Один из самых интересных режиссеров Европы, руководитель Берлинского театра «Шаубюне» Томас Остермайер ставит примерно по три-четыре премьеры в год и много гастролирует по Европе. В Москве он был два года назад. А осенью собирается в Омск. Свою новую премьеру «Гамлет» он представил на самом престижном европейском смотре – Авиньонском фестивале. И в предпремьерном интервью поделился своим ощущением усталости современной Европы, уверяя, что сила движения сейчас переходит к России и Китаю.
– Газеты часто пишут о провокативном характере ваших постановок. Есть ли элемент провокации в вашем прочтении самой знаменитой мировой пьесы – шекспировского «Гамлета»? Что обусловило ваш выбор этой пьесы?
– В чин «театрального провокатора» меня произвела пресса. Сам я никогда сознательно никого не хотел шокировать. А «Гамлет» в списке пьес, которые я хотел бы поставить, не значился довольно долго. Это совсем не то произведение, о котором я мечтал годами. Только недавно я увидел постановку «Гамлета» в Германии, и мне показалось, что я знаю, как поставить эту пьесу. В основе «Гамлета» лежит очень современная коллизия: пропасть между нашим знанием о том, что надо делать и нашими реальными действиями. Мы слишком много размышляем и слишком мало делаем. Размышления часто парализуют нас. Мы умеем анализировать окружающий мир, но мы ничего не делаем, чтобы противостоять насилию, жестокости, несправедливости.
– Беря классические тексты, вы практически всегда опрокидываете их действие в современность… Так, в «Войцеке» возникли окраины современного мегаполиса, а в «Норе» – новомодный пентхаус. Действие вашего «Гамлета» тоже происходит в начале ХХI века?
– Я убежден, что зрители ищут в театре ответы на свои вопросы. И глядя на сцену, они должны ощущать, что театр говорит об их жизни, об их тайнах, об их страхах. Театр дает публике возможность узнать себя, вспомнить о своих невысказанных вопросах. Все равно – идет ли на сцене современная пьеса или классическая. И «Гамлета», и «Войцека» я ощущаю героями не менее современными, чем персонажей Сары Кейн или Марка Равенхилла.
Часто Гамлета представляют романтическим героем, который противостоит окружающему грязному миру, не может примириться с подлостью, с низостью, борется с ним, гибнет в этой борьбе. Мне кажется, что у Шекспира все не так однозначно. И мне захотелось дать пинка этому театральному принцу. Ведь очень интересен вопрос: действительно ли безумен шекспировский Гамлет или это только маска, которую он носит? Мне кажется, что безумие постепенно овладевает шекспировским героем, так что он действительно не может понять: правда ли то, что он слышит, что он видит? Реально ли это? Или это игра его воображения?
Вместе с драматургом Мариусом фон Майенбургом мы взяли новый перевод и адаптировали его под свои цели и задачи. В нашем «Гамлете» заняты всего шесть актеров. Они практически не уходят со сцены. Поскольку наш Гамлет, чем дальше, тем меньше различает людей вокруг. По мере нарастания безумия все окружающие сливаются для него в неразличимую группу.
– Несколько лет назад в интервью вы сказали, что амплуа «сильной личности» в театре перешло к героине, а мужчина-герой слишком устал, чтобы заниматься самоутверждением. И, дескать, это один из знаков европейского кризиса мужской идентичности...
– Готов и сейчас повторить это утверждение. Сила жизни и движения уходит из Европы. В Германии почти не рождаются дети. Так было когда-то на закате римской цивилизации – римлянки перестали рожать. Цивилизации достигали расцвета и уходили. И я действительно ощущаю, что мир, в котором я живу, – усталый мир.
– Ваше творчество можно отнести к театру жестокости. Нора убивает мужа, переполнен жесткими мизансценами «Войцек» и так далее. Важна ли для вас была тема «жестокости» у Шекспира?
– Шекспир – один из самых жестоких мировых драматургов. Его мир – мир неистовых буйных страстей. Поэтому он так захватывает. Именно сила и неистовство в выражении чувств, эмоций его героев и дает возможность катарсиса в театре. Его пьесы начинаются с высшей эмоциональной точки. А потом развиваются по нарастающей. В «Гамлете» мы оказываемся в самой сердцевине противостояния человека и смерти. В ситуации предельного напряжения всех сил. И мне бы хотелось, чтобы на нашем спектакле публика встретилась со смертью.
Ольга Егошина
Источник: Новые известия
