Проект создан при поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (грант № 05-04-124238в).
РУССКИЙ ШЕКСПИР
Информационно-исследовательская база данных
Миллеръ В. Два Веронца

Источник: Миллер В. Два веронца //   Шекспир В. Полное собрание сочинений / Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1903. С. 1-7.


1

 ДВА ВЕРОНЦА.

‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑

Хотя комедія «Два веронца» («The two gentle men of Verona»), появившаяся въ печати впервые in folio въ 1623 году, не имѣетъ никакихъ внѣшнихъ фактическихъ указаній на время ея написанія, комментаторы давно уже единогласно признали эту пьесу однимъ изъ самыхъ раннихъ произведеній Шекспира. Уже крупные недостатки въ композиціи ясно говорятъ за ея раннее происхожденіе; на то же указываютъ анализъ стиля и метра, характеръ юмора и явные слѣды влiянія эвфуизма. Поэтому большинство комментаторовъ относять эту комедію къ 1591 году, хотя нерѣдко раздавались голоса и за болѣе раннюю, и за болѣе позднюю дату[1].

Сюжетъ пьесы показываетъ, что въ это время поэтъ находился подъ сильнымъ влiянiемъ итальянской и испанской литературы новеллъ, пользовавшейся широкимъ успѣхомъ въ Англіи, какъ и во всемъ читающемъ обществѣ Европы, увлекавшемся пастушескими романами Рибейра, Саа де-Миранда, Санназара и Монтемайора. Въ пьесѣ «Два веронца» нѣкоторую часть матеріала Шекспиръ заимствовалъ изъ эпизода о Феликсѣ и Филисменѣ въ «Дiанѣ» Монтемайора, написанной въ 1542 году (въ подражаніе «Аркадіи» Санназара) и пользовавшейся огромнымъ успѣхомъ въ теченiе 70 лѣтъ, о чемъ свидѣтельствуютъ 16 изданій, выдержанныхъ этимъ пастушескимъ романомъ. Искусный въ созданіи характеровъ, Шекспиръ, какъ извѣстно, не отличался изобрѣтательностью въ сюжетахъ и нерѣдко, встрѣчая фабулу или положеніе, имѣвшія успѣхъ у публики и понравившіяся ему, заимствовалъ ихъ, видоизмѣняя детали и возвращаясь къ тѣмъ же эпизодамъ иногда по нѣскольку разъ.

«Дiана», въ переводѣ Бартоломью Ιонга, появилась въ печати лишь въ 1598 году, но, судя по приложенному къ ней предисловію, пролежала въ законченномъ видѣ около 16 лѣтъ и могла быть знакома Шекспиру, переходя въ спискахъ изъ рукъ въ руки, что было въ обычаѣ того времени. Весьма правдоподобно и то предположеніе, что поэтъ пользовался не самой новеллой Монтемайора, а утерянной драматической передѣлкой того же сюжета, именно пьесой, поставленной въ Гринвичѣ, въ присутствіи королевы Елисаветы (въ 1587 году) подъ заглавіемъ «The hіstoryof Felix andPhilismena». Какъ бы то ни было, исторія Протея и Юлiи очень близко напоминаетъ исторію Феликса и Фелисмены, и несомнѣнно, что тѣмъ или инымъ путемъ Шекспиръ былъ знакомъ съ этой частью повѣсти Монтемайора. У послѣдняго Фелисмена любитъ молодого дворянина Донъ Феликса и, разлученная съ нимъ его отцомъ, отославшимъ сына въ другой городъ, переодѣвается въ мужское платье и слѣдуетъ за своимъ возлюбленнымъ. Прибывъ въ городъ, гдѣ находился Феликсъ, она узнаетъ, что онъ измѣнилъ ей, полюбивъ другую девушку — Целію, и удостовѣряется въ этомъ, подслушавъ ночную серенаду, которую Феликсъ даетъ предмету своего новаго чувства. Не узнанная невѣрнымъ возлюбленнымъ, Фелисмена поступаетъ къ нему пажемъ и однажды, по поручению своего


2

господина, относитъ къ Целiи любовное письмо отъ него. Дальнѣйшая исторія является уже въ иномъ видѣ въ «Діанѣ» и скорѣе напоминаетъ любовныя отношенія герцога, Віолы и Оливіи въ «Двѣнадцатой ночи». Именно, прекрасная дама плѣняется красотой переодѣтой пажемъ дѣвушки и влюбляется въ нее. Конецъ — трагическій: Целiя признается въ любви послу Феликса и, не находя, конечно, отвѣта на свою страсть, умираетъ съ горя. Феликсъ въ отчаяніи покидаетъ страну и уѣзжаетъ неизвѣстно куда, а Фелисмена отправляется разыскивать своего возлюбленнаго.

Кромѣ исторіи Протея и Юліи, заимствованной у Монтемайора, можно было бы указать еще на отдѣльные моменты пьесы, имѣющіе отношеніе къ другимъ источникамъ, напр., взятые изъ «Аркадіи» Сиднея или изъ «Apollonius and Silla», повѣсти Барнаби Рича (Ваrnаbе Rich)[2]. Но эти заимствованія очень несущественны.

Что касается главнаго сюжета пьесы, именно исторіи дружбы Валентина и Протея, то, по всей вѣроятности, мы имѣемъ въ немъ замыселъ самого Шекспира, такъ какъ до сихъ поръ, несмотря на тщательные поиски комментаторовъ, не найдено было ни одного произведенія, откуда Шекспиръ могъ бы заимствовать эту тему. Поэтому комедію «Два веронца» слѣдуетъ признать самостоятельнымъ твореніемъ молодого Шекспира, быть можетъ, первымъ опытомъ на этомъ пути, такъ какъ раньше нашъ поэтъ занимался передѣлкой чужихъ пьесъ.

Вся комедiя проникнута тѣмъ параллелизмомъ въ композицiи, который является довольно обычнымъ прiемомъ въ раннихъ произведенiяхъ поэта.

Непостоянный Протей противопоставленъ вѣрному въ своихъ привязанностяхъ Валентину, умная и блестящая Сильвiя — пылкой и нежной Юліи, юмористъ Лаунсъ — остряку Спиду, при чемъ слуги по характеру противополагаются своимъ господамъ. То же мы наблюдаемъ въ другихъ пьесахъ Шекспира, каковы: «Безплодныя усилiя любви», «Комедiя ошибокъ», «Сонъ въ лѣтнюю ночь», «Ромео и Джульетта». Такая симметричность въ построеніи указываетъ на влiянiе романскаго искусства съ его стремленіемъ къ ясности, порядку и симметріи, отчасти же можетъ быть поставлена на счетъ неопытности автора. Схематичность въ построеніи дѣйствія и группировки характеровъ несомнѣнно продуктъ искусственности, а не органическаго развитія и жизни. Еще неопытный въ первыхъ своихъ творенiяхъ, поэтъ самъ ставитъ ceбѣ опредѣленныя рамки, стремясь достигнуть единства впечатлѣнiя распредѣленіемъ частей, и считаетъ свое произведенiе непрочнымъ, если ему не служитъ поддержкой нѣкоторая механическая система, какъ бы заранѣе опредѣляющая ходъ дѣйствiя, свойства характеровъ и появленiе лицъ на сценѣ. Впослѣдствiи, когда геній Шекспира окрѣпъ и сталъ все глубже проникать въ истинную суть жизни, онъ самъ отбросилъ такіе искусственные прiемы и предоставлялъ организму драмы развиваться по естественнымъ законамъ, достигая этимъ путемъ высшей неосязаемой цѣльности.

Комедiя «Два веронца» — хорошенькая и занимательная пьеса на тему о вѣрной и непостоянной любви и о заблужденіяхъ, въ которыя впадаетъ охваченный страстью разсудокъ, пьеса хотя и слабая въ сравненіи съ позднѣйшими произведеніями Шекспира, но уже представляющая многообѣщающую работу молодого художника. Интересъ поддерживается не столько органическимъ развитіемъ дѣйствiя и характеровъ, сколько отдѣльными прекрасными моментами. Стиль «Двухъ веронцевъ», особенно въ приподнятыхъ мѣстахъ діалога, указываетъ на сильное влiянiе Лилли. Поддаваясь литературному вкусу своего времени, поэтъ пользуется утонченнымъ, галантнымъ языкомъ, вычурными оборотами и эвфуистическими хитросплетенiями, но, быть можетъ, въ этой пьесѣ находятся указанія на то, что Шекспиръ уже начиналъ оцѣниватъ по достоинству искусственность «Анатоміи остроумiя» пресловутаго Лилли, бывшей въ то время настольной книгой для людей образованнаго общества, въ Англіи. Такъ, когда Валентинъ въ цѣломъ рядѣ пышныхъ и цвѣтистыхъ фразъ изображаетъ свою любовь къ Сильвіи, Протей замѣчаетъ на нихъ:

«Мой другъ, къ чему напыщенность такая?»
(Д. ΙΙ, сц. 4-я).

 
Во всякомъ случаѣ молодому поэту было простительно пользоваться «высшимъ стилемъ», такъ какъ онъ господствовалъ въ то время во всей европейской изящной словесности и въ разговорѣ высшихъ классовъ. Поэты и ораторы старались искать гипер-


3

болическихъ выраженiй для чувства, колоритныхъ эпитетовъ, богатыхъ метафоръ, миѳологическихъ сравненій и охотно прибѣгали къ каламбурамъ и разнымъ словеснымъ фокусамъ. Но уже въ «Двухъ веронцахъ», тамъ гдѣ является самъ Шекспиръ, не разряженный въ мишуру моднаго наряда, мы находимъ прекрасныя описанія, истинно поэтическіе образы; уже ясно слышатся звуки прочувствованной эротической лирики, полной гармоническихъ, нѣжныхъ оборотовъ, чувствуется уже истинный юморъ и неподдѣльная веселость.

Въ «Двухъ веронцахъ» Шекспиръ впервые избираетъ мѣстомъ дѣйствiя Италiю, куда впослѣдствіи такъ часто уносилось его воображеніе. Но напрасно стали бы мы отыскивать болѣе или менѣе искуснаго воспроизведенія италъянскаго колорита, который поражаетъ насъ въ позднѣйшихъ пьесахъ: передѣлкѣ «Укрощенія строптивой», «Венеціанскомъ купцѣ» и «Отелло». Въ нихъ мы дѣйствительно находимъ столько характерныхъ подробностей и мѣткихъ эпитетовъ, что у многихъ критиковъ невольно явилось предположеніе, не совершилъ ли Шекспиръ путешествiя въ Италiю. Но въ настоящее время, повидимому, большинство комментаторовъ высказываются противъ такого предположенія. Разсматриваемая пьеса даетъ въ этомъ отношеніи только отрицательныя показанія: поэтъ даже не дѣлаетъ попытки воспроизвести итальянскую жизнь, и немногія подробности изъ быта и природы, которыя встрѣчаются въ пьесѣ, напр., театральное представленіе въ Духовъ день, ручеекъ ласково лобзающій осоку, перемѣнчивый апрѣльскій день — принадлежатъ гораздо больше Англiи, чѣмъ Италiи. Если бы Шекспиръ побывалъ въ Италіи, онъ, конечно, не могъ бы отправить Валентина въ Миланъ на кораблѣ. Правда, комментаторъ Эльце удосужился найти указаніе, что въ XVI вѣкѣ Верона и Миланъ были соединены каналомъ, но «Шекспиръ», замѣчаетъ Брандесъ, въ общемъ симпатизирующій гипотезѣ объ итальянскомъ путешествіи поэта, «такъ же мало зналъ эту подробность, какъ то обстоятельство, что въ 1270 г. Богеміи принадлежали нѣкоторыя провинціи, лежавшія на берегу Адрiатическаго моря», хотя, слѣдуя Грину, заставляетъ своихъ героевъ въ «Зимней сказкѣ» причаливать къ Богемiи на кораблѣ[3].

Что комедiя «Два веронца» не пользовалась большимъ успѣхомъ у публики, видно уже изъ того, что позднѣе, и съ гораздо большимъ успѣхомъ, Шекспиръ пользовался эпизодомъ переодѣванiя, напр. въ «Двѣнадцатой ночи». Туда же перенесь поэтъ и многiя детали «Двухъ веронцевъ». Такъ, дiалогу между Сильвiей и Юлiей, переодѣтой пажемъ соотвѣтствуетъ разговоръ между Оливiей и Віолой, а разсказъ Юліи о собственныхъ страданіяхъ воспроизводится отчасти въ прекрасной сценѣ между Віолой и герцогомъ. Можно указать также на многія моменты общіе съ другими произведеніями Шекспира. Сцена, гдѣ Юлiя спрашиваетъ у Лючетты ея мнѣнiя относительно своихъ жениховъ, служитъ какъ бы эскизомъ къ превосходной сценѣ такого же содержанія между Порціей и Нериссой въ «Венеціанскомъ купцѣ». Протей такъ же быстро забываетъ Юлiю при видѣ Сильвіи, какъ Ромео своею Розалинду при первой встрѣчѣ съ Джульеттой. Монологи Лаунса (ΙI, 3) и Ланцелота Гоббо въ «Венеціанскомъ купцѣ» (II, 2) близки по своему характеру, а серенада докучнаго жениха (IV, 2) вновь появляется въ «Цимбелинѣ» (ΙΙ, 3)[4].

Хотя въ «Двухъ веронцахъ» мы еще не видимъ болѣе или менѣе полнаго развитія характеровъ, однако дѣйствующія лица представляютъ уже значительный психологичеcкiй интересъ: многіе моменты схвачены и выражены ярко, въ изображеніи чувствъ замѣчается у молодого художника способность индивидуализировать своихъ героевъ, проникать въ глубь человѣческой души. Изъ мужскихъ характеровъ наибольшій интересъ представляетъ Протей — натура съ богатой умственной жизнью, слабымъ сердцемъ и изумительно гибкой нравственностью. Ловкій и изворотливый, одаренный живымъ умомъ, Протей — личность безхарактерная и глубоко эгоистическая; въ погонѣ за наслажденiями и новыми ощущеніями онъ очень неразборчивъ въ пріемахъ и средствахъ. Онъ знаетъ тайны любви, обладаетъ эротическимъ краснорѣчiемъ, быстро воспламеняется, но, достигая взаимности, столь же быстро охладѣваетъ. Въ первой сценѣ сентиментально-нѣжнаго прощанія съ другомъ мы уже наблюдаемъ его тонко-организованную натуру. Не увѣренный во взаимности Юліи, онъ погруженъ въ меланхолію и, какъ самъ заявляетъ, «съ умомъ въ раз-


4

дорѣ свѣть весь презираетъ, коснѣетъ въ лѣни, сердце надрываетъ». Но достаточно письма Юліи, чтобъ онъ вознесся на седьмое небо и восклицалъ: «О, счастье! о, милыя черты! о, ангелъ»! (Д. Ι, сц. 3-я). Недолго, однако, продолжается эта игра въ чувство и скоро Протею приходится поступить въ школу дѣйствительной жизни. Вынужденная разлука съ возлюбленной, впрочемъ, не вызываетъ въ немъ сильнаго протеста, хотя онъ и прощается съ нею, аффектированно клянясь въ вѣрности. Одного взгляда на Сильвію достаточно, чтобы прежде столь дорогой ему образъ померкъ и новый потокъ страсти увлекъ его, чтобы утерялось всякое различiе между добромъ и зломъ, а нравственные законы потеряли силу передъ жаждой наслажденія. Сознаніе, что онъ поступаетъ дурно, не исчезаетъ въ его анализирующемъ мозгу, и Протей (Шекспиръ рѣзко подчеркиваетъ это свойство) всякими софизмами старается оправдать себя, хотя бы въ собственныхъ глазахъ. Онъ самъ съ нѣкоторою наивностью признается, что станетъ измѣнникомъ другу и возлюбленной и ни передъ чѣмъ не остановится, лишь бы добиться своего; онъ побѣдилъ бы даже искушеніе, если бы это не требовало усилій; но бороться, переламывать себя во имя дружбы и вѣрности — слишкомъ трудно для его неглубокой натуры и является стѣсненіемъ, противъ котораго возмущается его эгоизмъ. И вотъ, подъ вліяніемъ страсти и легкомыслія, онъ отдается во власть охватившаго его потока. Въ результатѣ — цѣлый рядъ низкихъ поступковъ, доносовъ и обмановъ, такъ какъ онъ «самъ себѣ дороже Валентина», и «любовь во всемъ всегда себялюбива». Онъ ловко входить въ довѣpie герцога, искусно обходится со своимъ соперникомъ Typio, доноситъ и клевещетъ на друга, чтобы удалить его въ изгнаніе, мастерски ведетъ интригу, тѣмъ болѣe что обстоятельства сами помогаютъ ему; онъ преслѣдуетъ Сильвію своимъ ухаживаніемъ и когда, наконецъ, судьба отдаеть на мгновеніе въ его руки беззащитную дѣвушку, готовъ пустить въ ходъ насиліе. Наступаетъ развязка: можетъ быть, Шекспиръ хотѣлъ показать, что эта утонченная и влюбчивая натура совершила эти поступки подъ вліянiемъ молодости и ослѣпленія страсти, не будучи порочной на самомъ дѣлѣ, что когда Протей уличенъ своимъ другомъ и видитъ себя во всей нравственной наготѣ, пелена спадаетъ съ его глазъ, уступая мѣсто искреннему раскаянію и стыду; можеть быть, Шекспиръ дѣйствительно хотѣлъ, чтобы эти преступленія молодости и страсти не ставились юношѣ въ грѣхъ и забылись, какъ тяжелый кошмаръ. Во всякомъ случаѣ раскаянiе Протея такъ слабо мотивировано въ развязкѣ, что эти сцены шаблонны и неестественны, а хорошо задуманная фигура испорчена.

Полную противоположность изворотливому и сложному Протею представляетъ его другъ Валентинъ. Онъ написанъ въ болѣе слабыхъ тонахъ, но служитъ Протею какъ бы необходимымъ противовѣсомъ. Это — натура цѣльная, здоровая физически и нравственно, честная и безхитростная. Отличный другь, готовый на всякія жертвы и не способный по своему душевному благородству понять зла въ близкомъ человѣкѣ, онъ гораздо мужественнѣе, чѣмъ изнѣженный Протей, и со своимъ умомъ, не знающимъ сомнѣній, увлекается внѣшнею діалектикой. Въ противоположность своему женолюбивому другу, Валентинъ смѣется надъ любовью, и насколько Протей мастеръ въ сердечныхъ дѣлахъ и усердно разбирается въ своихъ чувствахъ, настолько Валентинъ далекъ отъ любви, которая должна сама его искать и улавливать. Но настаетъ и его часъ: Валентинъ полюбилъ горячо, искренно и безхитростно. Онъ настолько недогадливъ и неопытенъ, что его слуга долженъ разъяснять ему назначеніе письма, написаннаго имъ самимъ по просьбѣ Сильвiи. Хотя любовь и научаетъ его вздыхать, слагать любовныя вирши и ломать руки, однако онъ не потерялъ голову, какъ Протей, и не лишился своей энергiи. Наказанный за свой дерзкій планъ овладѣть Сильвiей безъ согласiя ея отца, герцога, онъ идетъ въ изгнанiе и начинаетъ новую жизнь въ лѣсу, атаманомъ благородныхъ разбойниковъ. Къ сожалѣнію, развязка пьесы прибавляетъ къ довольно определенной фигурѣ Валентина нѣсколько торопливыхъ и совершенно неестественныхъ штриховъ. Если онъ, узнавъ о козняхъ своего друга, и способенъ, повѣривъ его раскаянію, простить его, то отказъ отъ Сильвіи въ пользу Протея и такое явное невниманіе къ ея чувствамъ не имѣютъ уже никакого оправданія, особенно если принять въ разсчетъ самостоятельность характера этой дѣвушки.

Въ интересно задуманныхъ женскихъ фигурахъ пьесы, несмотря на нѣкоторые промахи въ исполненіи, уже чувствуется искусная кисть Шекспира и его знанiе женской души. Характеръ Юліи, по вѣрному


5

замѣчанію одной писательницы[5]. производитъ впечатлѣнiе, будто онъ написанъ въ разныхъ тонахъ: въ отдѣльныхъ сценахъ проявляется у нея какая-нибудь новая черта характера въ зависимости отъ ея настроенія. Шекспиръ словно еще не. видитъ передъ собой ея сложнаго образа въ его цѣльности, какъ будто думаетъ, что женскіе характеры состоятъ изъ противорѣчій. По крайней мѣрѣ въ чтеніи репликъ Юліи не такъ ясно чувствуешь одну и ту же личность въ различныхъ сценахъ, какъ въ другихъ позднѣйшихъ женскихъ характерахъ Шекспира. Въ хорошенькой сценѣ съ Лючеттой, Юлія является передъ нами дѣвушкой избалованной своей красотой и ухаживателями, неопытной въ дѣлахъ любви и полной прихотливой, граціозной женственности. Въ ней чувствуется еще дѣвочка, несамостоятельная, радующаяся даже тѣни любовной интриги и старающаяся играть роль свѣтской дамы. И вотъ счастливая, жизнерадостная Юлія, полная дѣвичьей стыдливости и игриваго кокетства, сгараетъ отъ нетерпѣнiя прочитать письмо Протея и въ то же время желаетъ, хотя бы въ глазахъ своей камеристки, знающей насквозь свою балованную госпожу, казаться вполнѣ равнодушной и неприступной. И обѣ дѣвушки, прекрасно понимающія другъ друга, разыгрываютъ между собою легкую, граціозную комедію. Хотя эта сцена съ письмомъ (Д. I, сц. 2-я) заимствована Шекспиромъ у Монтемайора, но тонкая психологическая отдѣлка принадлежитъ всецѣло молодому поэту. Открывая намъ впервые характеръ Юліи въ этой игривой сценѣ, Шекспиръ, быть можетъ, дѣлаетъ ошибку, такъ какъ читатель напрасно станетъ искать проявившіяся здѣсь черты характера въ дальнѣйшихъ сценахъ, гдѣ роль Юлiи страдательная. При разлукѣ съ Протеемъ она такъ подавлена горемъ, что не можетъ сказать слова прощанія. Во время разлуки въ ней развивается порывистость страсти, и она рѣшается, пренебрегая общественнымъ мнѣніемъ, слѣдовать за своимъ возлюбленнымъ, не имѣя, впрочемъ, еще основанія сомнѣваться въ его вѣрности. Въ Миланѣ Юлія становится уже вполнѣ страдающей, романтической героиней: въ ней уже не остается и тѣни былого тщеславiя и игривости, измѣняется и pѣчь ея, въ которой такъ прихотливо смѣшивалось искреннее чувство съ легкою прелестью кокетства. Ей приходится узнать объ измѣнѣ Протея, присутствовать при серенадѣ въ честь Сильвіи, подвергать свое женское самолюбіе постояннымъ ударамъ, — и гордость ея вполнѣ подавлена. Любовь, овладѣвшая всѣмъ ея существомъ, доводитъ ее до такого самоуничиженія, что минутная вспышка женскаго инстинкта и прежней гордости, въ сценѣ съ портретомъ Сильвіи (Д. IV, сц. 4-я,) отрадно дѣйствуетъ на читателя. Ревность беретъ свое, и былая пылкая Юлiя выцарапала бы глаза у портрета своей соперницы, если бы мягкая, отзывчивая Сильвiя не сумѣла смягчить ея сердце. Въ заключительной сценѣ Юлія является свидѣтельницей гнусныхъ дѣйствій Протея, но и здѣсь не рѣшается открыть, кто она. Лишь когда Валентинъ отказывается отъ Сильвіи въ пользу Протея, мѣра страданія переполняется, и Юлія падаетъ безъ чувствъ. Узнанная окружающими, придя въ себя, она обрушивается на своего вѣроломнаго Протея со всей силой и порывистостью, какія мы могли ожидать отъ Юліи перваго акта.

Юлiи, по схемѣ пьесы, соотвѣтствуетъ дочь миланскаго герцога Сильвiя. Характеръ ея, болѣе уравновѣшенный, чѣмъ характеръ Юліи, проведенъ въ пьесѣ послѣдовательнѣе, потому, можетъ быть, что мы почти не видимъ ея наединѣ съ собою: она постоянно окружена своей свитой, чтό должно, конечно, значительно сдерживать проявленія ея чувствъ. Обладая быстрымъ и острымъ умомъ, она вполнѣ самостоятельна въ своихъ дѣйствiяхъ. Какъ женщина высшаго круга, она прекрасно владѣетъ собой, никогда не роняетъ своего достоинства, даже въ то время, когда, полюбивъ Валентина, первая даетъ ему понять, что онъ ей нравится. Она хорошо знаетъ людей и человѣческое сердце, вѣрно оцѣниваетъ по достоинству хитраго Протея, умѣетъ, исполняя волю отца, сносить ухаживанія Typio и быть любезной съ этимъ непріятнымъ для нея человѣкомъ, — кстати сказать, — типичнымъ женихомъ комедіи, богатымъ, недалекимъ и служащимъ мишенью для остротъ болѣе умныхъ ухаживателей. Вполнѣ обдуманно и глубоко полюбивъ Валентина и сознавая неодолимыя препятствія своему счастью, Сильвiя готова на бѣгство съ нимъ, хотя при постороннихъ прекрасно владѣетъ собой и не оказываетъ своему избраннику никакого предпочтенія передъ другими ухаживателями. Когда Валентинъ изгнанъ, ея рѣшительный харак-


6

теръ и сильная воля проявляются со всей рѣзкостью. Не долго думая, бросается она кь ногамъ отца, молитъ его, со всей страстностью своей натуры, за своего возлюбленнаго, пуская все въ ходъ — и слезы, и жалобы, и стоны. Бѣгство ея къ Валентину также характерно для ея смѣлой, самостоятельной натуры и совсѣмъ не похоже на капризное желаніе Юлiи слѣдовать за возлюбленнымъ. Со свойственной ей проницательностью она выбираетъ себѣ въ спутники Эгламура, умѣя затронуть слабыя струны этого человѣка, нѣкогда любившаго и утратившаго возлюбленную, покидаетъ дворъ и свое высокое положеніе вполнѣ сознательно и увѣренная въ правотѣ своего дѣла.

Комментаторовъ комедіи сильно затрудняла развязка, которую большинство ихъ находитъ слишкомъ торопливой, наивной съ психологической стороны, неправдоподобной и даже оскорбляющей нравственное чувство зрителей[6]. Мнѣніе Гервинуса, находящаго, что въ этой развязкѣ «все проведено очень тонко, исполнено мѣткихъ, характеристическихъ чертъ и изваяно, какъ говорится, изъ одного куска»[7] стоитъ особнякомъ среди сужденій другихъ критиковъ, хотя Гервинусъ признаетъ, что въ сравненіи съ позднѣйшими твореніями Шекспира это всетаки легковѣсный товаръ. Не говоря уже о томъ, что вся послѣдняя сцена комедіи крайне слаба по выполненію, комментаторы останавливаются главнымъ образомъ на «раскаяніи» Протея и на отказѣ Валентина отъ возлюбленной въ пользу раскаявшагося друга. Краснорѣчивая и искусная защита этихъ двухъ психологическихъ промаховъ Гервинусомъ въ концѣ концовъ мало убѣдительна. Критикъ указываетъ, что напряженный дружественный героизмъ, способность быстро ощущать и быстро дѣйствовать вполнѣ свойственны Валентину, который и по схемѣ пьесы, вмѣстѣ съ самоотверженной Юліей, по своему добродушію, и незлобивости, служитъ противовѣсомъ хитрому и эгоистическому Протею. Въ порывѣ великодушія необдуманно рѣшается онъ на величайшую жертву, тѣмъ болѣе что, какъ человѣкъ, ставшiй разбойникомъ, онъ не смѣетъ и думать объ обладаніи Сильвiей. Протей же, говоритъ Гервинусъ, исправляется отъ своихъ заблужденій, обсудивши достоинства своей Юліи, которая гораздо болѣе говоритъ его уму, нежели сердцу, и умѣетъ мѣткимъ упрекомъ, если нe пробудить въ немъ добрыя начала души, то, по крайней мѣрѣ, пробудить чувство собственнаго достоинства. Если Шекспиръ и хотѣлъ изобразить все то, что приписываете ему Гервинусъ, то во всякомъ случаѣ плохо мотивировалъ и чувства, и поступки дѣйствующихъ лицъ, такъ какъ поэтъ, обыкновенно подавляющій критическія способности читателя художественной правдой и силой впечатленія, въ этой развязкѣ оставляетъ его съ чувствомъ полной неудовлетворенности и недоумѣнiя. Комментаторы старались разными путями найти этому объясненiе. Объяснить эту сцену слишкомъ близкимъ слѣдованiемъ какому-нибудь источнику мы не имѣемъ данныхъ. Дауденъ полагаетъ, что если 5-й актъ вышелъ изъ подъ пера Шекспира въ такомъ видѣ, то нужно думать, что онъ отдавалъ пьесу на сцену, когда еще часть ея оставалась въ видѣ небрежнаго наброска и развязку имѣлось въ виду разработать впослѣдствіи[8]. Гертцбергъ высказываетъ тотъ взглядъ, что пьеса подверглась передѣлкѣ или сокращению какимъ-нибудь писателемъ-драматургомъ елисаветинскаго вѣка. Возможно, по его мнѣнию, и то, что текстъ былъ составленъ съ недостаточной полнотой изъ списковъ отдѣльныхъ ролей актеровъ, и въ заключительной сценѣ получились пропуски, возстановить которые было бы трудно. Каррьеръ думаетъ, что Шекспиръ могъ найти такую черту дружескаго героизма въ какой-нибудь испанской драмѣ, и тонко проводитъ свою гипотезу, указывая на то, что романтическiе разбойники и отказъ отъ возлюбленной изъ чувства дружбы не безъизвѣстны на испанской сценѣ[9]. Самыя слова, въ которыхъ Валентинъ отказывается отъ своихъ правъ на Сильвiю, нѣкоторые критики понимали въ томъ смыслѣ; что Валентинъ обѣщаетъ Протею только дружбу Сильвіи. Но при достаточной ясности словъ Валентина, очевидно вѣрно понятыхъ Юлiей, упавшей въ обморокъ, такія толкованiя представляются натяжкой, да и вообще едва ли нужно оправдывать автора за юношескіе промахи его раннихъ пьесъ. Во всякомъ случаѣ всѣ


7

выдвинутыя до сихъ поръ гипотезы пока еще не привели къ положительному результату и остаются гаданiями.

Нѣкоторые критики ставили Шекспиру въ упрекъ, что въ «Двухъ веронцахъ» комическій элементъ слишкомъ грубъ, приноровленъ ко вкусамъ тогдашней публики, а главное, что сцены, гдѣ выступаютъ комическія фигуры — Спидъ и Лаунсъ, — не служатъ для хода и мотивировки дѣйствія, имѣя назначеніе только потѣшить простонародье. Но если Шекспиръ заслужилъ такой упрекъ въ нѣкоторыхь другихъ юношескихъ пьесахъ, такое мнѣнie о комическомъ элементѣ въ «Двухъ веронцахъ» едва ли справедливо. Не говоря уже о томъ, что этотъ низменный комическій фонъ, на-ряду съ житейскимъ реализмомъ (напр. хозяинъ гостиницы, засыпающій въ сценѣ серенады (Д. IV, сц. 2-я) въ то время, какъ Юлiя съ отчаяніемъ узнаетъ объ измѣнѣ Протея), даетъ возможность рельефнѣе выдвинуться серьезной части комедіи и оживляетъ ходъ дѣйствія, — оба слуги входятъ въ схему пьесы, являются каждый противоположностью своему господину и не только дѣйствіями, но и рѣчами помогаютъ читателю разобраться въ характерахъ и поступкахъ ослѣпленныхъ страстью господъ. Гервинусъ заходитъ, несомнѣнно, слишкомъ далеко въ осмысленіи комическихъ лицъ «Двухъ веронцевъ», когда предполагаетъ, что разсказъ Лаунса объ отъѣздѣ изъ Вероны представляетъ пародію на безмолвное разставанiе Протея съ Юлiей, что сцена, гдѣ Спидъ вмѣшивается въ любовныя отношенія Лаунса и за то подвергается потасовкѣ, есть каррикатура на коварное вторженіе Протея въ любовныя отношенія Валентина и Сильвіи, что эгоизмъ Протея и все его себялюбивое поведеніе по отношенію къ другу и возлюбленной находятъ себѣ молчаливое осужденiе въ вѣрности его неотесаннаго слуги, который готовъ безъ колебанія принести своему господину величайшую жертву — разстаться съ самымъ близкимъ другомъ, своей собакой. Нельзя также не признать, что комическій элементъ съ одной стороны и серьезный — съ другой въ «Двухъ веронцахъ» еще не проникаютъ другъ друга вполнѣ, какъ позднѣе у Шекспира. Тѣмъ не менѣe, оба элемента уже близко соприкасаются, взаимно пополняя другъ друга, и молодой авторъ сумѣлъ къ грубому комизму, во вкусѣ времени, примѣшать не мало истиннаго юмора. Спидъ является въ комедіи типичнымъ балагуромъ, дѣйствующимъ, главнымъ образомъ, своею изумительною болтливостью. Гораздо болѣе оригинальный Лаунсъ затрогиваетъ въ своихъ комическихъ монологахъ болѣе серьезные элементы жизни. Это первое комическое лицо у Шекспира, живое и реальное, в которомъ выступаетъ настоящій, сочный англійскій юморъ.

При недостаточности біографическихъ данныхъ, обстоятельства при которыхъ составлялась пьеса, и настроеніе автора могутъ быть указаны лишь въ общихъ чертахъ. «Два веронца» написаны въ первомъ періодѣ пребыванія Шекспира въ Лондонѣ. Его жизнь была богата впечатлѣніями, которыя онъ воспринималъ среди своей разносторонней дѣятельности актера, драматурга и поэта. Шекспиръ испытывалъ тогда какъ бы двойную молодость — человѣка и генія, богатаго отзвуками на жизнь и жадно накоплявшаго впечатлѣнiя; онъ чувствовалъ, какъ росли его творческія силы, а вдали уже начинала заниматься заря его славы. Люди близкіе къ нему цѣнили литературу, какъ истинные представители ренессанса, многіе сами были поэтами или диллетантами, любили блистать роскошью, наслаждаясь жизнью, любуясь ея чудесами. Все это сливалось съ весеннимъ настроенiемъ Шекспира. Поэтому печать молодости и жизнерадостности ярко отмѣчаетъ «Двухъ веронцевъ». При многихъ недостаткахъ пьеса подкупаетъ читателя юношескимъ задоромъ, безпечнымъ здоровымъ смѣхомъ щедро одаренной натуры, еще не искушенной горемъ, еще не знающей душевнаго разлада. Въ ней, впервые у Шекспира, выступаетъ свѣжей струей любовь поэта къ природѣ, къ ароматическому воздуху лѣсовъ (см. монологъ Валентина Д. V сц. 4-я). Въ образахъ и сравненіяхъ, взятыхъ изъ природы, слышится голосъ самого поэта, возросшаго на вольномъ воздухѣ и тонко понимающаго красоту англійскаго ландшафта. Характеризуя «Двухъ веронцевъ», Фризенъ[10] удачно выразился, что комедiя эта съ начала до конца производить впечатлѣніе наступающей весны, когда сердце невольно радуется набухающимъ почкамъ и съ полной надеждой ожидаетъ, скоро ли онѣ откроются.

 Всев. Миллеръ.



[1] 3а 1591 или еще болѣе раннюю дату стоятъ Delius, Elze, Malone, Furnivall, Hales; за 1595 г. — Drake, Fleay и Chalmers; за 1592 годъ — Hertzberg; за 1592-93 ‑ Dowden.

 [2] См. Von Friesen «W. Shakspear's Dramen» p. 150; Sidney Lee «A life of W. Shakespeare» (1899) p. 53.

[3] Брандесъ – Шекспиръ (1899) стр. 131.

[4] См. статью Gisbert Freiherr Vincke «Die beiden Veroneser, als Bühnenstück» въ Jahrbuch der Deutschen Shakespeare-Gesellschaft. B. XXI p. 149.

[5] Miss Grace Latham въ Jahrbuch der deutschen Shakespeare-Gesellschaft, XXVIII p. 20.

[6] См. Женэ ‑ Шекспиръ его жизньисочиненія. стр. 148; Bulthaupt «Dramaturgie der Classiker. Shakespeare» стр. XXXI.

[7] Гервинусъ, Шекспиръ т. Ι стр. 270.

[8] Дауденъ – Шекспиръ. Критическое изслѣдованіе его мысли и его творчества стр. 58.

[9] Jahrbuch der D. Shakespeare-Gesell. VI, 367.

[10] Von Friesen. W. Shakespeare’s, Dramen. стр. 156.

©

Информационно-исследовательская
база данных «Русский Шекспир», 2007-2023
Под ред. Н. В. Захарова, Б. Н. Гайдина.
Все права защищены.

russhake@gmail.com

©

2007-2024 Создание сайта студия веб-дизайна «Интэрсо»

Система Orphus  Bookmark and Share

Форум «Русский Шекспир»

      

Яндекс цитированияЭлектронная энциклопедия «Мир Шекспира»Информационно-исследовательская база данных «Современники Шекспира: Электронное научное издание»Шекспировская комиссия РАН 
 Каталог сайтов: Театр Каталог сайтов - Refer.Ru Яндекс.Метрика


© Информационно-исследовательская база данных «Русский Шекспир» зарегистрирована Федеральной службой
    по надзору за соблюдением законодательства в сфере СМИ и охраны культурного наследия.

    Свидетельство о регистрации Эл № ФС77-25028 от 10 июля 2006 г.