С 21 по 24 апреля 2010 г. Большой театр показывает премьеру балета «Ромео и Джульетта» Сергея Прокофьева в постановке Юрия Григоровича. Маэстро уже ставил «Ромео» в Большом в 1979 г., но с тех пор полностью сменился состав труппы. Эту премьеру назвали «капитальным возобновлением» той постановки, но, в сущности, речь идет о новой редакции.

В главных партиях заняты ведущие молодые артисты Большого балета — Нина Капцова, Екатерина Крысанова, Анна Никулина (Джульетта), Руслан Скворцов, Артем Овчаренко, Александр Волчков (Ромео), Михаил Лобухин, Юрий Баранов, Павел Дмитриченко (Тибальд), Андрей Болотин, Дмитрий Загребин, Вячеслав Лопатин (Меркуцио). Дирижер-постановщик балета — Андрей Аниханов.

 

 

Юрий Григорович говорит о своем балете:«Балет “Ромео и Джульетта” Прокофьева я впервые ставил в Парижской опере на сцене Пале Гарнье в 1978 г. После того, как в Париже с успехом прошла премьера моего балета «Иван Грозный», директор театра Рольф Либерман пригласил меня на следующую, на сей раз шекспировскую постановку.

Мы с Вирсаладзе, моим постоянным художником и другом, остановились на необычном решении спектакля. Мир трагедии Шекспира предельно абстрагировался и окрашивался не в цвета оптимистического, как принято думать, ренессансного мироощущения. Нет, мы выбрали черный цвет как трагедийную краску, призванную обозначить мир трагедии вообще, вне каких-то примет и конкретного «адреса». На черном бархате высвечивались отдельные детали. Мир обобщался, максимально освобождался от подробностей быта, оставалась лишь одна симфония любви.

Позже мы узнали, что так же ставил “Ромео и Джульетту” один французский художник: он тоже освободил сцену от всего, что не было связано с магистральной линией сюжета — развитием любви героев.

Балет в Парижской опере танцевали артисты нового поколения, только что пришедшие и заявившие о себе, в том числе и в этой постановке: Флоранс Клер и Доминик Кальфуни (Джульетта), Шарль Жюд и Микаэль Денар (Ромео), Жан Гизерикс (Тибальд) и Патрик Дюпон (Меркуцио). Наталия Бессмертнова и Александр Богатырев также танцевали в ряде премьерных спектаклей. Критика была противоречива и как-то без полутонов разделилась на черное и белое. В театре считали, что сложился заговор с целью провалить балет, что, несомненно, только прибавило к нему интереса и в Париже, и в Японии, где он был показан на гастролях труппы. Помню, что меня поддерживали Нина Вырубова, Надя Нерина, Виолетт Верди, которая в то время была художественным руководителем балета Оперы, Юлий Алгаров, Рольф Либерман, Борис Трайлин, многие артисты и педагоги театра.

 

 

Как бы там ни было, главной для меня была встреча с музыкой, к тому времени целиком и полностью утвердившей себя. Ее никто уже не называл непригодной для танца, как это случилось в 1930-х гг., когда Прокофьев принес ее в Большой театр. Люди не могли дослушать до конца, уходили потихоньку... То же произошло в Ленинграде: оркестранты не воспринимали, настоятельно рекомендовали дирижеру не прикасаться к партитуре и не вызывать недоумение у зрителя. Как известно, ходила даже такая фраза: “нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете”.

В Москве первым должен был ставить этот балет Ростислав Захаров. В Ленинграде — Федор Лопухов. Лопухов сразу отказался. Я спрашивал его потом — почему? Он ответил просто: там нет любви. Есть вражда, яркие эпизоды борьбы — фон, а любви нет... Партитура попала к Леониду Лавровскому и Сергею Радлову. Говорят, даже возникал вариант счастливого конца... Известен такой случай: к Прокофьеву в гостиницу пришли разговаривать о переделках, он играл в шахматы, и, не отвлекаясь от доски, сказал, что больше ни одной ноты не даст исправить. Почувствовал, зачем пожаловали. Словом, предыстория у партитуры удивительная. Тем счастливей история первой ленинградской постановки, которую встретил подлинный и заслуженный триумф.

Вернувшись из Парижа домой, я начал думать о постановке в Большом, вовсе не стремясь отменить или пересмотреть легенду и перекрыть славу старого спектакля. Было решено сохранить в репертуаре старую постановку, перенеся ее на сцену Кремлевского дворца. Таким образом, какое-то время обе версии балета шли параллельно. И не ради соревнования, а чтобы показать: музыка Прокофьева не исчерпывается единственным сценическим решением.