В Киево-Могилянской академии презентовали двухтомник литературоведа  Григория Костюка ”Зустрічі і прощання”. Это мемуары о писателях Уласе Самчуке, Иване Багряном, Тодосе Осьмачке, Никола Кулише, Николае Зерове.

На презентацию из Соединенных Штатов приехал Теодор Костюк, 63 года, сын литературоведа. Он доктор физико-астрономических наук, в Годдаривском космическом центре НАСА исследует малые тела в Солнечной системе.

В 19.00 в актовом зале академии гостей угощают конфетами, печеньем, соком и белым вином. На кафедре роется в бумагах академик Николай Жулинский. Возле сцены разговаривают писатели 76-летний Иван Дзюба и  Дмитрий Павлычко, 79 лет, и почетный президент Киево-Могилянской академии 60-летний Вячеслав Брюховецкий.

— Слышали, что в Париже ликвидирована могила Нестора Махна? — спрашивает Дзюба.

— Безобразие, — говорит Брюховецкий. Павличко качает головой. К ним подходит астроном, академик Ярослав Яцкив. Дает журнал ”Світогляд” Брюховецкому:

— Это вам, чтобы не упрекали, что ничего не дарю.

— Это Жулинский не дарит, — громко говорит Брюховецкий.

Теодор Костюк присоединяется к разговору.

— Исследователь Голодомора в Украине американец Джеймс Мейс был студентом моего отца, — рассказывает. — Когда увидел меня в Киеве, сразу догадался, кто я.

Сознается ” ГПУ”, что иногда жалел, что похож на отца.

— В 1970-х впервые прилетел в Украину, — рассказывает. — Думал, мне конец. Перед полетом услышал, что детей людей, рожденных в СССР, считают гражданами Союза. Посоветовали зарегистрироваться советским гражданином. Я этого не сделал, надеялся, что меня никто не узнает. В Париже в самолет сел мужчина в черном. Глянул на меня и уснул. На 10-километровой высоте тихонько толкает меня в бок: ”Теодор Григорьевич, а как ваш папа?” Я еле выжал из себя ”нормально”. Незнакомец рассказал, что снимает фильм о Владимире Винниченко, летал во Францию за архивными материалами. Посреди аэропорта в Киеве открыл дипломат, достал книгу ”Сталінізм в Україні”. Ее издал мой отец. Я молчу. Тогда он вытягивает второе издание отца ” Володимир Винниченко і його доба”. Я думал, что это провокация. Но обошлось.

Вспоминает, что у Григория Костюка до старости был твердый голос.

— Отец был оратором. В 1994 году в церкви святого Валентина в Вашингтоне на празднике украинцев взял слово. Отец уже был сутулый, плохо видел и слышал. Шел на сцену, опираясь на палочку. В первом ряду 20-летние ребята перешептывались: ”Кто это такой, что это за комедия?” Отец вышел на трибуну, положил палочку и заговорил таким басом, что в зале наступила тишина.

В последние годы Григорий Костюк до поздней ночи переводил Шекспира на украинский язык.

— А еще был гостеприимный, — добавляет. — Как-то около 12-й ночи звонок в двери в нашу вашингтонскую квартиру. Я открываю. Стоит задрыпанный человек с двумя большими чемоданами: ”Я Тодось Осьмачка, мне негде жить”. Отец напоил его чаем и оставил жить у нас. Через какое-то время — опять звонок в двери. Открываю: мужчина задрыпанный, но уже с маленькой сумкой: ”Писатель Крыныця. Негде жить”. Отец и его приютил.

— А помнишь, как привел нас к отцу поздно ночью? — спрашивает Дзюба.

— Было такое, — смеется Костюк. — В 1966-ом вы, Иван, были худее, а Дмитрий Павлычко — более откровенным.

В 1991 году в Вашингтон приехала украинская делегация из 16 депутатов.

— Подошли Михаил Горинь и Иван Дзюба, — продолжает Теодор Костюк. — Спрашивают, когда можно пообщаться с отцом. А уже заполночь. Веду их домой. Папа обнялся с ребятами, выпил с ними по рюмочке. Стал наливать вторую. Я тихо говорю: ”Папа...” А он громко: ”А что я, не казак?”

Источник: Газета по-украински