженіи всей пьесы, но въ эпизодѣ съ графиней онъ совсѣмъ особенный. Графиня, Лодовикъ и Варвикъ, отецъ графини появляются только въ обсуждаемомъ эпизодѣ. Стиль пьесы, за исключеніемъ эпизода, сухъ и лишенъ красоты. Если въ немъ даже и встрѣчаются поэтическія выраженія, которыя – подъ перомъ Шекспира – естественно вызвали бы воспоминаніе о какой нибудь другой пьесѣ, гдѣ онъ высказалъ подобныя же мысли, то здѣсь они не вызываютъ ничего подобнаго. Такъ напр., Одлей говоритъ:
The one in choice, the other holds in chase:
For from the instant we begin to live,
We do pursue and hunt the time to die:
First bud we, then we blow, and after seed;
Then, presently, we fall, and, as a shade
Follows the body, so we follow death.
Жизнь достается
Намъ случаемъ, а смерть гоньбой усердной:
Чуть начали мы жить, за смертныъ часомъ
Ужъ началась гоньба. Сперва мы – почки,
Потомъ цвѣты и напослѣдокъ сѣмя;
Тогда мы отпадаемъ и за нею – смертью
Идемъ во слѣдъ, какъ тѣнь идетъ за тѣломъ.
Въ 1 сц. 5 акта мы читаемъ:
And Rings approach the nearest unto God,
By giving life and safety unto men.
«И цари тогда ближе всего къ Богу,
Когда даруютъ людямъ жизнь и безопасность».
Очень характеристичное мѣсто встрѣчается въ 5 сценѣ 4-го акта:
A sudden darkness hath defaced the sky,
The winds are crept into their caves for fear,
The leaves move not, the wood is hustled and still,
The birds cease singing and the wandering broks
Murmur no wonted greeting to the shores».
«Внезапная тьма покрыла небо.
Вѣтры отъ страха вползли въ свои пещеры;
Листья не шелохнутся, лѣсъ недвижимъ и молчаливъ;
Птицы перетали пѣть, и бѣгучіе ручейки
Не журчатъ желаннаго привѣта берегамъ».
Въ 1 актѣ 1 актѣ Артуа говоритъ объ Изабеллѣ, дочери Филиппа, короля Франціи, матери Эдуарда III.
«And from the fragrant garden of her womb
Your gracious self, the flower of Europe’s hope,
Derived is inheritor to France».
«И изъ благоуханнаго сада ея лона
Произошла наша всемилостивѣйшая особа, цвѣтъ надежды Европы,
Чтобы унаслѣдовать Францію».
But in your daughter’s womb J bury them:
Where in that nest of spicery they shall breed
Selves of themselves to your recomforture.
«Но я похороню ихъ въ лонѣ вашей дочери:
И въ этомъ благоуханном питомникѣ они вырастутъ
Вамъ на утѣшеніе».
Bid him leave off the lion’s case he wears;
Lest meeting with the lion in the field,
He chance to tear him piece-meal for his pride.
«Вели ему снять львиную шкуру, которую онъ носитъ,
Чтобы, встрѣтясь со львомъ въ пустынѣ,
Онъ изъ гордыни не разорвалъ его въ куски».
Thou wear a lion’s hide! doff it for shame
And hang a calf’s-skin on these recreant binbs.
«Ты носишь львиную шкуру! Срамъ! Скинь ее
И одѣнь на эти малодушные члены телячью кожу».
Флэй, придающій въ данномъ случаѣ вопросу о стилѣ особенное значеніе, сопоставляетъ слѣдующія 4 мѣста, харктерныя съ одной стороны для Шекспира, съ другой – для другого поэта, его сотрудника:
1) When she would talk of peace, methinks her tongue
Commanded war to prison; when of war,
It wakened Caesar from his Roman grave
To hear war beautified by her discourse.
Wisdom is foolishness but in her tongue;
Beauty a slander but in her fair face;
There is no summer but in her cheerful looks
No fresty winter, but in her disdain.
«Когда она говоритъ о мирѣ, мнѣ кажется, что ея языкъ
Повелѣваетъ наложить оковы на войну; когда она говоритъ о войнѣ,
То можетъ пробудить Цезаря въ его римской гробницѣ, ‑
Встать и слушать, какъ ея словами украшена война.
Мудрость оказывается лишь глупостью, благодаря языку ея;
Благодаря ея молодому лицу, чужая красота становится насмѣшкой;
Лѣто настанетъ только тогда, когда она весело смотритъ
И холодная зима – когда она выражаетъ пренебреженіе къ вамъ».
(Шекспиръ, актъ II, сцена 1).
2) At sea we are as poissant as the force
Of Agamemnon in the haven of Troy:
By land with Xerxes we compare of strength;
Whose soldiers drank up rivers in their thirst:
Then, Bayard – like, blind overweening Ned
To reach at our imperial diadem,
Is either to be swallowed in the waves,
Or backt apieces when thou comst ashore».
«На морѣ мы такъ же могущественны, какъ сила
Агамемнона въ Троянской гавани;
На сушѣ мы сравниваемся мощью съ Ксерксомъ,
Солдаты котораго въ своей жаждѣ выпивали цѣлыя рѣки:
И вотъ, отважный, какъ Баярдъ, ослѣпленный сомомнѣніемъ Нэдъ,
Ради того, чтобы взять нашу царскую діадему,
Будетъ либо поглощенъ волнами,
Либо изрубленъ въ куски, когда выйдетъ на берегъ».
(Другой авторъ: Актъ III, сцена I).
293
3) For where the golden ore doth buried lie,
The ground undeckt with nature’s tapestry
Seems barren, sere, unfertile, fruitless, dry,
And where the upper turf of earth doth boast
His pied perfumes and party coloured cost,
Delve there and find this issue and their pride
To spring from ordure and corruption’s side.
«Тамъ, гдѣ лежитъ погребенной золотая руда,
Почва, не покрытая природнымъ ковромъ,
Кажется безплодной, выжженной, неплодоносной, бѣдной изсушенной;
А тамъ, гдѣ верхній слой земли блистаетъ
Разнообразіемъ своихъ запаховъ и пестротой цвѣтовъ, ‑
Копни тамъ, и ты найдешь, что все это великолѣпіе
Получаетъ начало изъ гнили и тлѣнія».
(Актъ I, сцена 2, Шекспиръ).
4) The sun, dread lords, that in the western fall,
Beholds us now low brought through misery,
Did in the orient purple of the morn.
Salute our comming forth, when were known:
Or may our portion be with damned fiends.
«Солнце, почтенные лорды, при вечернемъ закатѣ
Видитъ, какъ мы влачимся среди бѣдствій;
А утромъ, при пурпурѣ восхода
Оно привѣтствовало наше появленіе, когда увидѣло насъ.
Или нашъ удѣлъ быть съ проклятыми злыми духами?..»
(Актъ V, сцена 1 – не принадлежитъ Шекспиру).
Приводя эти отрывки, Флэй заявляетъ, что первый и третій изъ нихъ точно соотвѣтствуютъ шекспировскому размѣру перваго періода его творчества, между тѣмъ, какъ второй и четвертый не соотвѣтствуютъ. Я долженъ прибавить сверхъ того, что второй и четвертый отрывокъ сухо-дѣловиты, какъ и отрывки, приведенные раньше; первый же и третій, напротивъ того, написаны со всѣмъ богатствомъ стихотворной рѣчи. Въ этихъ двухъ выдержкахъ не встрѣчается схожихъ местъ съ пьесами Шекспира, но общее впечатлѣніе, остающееся въ умѣ читателя, вполнѣ Шекспировское. Флэй основываетъ свое мнѣніе о принадлежности эпизода Шекспиру исключительно на одномъ стихосложеніи. И дѣйствительно, въ стихосложеніи обѣихъ частей пьесы замѣчается явное различіе. Въ части, приписываемой Шекспиру, рифмы постоянно попадаются между бѣлыхъ стиховъ, другой же авторъ, повидимому, еще болѣе приверженъ къ системѣ бѣлыхъ стиховъ, введенныхъ Марло, чѣмъ самъ Марло. Марло часто употребляетъ рифмы посреди бѣлыхъ стиховъ; этотъ же авторъ еле тащится въ своемъ утомленномъ монотонномъ движеніи, не пытаясь освѣтить свой путь хотя бы случайною рифмой. Въ то время какъ въ нешекспировской части на каждую сотню стиховъ, круглымъ счетомъ, приходится четыре рифмованныхъ строки, ‑ въ эпизодѣ, принадлежащимъ Шекспиру, мы находимъ на каждыя семь строкъ одну рифму, ‑ пятнадцать рифмованныхъ строкъ на сотню, ‑ то есть, число рифмованныхъ стиховъ въ эпизодѣ въ четыре раза больше, чѣмъ въ остальной драмѣ. Принявъ во вниманіе это крупное различіе стихотворнаго стиля, а такъ же изысканную простоту и умѣренность языка второго автора, столь отличныя отъ приверженности Шекспира къ поэтическимъ украшеніямъ, я полагаю, что мы имѣемъ достаточное основаніе утверждать, что эпизодъ написанъ Шекспиромъ. Точно такъ же эпизодъ является единственной не исторической частью всей драмы. Эпизодъ заимствованъ у Боккачіо, но Шекспиръ, вѣроятно, заимствовалъ его не прямо, а изъ «Palace of Pleasure» Пэйнтера.
Мы оспаривали принадлежность Шекспира какой либо части «Двухъ знатныхъ родичей» на основаніи встрѣчающихся въ этой драмѣ безчисленныхъ заимствованій изъ шекспировскихъ пьесъ. Но съ «Эдуардомъ III» дѣло обстоитъ нѣсколько иначе. Черты сходства, связывающія трудъ Шекспира съ его другими драмами, не болѣе и не менѣе многочисленны, чѣмъ въ другихъ его драмахъ, но онѣ въ настоящемъ случаѣ очень характеристичны. А кромѣ мѣстъ, находящихся въ прямой связи съ той или иной пьесой, здѣсь встрѣчается много мѣстъ, не находящихся въ такой связи, но тѣмъ не менѣе носящихъ явно шекспировскій характеръ. Мы сразу чувствуемъ Шекспира; когда послѣ холодной наготы языка первой сцены переходимъ, напримѣръ ко второй сценѣ 1-го акта:Warwick:
Even she, my liege; whose beauty tyrant fear,
As a may-blossom with pernicious winds,
Hath sully’d, urthered, overcast and done.
Варвикъ: «Даже и она, государь, какъ майскій цвѣтокъ передъ губительнымъ вѣтромъ, зачахла, поблекла, поникла, завяла».
For sin, though sin, would not be so esteemed;
Bud rather virtue sin, sin virtue deemed.
The quarrel, that J have, requires no arms,
But this of mine.
Здѣсь слово «arms» (оружіе, а также объятіе) употреблено въ томъ же самомъ двойномъ смыслѣ , какъ въ пьесѣ «Троилъ и Кресида» ( Актъ I, сц. 3 ст. 271):
And dare avow her beaty and her worth
In other arms than hers.
Естественно является мысль о Шекспирѣ также въ слѣдующихъ случаяхъ. Словомъ « sun » (солнце) оканчиваются девять послѣдовательныхъ стиховъ въ актѣ 2-мъ сц. 1:
And let me have her likened to the sun;
Say she hath thrice more splendour than the sun,
That her perfect win emulates the sun,
That she breeds sweets as plenteous as the sun,
That she doth thaw cold winter like the sun,
That she doth cheer fresh summer like the sun,
That she doth dazzle gazers like the sun,
And, in this application to the sun,
Bid her be free and general as the sun,
Who smiles upon the basest weed that grows,
As lavingly as on the fragrant rose».
«Позвольте мнѣ уподобить ее солнцу,
Сказать, что она блещетъ трижды ярче, чѣмъ солнце,
Что ея совершенная прелесть соперничаетъ съ солнцемъ,
Что она порождаетъ радость такъ же обильно, какъ солнце,
Что отъ нея таетъ холодная зима такъ же, какъ отъ солнца,
Что отъ нея веселѣетъ ясное лѣто, ‑ какъ отъ солнца,
Что она ослѣпляетъ тѣхъ, кто смотритъ на нее, какъ солнце;
Пусть же въ своемъ уподобленіи солнцу
Она будетъ свободна и велика, какъ солнце,
Которое улыбается самому жалкому плевелу
Съ такой же любовью, какъ благоуханной розѣ».
Въ 1596 году, въ «Венеціанскомъ купцѣ» (актъ V, ст. 193‑202) мы находимъ такую же игру со словомъ « ring » у Бассаніо и Порціи, какъ здѣсь со словомъ « sun ». Эта погоня за созвучіями очень характеристична для Шекспира перваго періода его творчества. Характеристично также для Шекспира возвращаться къ мыслямъ, разъ выраженнымъ имъ въ какой либо изъ его пьесъ, ‑ но возвращаться въ новой формѣ или съ инымъ значеніемъ. И вотъ примѣры такого возвращенія къ мыслямъ, затронутымъ въ «Эдуардѣ III», мы находимъ въ нѣкоторыхъ позднѣйшихъ, уже доподлинныхъ Шекспировскихъ пьесахъ, напр. въ «Мѣрѣ за мѣру» (Актъ II-й, сцена 4).
Графиня говоритъ въ нашей пьесѣ (Актъ II-й, сцена 1):
He that doth clip op counterfeit your stamp,
Shall die, my lord: and will your sacred self,
Commit high treason gainst the King of Heaven
To stamp his image in forbidden metal.
«Тотъ, кто поддѣлаетъ вашу печать,
Долженъ умереть, милордъ, и неужели ваша священная особа
Рѣшится на измѣну противъ Царя небесъ,
Чтобъ отчеканить свое изображеніе на воспрещенномъ металлѣ?»
Въ «Мѣрѣ за мѣру» эта же мысль выражена въ такихъ словахъ:
To pardon him that hath from nature stolen
A man already made, as to remit
Their saucy sweetness that do coin heaven’s image
In stamps that are forbid.
«Это было бы такъ же хорошо, какъ помиловать того, кто похитилъ у природы живого человѣка, или пощадить тѣхъ, кто чеканитъ небесныя изображенія запретнымъ клеймомъ».
Далѣе мы встрѣчаемъ въ нашей пьесѣ слѣдующее мѣсто:
The poets write that great Achilles’spear
Could heal the wound it made.
«Поэты пишутъ, что копье Ахилла
Могло исцѣлять раны, которыя оно наносило».
295
Подобное же мѣсто встрѣчается въ «Генрихѣ VI» (часть II . 5. 100).
Whose smile and frown like to Achilles’spear
Is able urth the change to kill and cure.
«Чья улыбка и нахмуренный видъ, подобно Ахиллову копью,
Поперемѣнно убиваютъ и исцѣляютъ».
Находимъ мы такія же совпаденія между нашей пьесой и «Гамлетомъ» (Актъ II-й сцена 2): For if the sun breed maggots in a dead day being a god kissing carrion. Have you a daughter? Pol. I have, my lord. Hamlet. Let her not walk in the sun. Conception is a blessing, but not as your daughter may conceive.
«Потому что, если солнце, богъ, порождаетъ червей, коснувшись падали… есть ли у тебя дочь? – Полоній: Есть, милордъ. – Гамлетъ: «Не пускай ее на солнце. Зачатіе есть благодать; но если эта благодать коснется твоей дочери?»
Шекспиръ заимствовалъ образъ солнца, цѣлующаго падаль, у Лили, который повидимому пересталъ писать для сцены еще до Шекспира. Связь между Лили и приведеннымъ мѣстомъ въ «Гамлетѣ» можно найти въ слѣдующемъ мѣстѣ нашей пьесы (II. 1):
The freshest summer’s day doth soonest taint
The loathed carrion that it seems to kiss.
«Ясный солнечный день заставляетъ издавать зловоніе
Отвратительную падаль, которую, онъ, повидимому цѣлуетъ».
Стихъ изъ нашей пьесы встрѣчается также въ той же самой формѣ въ 14-мъ стихѣ 94-го сонета. Онъ находится въ томъ мѣстѣ, гдѣ Варвикъ, отецъ графини, убѣждаетъ ее твердо стоять противъ домогательствъ короля:
Deep are the blows made, with a mighty axe:
That sin doth ten times aggravate itself
That is committed in a holy place:
An evil deed, done by authority,
Is sin and subornation: deck an ape
In tissue and the beauty of the robe
Adds but the greater scorn unto the beast.
A spacious field of reasons could I urge,
Between his glory, daughter and thy shame:
That poison shows worst in a golden cup;
Dark night seems darker by the lightning’s flash
Lilies, that fester smell far worse than weeds.
«Глубоки раны, наносимыя мощной сѣкирой:
Такъ грѣхъ отягачается десятикратно,
Если онъ совершенъ въ священномъ мѣстѣ.
Злое дѣло, совершенное властью,
Является грѣхомъ и преступленіемъ.
Одѣнь обезьяну въ пышныя одежды, ‑
Отъ этого она станетъ еще смѣшнѣе.
Я могъ бы привести огромный рядъ сравненій,
Дочь моя, между его славою и твоимъ позоромъ:
Такъ ядъ кажется ужаснѣе въ золотомъ кубкѣ,
Темная ночь кажется чернѣе при мерцаніи факела.
Лиліи, испортившись, пахнутъ отвратительнѣе плевелъ.
Въ 94-мъ сонетѣ мы встрѣчаемъ слѣдующія строки:
They that have power to hurt and will do none,
That do not do the things they most do show,
Who, moving others are themselves as stone,
Unmoved, cold and to temptation slow.
They rightly do inherit heaven’s graces
And husband nature’s riches from expense;
They are the lords and owners of their faces
Others but stewards of their excellence.
The summer flower is to the summer sweet,
Though to itself it only live and die,
But if that flower with base infection meet,
The basest weed outbraves his dignity:
For sweetest things turn sourest by their deeds
Lilies, that fester smell far worse than weeds.
«Тотъ, кто имѣетъ возможность вредить и не вредитъ, кто, вліяя на другихъ, самъ остается непоколебимымъ и холоднымъ, какъ камень, кто не поддается искушенію, ‑ тѣ справедливо наслѣдуютъ милости неба и оберегаютъ богатства природы отъ расхищенія. Они сами свои собственные господа и владыки, а прочіе только слуги ихъ превосходства. Лѣтній цвѣтокъ милъ лѣту, хотя лишь для самого себя онъ живетъ и умираетъ. Но если этотъ цвѣтокъ подвергся гніенію, то самый жалкій плевелъ становится выше его по своему достоинству: ибо самое сладкое можетъ стать горчайшимъ по дѣламъ своимъ; лиліи, подвергш іяеся порчѣ, пахнутъ хуже, чѣмъ плевелы».
Сравненіе этихъ двухъ мѣстъ едва-ли можетъ оставить сомнѣніе относительно того, что они родились въ одномъ и томъ же творческомъ мозгу.
Какъ мы уже сказали, Шекспиръ часто развиваетъ мысли, уже разъ выраженныя имъ. Правда, въ этихъ случаяхъ онъ обыкновенно измѣняетъ форму выраженія, но иногда, какъ въ настоящемъ случаѣ, онъ повторяетъ ее безъ перемѣны, или только съ незначительнымъ измѣненіемъ.
Фризенъ, помѣстившій во второмъ томѣ «Shakespeare Jahrbuch» статью, направленную противъ предположенія, что Шекспиръ участвовалъ въ составленіи нашей пьесы, допускаетъ за приведенномъ нами мѣстомъ значеніе серьезнаго аргумента въ пользу авторства Шекспира. Но онъ утверждаетъ вмѣстѣ съ тѣмъ, что авторъ нашей пьесы, кто бы онъ ни былъ, могъ видѣть это мѣсто въ рукописи. Однако, не болѣе ли естественно предположить, что самъ поэтъ воспользовался здѣсь своею собственностью?
Мѣста, на которыя мы указали, за исключеніемъ тѣхъ, которыя имѣютъ связь съ «Гамлетомъ» и «Мѣрой за мѣру» относятся къ болѣе раннимъ пьесамъ. Какъ установлено раньше, «Эдуардъ III» занесенъ въ книгопродавческіе списки въ декабрѣ 1595 г., напечатана же пьеса была въ 1596 году Кедбертомъ Берли. Хотя пьесы нерѣдко пишутся много раньше своего обнародованія, однако если у насъ нѣтъ достаточныхъ основаній, мы не вправѣ утверждать, что пьеса была написана и представлена за долго до своего обнародованія. Въ настоящемъ случаѣ нѣтъ этихъ доказательствъ, а установленныя выше черты сходства съ сонетами вмѣстѣ съ чертами сродства, которыя мы сейчасъ приведемъ по отношенію къ «Лукреціи», даютъ основаніе признать 1596 годъ, т.-е. дату обнародованія, за моментъ, недалекій отъ времени написанія пьесы.
Сродство съ «Лукреціей», о которомъ сейчасъ была рѣчь, нельзя не усмотрѣть въ концѣ эпизода съ графиней Сольсбери. Здѣсь добродѣтель торжествуетъ въ груди Эдварда надъ любовью, и авторъ только что написавшій Лукрецію, вкладываетъ въ его уста такую рѣчь:
«Even by that power, I swear, that gives me now
The power to be ashamed of myself,
I never, mean to part my lips again
In any word that tends to such a suit.
Arise, true English lady; whom our isle
May better boast of than e’er Roman might
Of her, whose ransacked treasury hath tasked
The vain endeavour of so many pens.
«Клянусь той силой, которая даетъ мнѣ нынѣ
Силу устыдиться самого себя, ‑
Я никогда не сложу своихъ губъ опять,
Чтобы произнести хоть одно слово для такой просьбы.
Встань, истинно британская женщина; нашъ островъ
Можетъ гордиться тобой больше, чѣмъ римляне гордились той,
Чье похищенное сокровище задало столько напраснаго труда
Цѣлому сонму писателей».
Въ шекспировской части «Эдурда III» еще нѣтъ характеризаціи въ точномъ смыслѣ этого слова. Но во всякомъ случаѣ бурный любовникъ эпизода съ графиней, не разбирающій средствъ для достиженія своихъ желаній, не имѣетъ ничего общаго съ деревяностью Эдуарда-короля, когда онъ во главѣ своего войска сражается во Франціи.
Въ графинѣ точно также слишкомъ мало индивидуальности. Она – слишкомъ однотонное воплощеніе чистоты и обязана значительной долей своей привлекательности только тому поэтическому ореолу, который придалъ ей поэтъ. Лодовикъ просто на просто манекенъ, а Варвикъ – лицо слишкомъ надуманное. Фигуры исторической части пьесы не вызываютъ въ насъ ни малѣйшаго интереса. Мы, конечно, симпатизируемъ Черному Принцу, но въ сущности въ основаніи этого чувства лежитъ историческая ассоціація, т. е. процессъ, какъ разъ обратный тому, который такъ характеренъ для историческихъ пьесъ Шекспира. Тамъ мы безсознательно переносимъ его образы на страницы исторіи. Здѣсь же наше предствленіе о Черномъ Принцѣ, составленное по исторіи, мы переносимъ на пьесу.
*) Переводъ съ рукописи Е. А. Егорова.
