Новости
19.04.2011
Режиссер Евгений Писарев
«Очень многое в Театре Пушкина похоже на декорацию»
Евгений Писарев, который летом прошлого года занял пост художественного руководителя Театра имени Пушкина, в конце апреля выпускает свою первую премьеру в новой должности — спектакль «Много шума из ничего» Шекспира. О радостях и сложностях работы худрука Евгений ПИСАРЕВ рассказал корреспонденту «Новых Известий».
— Евгений, вы уже почти год занимаете пост худрука. Идете по пути реформ или просто включились в действующий механизм театра?
— А какие реформы я могу осуществить? Все, что касается административной и финансовой деятельности, — не в моей компетенции. Худрук формирует труппу, репертуар, репетирует спектакли. Я мечтаю сделать ребрендинг театра. У меня много знакомых дизайнеров, фотографов, способных изменить безнадежно устаревший логотип театра, его безликий фасад. Но на это необходимы колоссальные деньги — откуда их взять? К тому же люди, много лет успешно проработавшие в администрации, привыкли к определенному режиму и им трудно что-то менять. Знаете, когда я приезжаю к своей маме и пытаюсь выбросить некоторые вещи, которые захламляют квартиру, мама отвечает всегда одно и то же: «Вот умру, тогда и выкидывай все, что хочешь». Такая же позиция у администрации Театра Пушкина. Зачем, например, на каждом этаже стоит по роялю, в которых капельдинеры хранят свои тапочки? Так же, как эти рояли, годящиеся только на дрова, многое в Театре Пушкина похоже на декорацию: есть рояль, но он не играет, есть кресло, но на нем нельзя сидеть, потому что оно развалится.
— А сменить администрацию вам не позволяет устав, который, в свою очередь, может изменить только Комитет по культуре…
— У нас в театре замечательный директор — Вячеслав Евгеньевич Орлов. Уважаемый в театральной Москве человек, интеллигентный, профессионал, мастер, прошедший школу Гончарова и более тридцати лет возглавляющий Театр Пушкина. При всей своей осторожности и консервативности, он так предан театру, как теперь уже не бывает. И для моего первого спектакля, невероятно дорогого и технически сложного (в нем и спецэффекты, видео, мощный свет, живой звук), директор выложился по полной. Но я понимаю, что он не может все тянуть один, ему нужны современные помощники, маркетологи. По старинке существовать просто смешно.
— То есть надо придумать какую-то должность, которая возьмет на себя часть его функций?
— А зачем придумывать? Есть заместители, помощники, технические директора. Но на эти должности должны прийти новые люди. У меня в подчинении пятьдесят пять актеров, завлит, завмуз и режиссерское управление. Согласно существующему уставу, я не могу ни уволить, ни взять на работу кого-то из постановочной и административной части. Но не замечать проблем в этой области я не могу. Так же, как не могу не видеть, как разрушается здание, течет крыша, как устарела механизация сцены. Мне сейчас немного стыдно вспоминать свою «инаугурационную» речь — очень я был самонадеян. За первый год я успел сделать мало, зато понял очень много: что возможно, а что — нет. И каких жертв потребует осуществление задуманного.
— За непродолжительный период работы в новой должности вы дважды успели встретиться с президентом. Что вы ему сказали на последней встрече?
— Встреча была посвящена поддержке инноваций в искусстве. Я говорил о том, что пока не появится специальная программа для финансовой поддержки дебютантов, дальше разговоров дело не пойдет. Что я, как худрук, могу предложить? Площадку, артистов, себя. А деньги? Об этом говорили и мои коллеги, присутствовавшие на совещании. Например, драматург Лена Гремина рассказала о европейском опыте, когда коммерческие спектакли помогают добывать средства на экспериментальные. О том, как социальные программы, привлекая молодых художников (скажем, артисты или поэты, работающие с проблемными слоями населения), обогащают все участвующие стороны.
— Предыдущая встреча с президентом, на которой обсуждались проблемы театра, была осенью. Если ли какие-то результаты?
— Мы, театральные режиссеры, просили отменить эти драконовские условия, по которым театр не имеет права потратить сумму, превышающую сто тысяч рублей, без тендера. И говорили о негативных последствиях перехода театров на автономный режим. Никаких изменений с тех пор не произошло. По словам нашего директора, жить стало гораздо труднее. Иногда ситуация доходит до абсурда. Например, недавно в нашем театре сыграли четырехтысячный спектакль «Аленький цветочек». Это мировой рекорд для детского спектакля. Но чтобы войти в Книгу рекордов Гиннесса, надо заплатить взнос, превышающий сто тысяч рублей. Поэтому, как это ни почетно для театра, нам пришлось отказаться и ограничиться Книгой рекордов России.
— Почему для первой постановки на сцене Пушкинского в должности худрука вы выбрали Шекспира?
— Я так много узнал об этом писателе в процессе работы с Декланом Доннелланом в качестве ассистента режиссера на «Двенадцатой ночи», что у меня уже несколько лет был какой-то зуд по Шекспиру. Деклан — фанат Шекспира. А Шекспир, по сути, — работодатель Доннеллана, который «открыл» писателя для современного зрителя тридцать лет назад, сумел сделать его очень человечным, простым и доверительным. До Деклана Шекспир и в хороших, и в плохих английских постановках — это всегда были котурны, всегда пафос. А Доннеллан нашел свой язык для разговора с Шекспиром. Но мне было страшновато начинать, например, с хроник, трагедий или со странных последних пьес драматурга, таких как «Буря» или «Зимняя сказка». А комедию Шекспира мне давно хотелось сделать.
— А вы видели «Много шума из ничего» в постановке Доннеллана?
— Нет, это было, кажется в 1994 г., я тогда не был с ним знаком. Но я видел фотографии. Я не боюсь чьего-либо влияния. И всегда перед постановкой той или иной пьесы смотрю все возможные варианты адаптации, интерпретации — и отечественные, и зарубежные. Нахожу такие редкие вещи, что и представить трудно. Например, какую-нибудь венгерскую постановку. Спектаклей «Много шума из ничего» разных авторов отсмотрел около пяти. И не могу сказать, что какая-то из них меня удовлетворила.
— Чего же не хватает этим постановкам?
— И в отечественных, и в западных постановках — в старых и в новых — очень много игры не всерьез. То есть зритель не всерьез воспринимает события пьесы. Это все-таки некая театральная игра. И пикировка Бенедикта и Беатриче — это всего лишь пикировка, а не какие-то сложные отношения с историей, нет никакого подтекста. Герои только появились на сцене — и ни биографии, ни истории, ни психологии не прослеживается. Все как бы не всерьез. Даже смешат не всерьез. Некое дуракаваляние.
— А какова природа юмора в вашем спектакле?
— Я не очень понимаю в этом спектакле юмор. Может, говорю это специально, чтобы немного по рукам себя бить, потому что мое комедиографическое прошлое не дает покоя никому. Не думаю, что это будет слишком смешной спектакль. Он будет динамичный, острый, музыкальный, современный. Есть смешные роли — никуда от них не денешься. Но мне кажется, что они должны быть сыграны серьезно, а не скоморошно. И здесь мне очень помогает специально сделанный перевод Екатерины Ракитиной. Я почитал первоисточник и понял, что ранее существовавший перевод Щепкиной-Куперник имеет мало общего с оригиналом. Даже имена персонажей переведены неверно. У Шекспира все имена английские — у него не Дон Педро, а Дон Питер, не Хуан, а Джон…
— Спектакль «Много шума из ничего» вы сделали для молодежной аудитории. Почему все художники так любят говорить, что хотят привлечь молодую аудиторию? Неужели вам не интересен диалог со зрелым зрителем?
— Интересен, безусловно! Если я буду делать «Великую магию» (надеюсь, в следующем году), то эта история, безусловно, привлечет и тех людей, которые задумываются о душе и о смерти. А «Много шума…» — это пьеса о жизни, о людях, которые как будто не знают, что они когда-то умрут. И я хочу, чтобы пришли молодые и почувствовали, что это их история. Поэтому действие спектакля происходит сегодня. И на сцене работает вживую музыкальный коллектив, играющий в стиле брит-поп — Группа W. Это не моя любимая музыка, но мне хотелось начать со спектакля с молодыми и для молодых.
 |
| Режиссер Евгений Писарев Фото: Анатолий Морковкин |
— А какие реформы я могу осуществить? Все, что касается административной и финансовой деятельности, — не в моей компетенции. Худрук формирует труппу, репертуар, репетирует спектакли. Я мечтаю сделать ребрендинг театра. У меня много знакомых дизайнеров, фотографов, способных изменить безнадежно устаревший логотип театра, его безликий фасад. Но на это необходимы колоссальные деньги — откуда их взять? К тому же люди, много лет успешно проработавшие в администрации, привыкли к определенному режиму и им трудно что-то менять. Знаете, когда я приезжаю к своей маме и пытаюсь выбросить некоторые вещи, которые захламляют квартиру, мама отвечает всегда одно и то же: «Вот умру, тогда и выкидывай все, что хочешь». Такая же позиция у администрации Театра Пушкина. Зачем, например, на каждом этаже стоит по роялю, в которых капельдинеры хранят свои тапочки? Так же, как эти рояли, годящиеся только на дрова, многое в Театре Пушкина похоже на декорацию: есть рояль, но он не играет, есть кресло, но на нем нельзя сидеть, потому что оно развалится.
— А сменить администрацию вам не позволяет устав, который, в свою очередь, может изменить только Комитет по культуре…
— У нас в театре замечательный директор — Вячеслав Евгеньевич Орлов. Уважаемый в театральной Москве человек, интеллигентный, профессионал, мастер, прошедший школу Гончарова и более тридцати лет возглавляющий Театр Пушкина. При всей своей осторожности и консервативности, он так предан театру, как теперь уже не бывает. И для моего первого спектакля, невероятно дорогого и технически сложного (в нем и спецэффекты, видео, мощный свет, живой звук), директор выложился по полной. Но я понимаю, что он не может все тянуть один, ему нужны современные помощники, маркетологи. По старинке существовать просто смешно.
— То есть надо придумать какую-то должность, которая возьмет на себя часть его функций?
— А зачем придумывать? Есть заместители, помощники, технические директора. Но на эти должности должны прийти новые люди. У меня в подчинении пятьдесят пять актеров, завлит, завмуз и режиссерское управление. Согласно существующему уставу, я не могу ни уволить, ни взять на работу кого-то из постановочной и административной части. Но не замечать проблем в этой области я не могу. Так же, как не могу не видеть, как разрушается здание, течет крыша, как устарела механизация сцены. Мне сейчас немного стыдно вспоминать свою «инаугурационную» речь — очень я был самонадеян. За первый год я успел сделать мало, зато понял очень много: что возможно, а что — нет. И каких жертв потребует осуществление задуманного.
— За непродолжительный период работы в новой должности вы дважды успели встретиться с президентом. Что вы ему сказали на последней встрече?
— Встреча была посвящена поддержке инноваций в искусстве. Я говорил о том, что пока не появится специальная программа для финансовой поддержки дебютантов, дальше разговоров дело не пойдет. Что я, как худрук, могу предложить? Площадку, артистов, себя. А деньги? Об этом говорили и мои коллеги, присутствовавшие на совещании. Например, драматург Лена Гремина рассказала о европейском опыте, когда коммерческие спектакли помогают добывать средства на экспериментальные. О том, как социальные программы, привлекая молодых художников (скажем, артисты или поэты, работающие с проблемными слоями населения), обогащают все участвующие стороны.
— Предыдущая встреча с президентом, на которой обсуждались проблемы театра, была осенью. Если ли какие-то результаты?
— Мы, театральные режиссеры, просили отменить эти драконовские условия, по которым театр не имеет права потратить сумму, превышающую сто тысяч рублей, без тендера. И говорили о негативных последствиях перехода театров на автономный режим. Никаких изменений с тех пор не произошло. По словам нашего директора, жить стало гораздо труднее. Иногда ситуация доходит до абсурда. Например, недавно в нашем театре сыграли четырехтысячный спектакль «Аленький цветочек». Это мировой рекорд для детского спектакля. Но чтобы войти в Книгу рекордов Гиннесса, надо заплатить взнос, превышающий сто тысяч рублей. Поэтому, как это ни почетно для театра, нам пришлось отказаться и ограничиться Книгой рекордов России.
— Почему для первой постановки на сцене Пушкинского в должности худрука вы выбрали Шекспира?
— Я так много узнал об этом писателе в процессе работы с Декланом Доннелланом в качестве ассистента режиссера на «Двенадцатой ночи», что у меня уже несколько лет был какой-то зуд по Шекспиру. Деклан — фанат Шекспира. А Шекспир, по сути, — работодатель Доннеллана, который «открыл» писателя для современного зрителя тридцать лет назад, сумел сделать его очень человечным, простым и доверительным. До Деклана Шекспир и в хороших, и в плохих английских постановках — это всегда были котурны, всегда пафос. А Доннеллан нашел свой язык для разговора с Шекспиром. Но мне было страшновато начинать, например, с хроник, трагедий или со странных последних пьес драматурга, таких как «Буря» или «Зимняя сказка». А комедию Шекспира мне давно хотелось сделать.
— А вы видели «Много шума из ничего» в постановке Доннеллана?
— Нет, это было, кажется в 1994 г., я тогда не был с ним знаком. Но я видел фотографии. Я не боюсь чьего-либо влияния. И всегда перед постановкой той или иной пьесы смотрю все возможные варианты адаптации, интерпретации — и отечественные, и зарубежные. Нахожу такие редкие вещи, что и представить трудно. Например, какую-нибудь венгерскую постановку. Спектаклей «Много шума из ничего» разных авторов отсмотрел около пяти. И не могу сказать, что какая-то из них меня удовлетворила.
— Чего же не хватает этим постановкам?
— И в отечественных, и в западных постановках — в старых и в новых — очень много игры не всерьез. То есть зритель не всерьез воспринимает события пьесы. Это все-таки некая театральная игра. И пикировка Бенедикта и Беатриче — это всего лишь пикировка, а не какие-то сложные отношения с историей, нет никакого подтекста. Герои только появились на сцене — и ни биографии, ни истории, ни психологии не прослеживается. Все как бы не всерьез. Даже смешат не всерьез. Некое дуракаваляние.
— А какова природа юмора в вашем спектакле?
— Я не очень понимаю в этом спектакле юмор. Может, говорю это специально, чтобы немного по рукам себя бить, потому что мое комедиографическое прошлое не дает покоя никому. Не думаю, что это будет слишком смешной спектакль. Он будет динамичный, острый, музыкальный, современный. Есть смешные роли — никуда от них не денешься. Но мне кажется, что они должны быть сыграны серьезно, а не скоморошно. И здесь мне очень помогает специально сделанный перевод Екатерины Ракитиной. Я почитал первоисточник и понял, что ранее существовавший перевод Щепкиной-Куперник имеет мало общего с оригиналом. Даже имена персонажей переведены неверно. У Шекспира все имена английские — у него не Дон Педро, а Дон Питер, не Хуан, а Джон…
— Спектакль «Много шума из ничего» вы сделали для молодежной аудитории. Почему все художники так любят говорить, что хотят привлечь молодую аудиторию? Неужели вам не интересен диалог со зрелым зрителем?
— Интересен, безусловно! Если я буду делать «Великую магию» (надеюсь, в следующем году), то эта история, безусловно, привлечет и тех людей, которые задумываются о душе и о смерти. А «Много шума…» — это пьеса о жизни, о людях, которые как будто не знают, что они когда-то умрут. И я хочу, чтобы пришли молодые и почувствовали, что это их история. Поэтому действие спектакля происходит сегодня. И на сцене работает вживую музыкальный коллектив, играющий в стиле брит-поп — Группа W. Это не моя любимая музыка, но мне хотелось начать со спектакля с молодыми и для молодых.
