Всего Ян Фрид снял 26 картин. Среди них знаменитые музыкальные комедии «Двенадцатая ночь», «Собака на сене», «Сильва», «Летучая мышь». Но самым лучшим фильмом режиссера могла бы стать его жизнь. Ян Фрид умер в Германии в конце 2003 года. Он прожил почти 95 лет, и его биография вместила историю Советской страны.
12 лет назад режиссер и его жена, актриса Виктория Горшенина, уехали в Германию, решив быть поближе к дочке и внуку. Здесь Ян Борисович уже не снимал новые фильмы, но его дом, как и когда-то в Ленинграде, был всегда открыт для друзей. Журналист Ирина Фролова неоднократно встречалась с Яном Фридом в последние годы его жизни. Сегодня мы публикуем фрагменты ее бесед со знаменитым питерским кинорежиссером.
Театральный мальчишка
Если бы не случай, мальчик из многодетной еврейской семьи никогда бы не стал режиссером.
— Жили мы в Красноярске. Мой отец служил приказчиком в магазине, — вспоминал Ян Фрид. — Папа был заядлым картежником. И наша жизнь как корабль: то шла прямым курсом, когда отец выигрывал, то ложилась в дрейф, когда ему не везло. Впрочем, даже если он выигрывал, все равно оставался нищим, потому что одалживал деньги на очередную игру. А играл он каждую ночь в течение всей своей жизни! И каждый день мы, дети — я и два моих брата, ждали отца. Рано утром подъезжал извозчик, выходил отец, и по тому, как он идет, мы узнавали, плохо ли дело. Для него ничего в мире не существовало, кроме его проигрыша!
— И как же вы жили, если отец все тратил на карты?
— Сибиряки — очень порядочные люди и умеют помогать друг другу: когда отец проигрывался, то сосед или выигравший ссужал его деньгами. Была в этом своеобразная взаимовыручка картежников. Голодать мы не голодали, но приходилось считать каждый рубль.
— Так что к театру ваша семья никакого отношения не имела…
— Мы сдавали комнаты артистам, с этого все и началось. Красноярск в начале века жил богатой купеческой жизнью, в местный театр нанимались лучшие труппы, лучшие актеры. И артисты, снимавшие комнаты, брали нас с собой; в 1916 году мне было восемь, а моему брату Григорию — одиннадцать. Мы сидели в грим-уборных: кто-то нас угощал сладостями, кто-то посылал за водкой. Вот так мы пристрастились к закулисной жизни и стали театральными мальчишками. И там, где по ходу пьесы требовались дети, мы выходили на сцену.
— Свою первую роль помните?
— Конечно, это было в «Днях нашей жизни», пьесе Леонида Андреева, где я играл маленький эпизодик: пытался пробежать мимо дворника, он подставлял мне свою метлу, и я падал, чем вызывал взрыв хохота в зале…
А потом наступила Октябрьская революция, которую я, будучи мальчишкой, воспринял как новый спектакль, сверхсобытие. Мне страшно интересна была вся эта атрибутика: знамена, люди с маузерами и наганами. И, когда банды Соловьева стали окружать наш город и объявили добровольный набор коммунистов на борьбу с белыми, я тут же пошел на эту комиссию по отбору добровольцев.
— Сколько вам было лет?!
— Двенадцать. Члены комиссии, когда меня увидели, долго хохотали, а потом отправили домой. Я очень обиделся. А когда выходил, то в коридоре прочитал, что идет набор на 6-недельные курсы сестер милосердия. И я пошел на эти курсы. Окончил их. В 14 лет был принят добровольцем в Красную армию, стал работать в военном госпитале братом милосердия. Каким-то чудом не заболел тифом — когда я снимал халат, то с него вши сыпались. А через восемь месяцев появился приказ Реввоенсовета республики о демобилизации из армии малолетних.
Политработник 26-й дивизии, к которому пришел демобилизованный мальчишка, дал Фриду направление на рабфак в Москву.
Советский Голливуд
— В это время на рабфаке Первого государственного университета учились сыновья советской элиты. Большинство из них на занятиях бывали нечасто, но это в журнале посещений никак не отмечалось, и оценки у них были хорошие. Например, у Якова Сталина, который весьма редко баловал нас своим обществом. Учиться он по сути не учился, да и зачем — при таком папе?
Ян Фрид в свободное от учебы время пропадал в Театре Мейерхольда. Стал посещать семинары Пролеткульта и вскоре организовал в трамвайном парке коллектив «Синие блузы», ставил революционные пьесы.
Кино пришло в жизнь Фрида в тридцатые годы. В это время из Америки приехали Эйзенштейн и Александров, и возникла идея создать «наш советский Голливуд». Осуществить этот проект вознамерились в Крыму, воздвигнув недалеко от Ялты столицу советского кинематографа.
— Это был абсолютнейший бред, потому что Голливуд нельзя было построить из ничего, на это требовались миллиарды. Не было таких денег, чтобы на голом месте воздвигнуть павильоны, гостиницы, провести коммуникации. Но Сталин дал благословение, и была создана Академия киноискусства.
Закончившему киноакадемию при ВГИКе молодому режиссеру поручили сделать короткометражку по чеховскому рассказу «Хирургия». Всем остальным было неохота возиться с таким фильмом: работы много, а денег за него платят значительно меньше.
— Я был очень горд, что сниматься в картине согласились корифеи — Игорь Ильинский, Иван Москвин, к тому времени возглавлявший МХАТ. Правда, в работе с этим артистом все усложнялось тем, что он когда-то читал «Хирургию» в присутствии самого Чехова и читал столь смешно, что Антон Павлович падал от хохота со стула. Поэтому Москвин, чувствуя за спиной великого писателя, на все мои просьбы что-то изменить в роли, апеллировал к Чехову.
Я же чувствовал, что он играет плохо. Москвин был гениальным актером, но так много читал этот рассказ с эстрады, что в его исполнении появились штампы. И потом он форсировал звук, говорил нарочито громко, как театральный актер, а в кинематографе эта липа сразу видна. Тогда я, договорившись со звукооператором фильма, придумал такой ход. Мы, будто бы расстроенные, обратились к Москвину: «Иван Михайлович, не знаем, что и делать. Вы слишком громко говорите, ниточка все время лопается. Придется ее менять, а на это уйдет не меньше двух часов». Нужно объяснить, что микрофоны Тагера в это время состояли из такой тонюсенькой нитки, которая очень нежно реагировала на звук. «Что же ты мне раньше ничего не сказал?!» — загудел Москвин. И с этого момента все пошло как по маслу…
Встреча с «милейшей блондинкой»
Вообще, чем дольше я беседовала с режиссером, тем больше убеждалась, что в жизни ему везло. Не многим фронтовикам, например, удалось дойти до Берлина, а Фрид, служивший в летных частях, не только увидел поверженную столицу 9 мая 1945 года, но даже оставил свою подпись на одной из колонн Рейхстага.
Или другой сюжет, просто готовый эпизод из его любимого жанра оперетты — знакомство с Викторией Горшениной.
— За несколько дней до окончания войны заместитель командующего 15 воздушной армии генерал Сухачев вызвал меня, майора авиации, и приказал поехать в Ригу, привезти в часть труппу Райкина. «Ты же говорил, что хорошо его знаешь, вот и докажи, что это правда!» — сказал он. А я действительно еще с театрального института был знаком с Аркадием Райкиным.
Лечу в Ригу, нахожу Дом офицеров, где остановились артисты. Иду по коридору, а мне навстречу — милейшая блондинка в японском халатике-кимоно. Я, не отрывая от нее глаз, спрашиваю, где найти Райкина. «Я провожу вас, — отвечает. — Я артистка его театра».
— Он был просто неотразим — строен, высок, щеголеват, — вспоминает Виктория Горшенина. — И как-то сразу мне понравился.
Поженились они уже после войны, когда демобилизованный из армии майор приехал в Ленинград и сделал предложение «милейшей блондинке». А потом была коммуналка на Коломенской улице и смешная соседка Шура Судомойкина, которая говорила о них: «В энтих двух комнатах живут аристократеры»…
«Коммунист-развратник» чуть не испортил карьеру
— Ян Борисович, я слышала, что в пятидесятые годы у вас были неприятности, из-за которых пришлось вместо художественных картин снимать документальные фильмы.
— Это были, скорее, неприятности кинематографа, чем лично мои. Сталин вдруг распорядился снимать не более 8 фильмов в год, а в это время только на «Ленфильме» делали 20–25 картин. А так как кино он любил, но смотреть фильмы имел возможность только ночью, то с возрастом стал уставать, и контролировать большое количество фильмов ему было уже не под силу. Таким образом, весь кинематограф остался без работы. Для того, чтобы удержаться на плаву, артисты стали выступать на концертах, а режиссерам давали задания снимать фильмы о республиках, показывая, как хорошо и замечательно живет Советская страна. Так я снял «Советскую Удмуртию», «Советскую Бурят-Монголию» и видовой фильм о красотах Азербайджана.
— И как вы себя чувствовали в роли режиссера подобных фильмов?
— Не могу сказать, что мне было неприятно работать. Так как съемки велись по распоряжению Сталина, то были созданы идеальные условия, начальство республик стояло навытяжку и выполняло все мои пожелания. Наверно, только птичьего молока не было на площадке. С другой стороны, я думаю, что режиссеру нужно иногда сделать парочку документальных фильмов, для того, чтобы приблизиться к жизни.
… «Двенадцатая ночь» с великолепной Кларой Лучко, Михаилом Яншиным и Георгием Вициным принесла режиссеру оглушительный успех. Фильм был отмечен на Эдинбургском фестивале и стал лидером кинопроката 1955 года. Что бы сказали автору такой картины где-нибудь в Голливуде? «О'кей. Давай, делай деньги, у тебя получается!» Советские киноруководители заставили Фрида снимать колхозную картину. Тут, правда, возникли осложнения…
— Я работал над фильмом «Чужая беда» по сценарию Григория Бакланова. Главную роль — председателя колхоза — исполнил прекраснейший артист Михаил Кузнецов. Его герой, женатый на обыкновенной замученной колхозным трудом женщине, влюбился в бухгалтершу, и эта линия проходит через весь сюжет.
Фильм посмотрела министр культуры Фурцева и заявила, что председатель колхоза — развратник, а картина является пасквилем на советский образ жизни. А нужно заметить, что все это происходило в тот самый год, когда мы по «молоку и мясу обогнали Америку» и через две недели должен был состояться съезд «победителей». Меня вызвали на ковер, в Министерство культуры, и Фурцева начала меня отчитывать: «Что же это такое делается, товарищи? Через две недели мы отмечаем такой праздник! Наша страна обогнала Америку, а тут наши кинематографисты показывают колхоз, где его председатель развратничает». В итоге фильм закрыли, мне влепили выговор и снизили категорию. А через десять дней все счастливо изменилось. Секретарь Рязанского обкома, тот самый, кто первым провозгласил на всю страну, что мы лучше Америки, застрелился. На студию тут же позвонили и приказали выпустить мою картину количеством в 800 экземпляров — это было очень большое число копий по тем временам.
Так несчастье с секретарем обкома оказало, как это ни странно, добрую услугу фильму.
Не было сил клянчить деньги
— После выхода «Двенадцатой ночи» мне пять лет не давали работать, — вспоминал Ян Фрид. — И только когда я снял «Зеленую карету», чиновники поняли, что такие фильмы могут выполнять план и приносить хороший доход. После этого мне разрешили снимать музыкальные картины, и уже не я просил, а меня просили. Звонили с телевидения и настаивали: «Ян Борисович, вы нам должны непременно сдать к Первому мая новый фильм». Дело в том, что деньги давало не Госкино, а телевидение, объединение «Экран». А там были заинтересованы в том, чтобы к каждому советскому празднику выпустить новый музыкальный фильм, позволяющий зрителям немножко отдохнуть. И поэтому мне оплачивали большую смету, кордебалет, вокалистов, оркестр. И, если цензоры настаивали, что нужно бы изменить или убрать текст в том или ином эпизоде, я говорил, что, мол, извините, это вы обращайтесь к Шекспиру, Тирсо де Молина, Лопе де Вега...
Свой последний музыкальный фильм — «Тартюф» с Михаилом Боярским в главной роли — Ян Фрид снял в 1992 году. Потом был отъезд в немецкий Штутгарт, где уже жила дочь Алена…
— Ян совершенно не знал немецкого языка, да и в силу своего почтенного возраста уже не мог работать, — вспоминает вдова режиссера Виктория Горшенина. — Но эта невостребованность его очень угнетала, в последние годы он нередко становился раздражительным. Ян ведь и ехать поначалу не хотел. Аленка звала, а папа отказывался: дома ему все нравилось. Хотя, на мой взгляд, с ним там часто поступали не слишком красиво. В 90-е годы для того, чтобы снять картину, нужно было постоянно унижаться, клянчить деньги на «Ленфильме». А у него уже не было ни сил, ни здоровья на это. Звание народного артиста он получил, когда уже жил в Германии. Классик советской музыкальной комедии похоронен в Штутгарте.
Ирина Фролова, Штутгарт, Германия
Фотография из семейного архива Яна Фрида и Виктории Горшениной
Источник: МК в Питере
