Не сразу, но можно найти информацию, что Александр Минкин, политический обозреватель газеты «Московский комсомолец», автор бесчисленных писем к президенту, «в девичестве» — театровед, окончил соответствующий факультет ГИТИСа, а я даже помню время, когда в «МК» он писал о театре, помню его жестокий разнос «Гамлета», поставленного Леонидом Трушкиным. Сохранилась легенда, будто режиссеру после того, как он прочитал рецензию, стало плохо. А Минкину, как и мне, было плохо на спектакле, — что поделать, у всяка человека своя планида.

В последние годы он снова начал писать о театре, но не о спектаклях, не как рецензент, он начал писать о театре как театровед, как историк театра. Два года назад вышла его книга «Нежная душа», во многом — про «Вишневый сад» Чехова; в ноябре прошлого года на восьми газетных полосах (!) Минкин опубликовал, можно сказать, книгу, да, книгу о «Чайке». Называется — «Яйца Чайки».

Статью я назвал «Микробиология “Чайки”», можно было развернуто — «Микробиологический анализ “Чайки”», можно было еще «Шаг вперед, два шага назад», можно — «Топтание на “Чайке”», все — в русле и, в общем, точно: автор не перелистывает страницы, он перебирает слова пьесы, одно за другим, без обязательств — вперед, только вперед и — бодро, в темпе. Нет. Очень медленно, не боясь банальностей, но с банальностями, попутно, открывая и неочевидное. Останавливается, смотрит по сторонам, ужасается, снова — в книгу, где у него «Чайка», наткнувшись на упоминание Мопассана, берет с полки его, потом еще Тургенева. Снова — в «Чайку», оттуда — в упомянутый у Чехова рассказ Мопассана, потом снова — в Тургенева, Тургенев тянет за собой Флобера, Чехов — еще и Толстого, и Пушкина... Что поделаешь — народ книги!

Походя пинает ленкомовский «Вишневый сад», где Петя Трофимов — явно болен. Правильно, по-моему, за дело пинает. Если Петя болен, если все революции делают больные люди, это и банально, и неинтересно.

С чего начинает Минкин, когда пишет про «Вишневый сад»? «Вишневый сад» — пьеса старая, ей 102 года. А о чем она — никто не знает». В «Яйцах Чайки» — первый столбец, середина: «Вот уже 115 лет эту историю ставят в театрах всего мира. И за эти 115 лет, кажется, ни разу не прочли внимательно». Автор, который так пишет, можно не сомневаться, сам уверен в том, что он, конечно, внимательный читатель.

Так, вероятно, и есть: неделю-две тому назад к восьми уже вышедшим добавилась еще одна, девятая полоса — с откликами читателей, а среди них — министр Александр Авдеев, народный артист Владимир Спиваков, завлит Вахтанговского, завлит Театра Станиславского... Все благодарят за «собранную скорлупу». Это — снова из Минкина, который начинает рассказ не с Чехова, а с чаек: я, наверное, как многие, не знал, что они откладывают яйца на песке, открыто. «По берегу “Чайки” уже 115 лет ходят люди... Все драматургические яйца передавили. Пойдем собирать скорлупу».

Читать интересно. Про «Чайку» вроде бы, а интересно. Интересно — когда про «Чайку», когда же Минкин поднимает глаза от книги, из-под очков, щурясь, взглядывает окрест, и тут же морщится недовольно, и вписывает предложение или целый абзац о молодых, которые чего-то не знают, наверняка уже и не узнают никогда, — сразу видишь перед собой не внимательного читателя Чехова, а немолодого человека, которому 65 лет и он скорее всего мало кого любит, может быть, — почти никого... Такое, отчасти национально детерминированное высокомерие, протест отставшего, сошедшего с поезда. Против цивилизации, которая изобрела компьютер, мобильник, ай-пад, твиттер — «чтобы быстрее передавать мысль... Простите, у нас — что, стало больше мыслей?»

Чему-то не веришь, хотя оснований как будто и нет. Минкин пишет: «Десяткам людей я показывал листок с отрывком “Чайки”, где герои обмениваются репликами из “Гамлета”, спрашивал, отчего Треплев с матерью так грубо? Десятки опрошенных пожимали плечами: нет ответа». Странно. В том кругу, из которого Минкин вышел, все эти цитаты знают. Узнают.

В другом месте, когда речь о начале второго акта, где Дорн, врач, как написано у Чехова, читает. Минкин поясняет: «Ни ТВ, ни радио тогда не было». Тут я вспомнил, как в детстве соседка подарила мне красивый иностранный буклетик, французский, о коньяке. Каждая страница начиналась вежливым обращением: «Нет, Иван Иванович, сначала коньяк — такой же прозрачный, как ваша водка...» или «Да, Иван Иванович, коньяк выдерживается в подвалах в дубовых бочках, и чем дольше, тем тоньше вкус...» Так и Минкин: «Видите ли, уважаемые русскоязычные зрители сериального мыла...» Вроде бы можно солидаризироваться с автором в его неприязни к «зрителям сериального мыла», но во мне нет таких сильных чувств, а взгляд автора — взгляд на читателя сверху вниз — мешает получить удовольствие от других, более тонких замечаний. Там же, где про начало второго акта: Аркадина, когда захлопывает книгу Мопассана, «отшатываясь» от его слов про то, как завоевывать писателя, в эту секунду рифмуется с шекспировским Клавдием, который не выдерживает спектакля «о себе». И конечно — это еще и рифма к первому действию «Чайки», где Треплев задергивает занавес, раздраженный комментариями к пьесе-спектаклю! Рекомендации Мопассана — про дешевые комплименты, которые самые нужные, станут для Аркадиной руководством к действию. Когда она будет возвращать Тригорина к себе, почуяв угрозу со стороны Нины, комплименты вправду будут дешевые: «Ты такой талантливый, умный, лучший из всех теперешних писателей, ты единственная надежда России... У тебя столько искренности, простоты, свежести, здорового юмора... Ты можешь одним штрихом передать главное, что характерно для лица или пейзажа, люди у тебя, как живые. О, тебя нельзя читать без восторга! Ты думаешь, это фимиам? Я льщу? Ну посмотри мне в глаза... посмотри... Похожа я на лгунью?..»

Мопассана читает Аркадина, Мопассан — у Тригорина, Треплев тоже говорит про Мопассана. Минкин пишет: открытая книга, с самого начала! Мопассан — ключ. И доказывает, открывая одну дверцу за другою...

Почему — микробиология? Потому что — тонкая настройка. Вот же: Аркадина «читает из “Гамлета”, а сын ее, Треплев, продолжая, — просто — «из “Гамлета”»: «Это неприметная, но огромная разница. Она “читает” — произносит по-театральному, как бы шутя, показывая голосом, что это из роли — бутафория, картонная дрянь. А Треплев — “из „Гамлета“”, Треплев не “читает”, он произносит эти слова как свои, своим голосом, это не бутафория, это сталь». Может, и так.

Дальше вопрос — поняли ли, что «из “Гамлета”» те, кто рядом, — Шамраев, Дорн, Полина Андреевна, работник Яков? Кто-то — понял, кто-то — наверное, нет. Тогда следующий вопрос — поняли ли в зале, что это — цитаты, хотя и не только? Снова — кто-то понял, другие — нет.

Минкин, открывая эту «мощную завесу» (как у Мандельштама: «Мощная завеса / Нас отделяет от другого мира; / Глубокими морщинами волнуя, / Меж ним и нами занавес лежит...»), считает разделившую эпохи пропасть неодолимой и смертельной, я — нет. Сколько произведений «не работает», если не знать, кто такой Тургенев, Мопассан, Толстой, Шекспир, что это — цитата из этого, а тут — из того. А «Чайка», вообще Чехов — «работают» и без этого знания. Со знанием — конечно, лучше; знать — во всяком случае для понимания искусства — всегда лучше, чем не знать, смысл полнее, объемнее, но... и без него «Чайка» остается «Чайкой». Обнаруженные детали — не лишние, но организм жив и без них. Жизнедействует.

Многое, о чем пишет Минкин, было замечено до него, но замечено — людьми проницательными, умными, такими, как Немирович-Данченко, который, кроме того, еще и близко и хорошо знал Чехова, а все же многого не понимал в нем.

Нина дарит Тригорину медальон, в котором вырезана фраза из какой-то повести Тригорина, а на самом деле — фраза из повести Чехова. И Лев Толстой считал: «Лучшее в пьесе — монолог писателя, — это автобиографические черты», дальше, правда, добавлял: «Их можно было написать отдельно или в письме; в драме они ни к селу, ни к городу».

Немирович больше склонялся к мысли, что «моделью для Тригорина скорее всех был именно Потапенко», тогдашний товарищ Чехова. А про слова, которые берет Нина не у Тригорина, а у Чехова, Немирович-Данченко говорил: «Это случайность. Может быть, Чехов полюбил это сильное и нежное выражение женской преданности и хотел повторить его. Для характеристики Тригорина ценнее его отношение к женщинам, а оно не похоже на Антона Павловича и ближе к образу Потапенко. Вообще же это, конечно, ни тот, ни другой, а и тот, и другой, и третий, и десятый». То же Немирович замечает и про Нину: «много частностей могло быть взято прямо из жизни в Мелихове. Называли даже девушку, якобы послужившую моделью для Нины Заречной, приятельницу сестры Антона Павловича. Но... таких девушек в то время было так много... Пока женские права были у нас грубо ограничены, театральные школы были полны таких девушек из провинции».

Как всякий заинтересованный взгляд, мысли Минкина провоцируют на продолжение размышлений, катализируют мыслительный процесс читателя, как слюна и желудочный сок — помогают всасыванию питательных веществ и здоровому пищеварению.

Оттого — запинаешься там, где, кажется, Минкин идет против логики или вовсе, мне кажется, не прав. Скажем, говоря о сходстве «Чайки» и «Гамлета», пишет, что и там, и тут «девушка — одна!.. В “Чайке” ни одной барышни, только Нина». А как же Маша, в начале пьесы она ведь еще не замужем? Следующее замечание — «никто не пришел на спектакль, никто не пришел в гости с дочками поглядеть на Тригорина», речь — о том, как узок круг героев, и дальше — что причиной тому — поведение Аркадиной, актрисы, которая приезжает в глушь с молодым любовником. Аргумент — серьезный и дает скорее всего верное всему объяснение. Но вот «Три сестры» — там тоже народу немного, за столом в первом акте, на именинах Ирины, — тринадцать, и тех собрали с трудом. В «Дяде Ване» тоже столичный профессор приезжает, а народу — еще меньше, чем в «Чайке». В «Вишневом саде», правда, на неуместный бал приезжают кое-какие гости, числом не названные, плюс почтовый чиновник и начальник станции. В «Чайке» все свои, а все равно — десять человек, а такие семейные любительские спектакли часто играют для своих, это же не Кусково, не Останкино.

Вскоре Минкин замечает, что «Чайка» не копия «Гамлета» «и не пародия — пародия должна быть краткой, а длинные скучны ужасно». Тем не менее принято считать «Дон Кихота» романом-пародией, пародией на многие, в том числе и конкретные рыцарские романы. Не скучно же! «Чайка» во многих местах пародийна: и там, где Аркадина действует «по Мопассану», и в других случаях. Это смешно, хотя смех здесь, конечно, особого рода. Минкин пишет: «В тексте — ничего смешного, ни одной шутки, ни одной комической ситуации». Ну... Это зависит, разумеется, от восприятия смешного. Мне смешно, когда я читаю диалоги Шамраева с Аркадиной, да не только... Как Аркадина заново кадрит Тригорина — смешно. Минкин прав в остальном — «тяжелые отношения, оскорбления, семейные скандалы... смерть ребенка Заречной, смерть ребенка Аркадиной...» Не смешного — много. Больше, чем смешного, хотя известно, что сами события в комедии и трагедии часто похожи, зависит от восприятия. Знаешь, что комедия, — будешь смеяться.

Кстати, в другом месте Минкин пишет, что молчаливые рыбы — из пьесы Треплева — это смешно. Почему? Нормально. Дальше ведь — цитата из Пушкина, из «Бориса Годунова»: «Мы видели их мертвые трупы». Почему молчаливые рыбы — смешно, а мертвые трупы — не смешно? Ведь и у Пушкина достаточно и одного слова.

Цепляешься к частностям, поскольку Минкин внимателен именно к частностям, у Чехова, конечно, важным. Пожалуй, да, пожалуй, Аркадина должна смеяться, играя в лото, когда Дорн говорит свои знаменитые финальные слова о том, что Константин Гаврилович застрелился.

Верно, в самом деле это — открытие Минкина, который нашел звук лопнувшей струны у Мопассана, в той же открытой книге, открытой в «Чайке», — Мопассан написал про розы и смерть, про туберкулез и курорт с такой жестокостью, которую мог понять Чехов. Он-то и мог... Нигде прежде не доводилось встречать этой цитаты — про печальный и странный звук.

От Мопассана, как от печки, пляшут герои «Чайки».

«Очень смешно, если ПРАВИЛЬНО сыграть», — пишет «к слову» Александр Минкин. Он потратил много времени и сил, можно понять его, полагающего, что открыл наконец — КАК правильно. Осталось — ТАК сыграть. Вообще-то — хотелось бы, чтобы кто-то сыграл так. О Чехове ведь написано много хороших книг, в том числе — о его пьесах. В том числе — режиссерами. В том числе — теми, кто ставил эти пьесы. Книги — интересные, спектакли — не всегда. Это не значит, что книги не нужны. Нужны, конечно.

 

Григорий Заславский

Источник: НГ ExLibris