Сначала вы проходите по гамаку из металлической паутины моста Millennium и, оглядываясь, видите, как собор Святого Павла уходит, подобно Атлантиде, под воды Темзы — на обратном пути он будет выплывать из реки, умытый и обновленный — и лишь затем входите в «Глобус».

Джульетта (Элли Кендрик) смотрит на Ромео почти с материнской заботой. Фото: Scanpix

Во дворе театра, как и при Шекспире, люди бражничают (иные так набираются, что не идут на спектакль); партер, которому предстоит стоять все три с половиной часа представления, объедается сластями: непременно кто-то откусит голову пряничному Шекспиру, тут это запросто.

Респектабельная публика, купившая сидячие места, арендует подушечки, чтобы подложить их на деревянную скамью. Самые дорогие места времен Шекспира отсутствуют — они когда-то были над сценой, там сидели ценители поэзии, которые наслаждались стихами и не желали видеть актеров.

Театр без крыши

Входить в зал можно во время всего действия, можно есть и пить, щелкать орехи, облокачиваться на сцену, на которой нет декораций, кроме балкона Джульетты; так было и при Шекспире.

Актеры труппы художественного руководителя «Глобуса» Доминика Дромгула выбегают в шутовских нарядах, выводят маленький оркестрик и объявляют, что будут развлекать и веселить нас; они поют куплеты «Пролога» и добавляют от себя, что, мол, пора выключить мобильники, иначе они умрут, как герои трагедии, или, если будет обнаружен, погибнет обладатель включенного телефона.

Актеры работают без микрофонов. Они балуются, дразнят скабрезными шутками, кувыркаются, падают, подползают к краешку сцены и произносят текст лицом к лицу со зрителем. Над ними вечереет лондонское небо, — театр без крыши.

Стихи, любовь и смерть

Никаких особых мизансцен, никаких театральных приемов; сразу становится ясно, что главное в здесь — стихи.

И именно стихи, а не что-то другое вдруг заставляет огромный зал окаменеть и превратиться в слух, и актеры могут при желании говорить шепотом.

Спектакль движим стихами, и одна из главных сцен — чтение стихов Меркуцио. О, с каким восторгом слушают его Ромео и Бенволио! Меркуцио немного пьян, вдохновение держит его в непрестанной лихорадке, ему необходима разрядка, которую уже не способно дать вино, — только смерть его успокоит.

Ромео играет темнокожий артист — пританцовывающий, летающий, пластичный, но цвет кожи не имеет ни малейшего значения. Как не имеет значения и то, что актер, играющий брата Лоренцо, — азиат. Все они — часть стихов, которые мучат, терзают, возвышают и доказывают, что в мире есть только поэтический ритм, который равняется любви и смерти. А сюжет, интрига, ах, какая ерунда!

Меж тем все есть — все необходимые театральные «мелочи». Костюмы выдержаны в строгом соответствии с шекспировской эпохой; Ромео франт, модник, он появляется все время в разных костюмах; Джульетта весь спектакль играет в одном платье; после ночи любви мы видим ее в исподней белой рубахе.

Леди Капулетти, обсуждающая с кормилицей возраст своей дочери, на самом деле, ничего о дочери не знает и, может быть, до сих пор вообще не обращала на нее внимания — у нее, вероятно, был роман с Тибальтом, а вскоре будет с Парисом. Парис — карикатура на романтического юношу шекспировской эпохи…

Джульетта — домашняя девочка, не больно красивая, любящая спокойно и глубоко… Они целуются с Ромео, обнимаются, но только до венчания, потом — пространство беды и приближающейся смерти, в котором прилична сдержанность и отстраненность.

Ромео стоит на балконе и думает о том, что предстоит разлука; Джульетта — босая, простоволосая, домашняя, словно они уже прожили вместе лет десять, поднимается к нему и смотрит на него почти с материнской заботой.

Джульетту проносят по всему залу, чтобы зрители могли убедиться, она — мертва. И жалость и ужас охватывает всех без исключения.

Вдруг в небе пролетел самолет, и зрители зароптали в недоумении.

И уже через секунду после смерти все актеры вскочили со смертного ложа и опять заплясали, запели и закувыркались, словно спрашивая, славно мы вас развлекли?! Трагедия ведь, по сути, праздник, праздник искусства.

Театр «Глобус»