Балет Григоровича стал чемпионом по пессимизму. Фото: www.bolshoi.ru / Дамир Юсупов

Большой театр вновь включил в репертуар «Ромео и Джульетту» — балет Юрия Григоровича, поставленный им в 1979 году. Спектакль на музыку Прокофьева назван «капитальным возобновлением», хотя 83-летний хореограф, лично проводивший репетиции, сделал новую редакцию постановки. Балет, перещеголявший Шекспира в пессимизме, может претендовать на титул самой беспросветной премьеры сезона.

Нелюбовь Григоровича к хэппи-эндам общеизвестна. Из-за этого он ввязался в безнадежную битву с советским министерством культуры, когда делал «Лебединое озеро». Чиновники требовали назидательной смерти злого колдуна и оптимистического воссоединения Принца с Одеттой, постановщик мечтал о финальном торжестве несправедливости. Проиграв то сражение, Григорович через несколько лет взял реванш на постановке «Ромео и Джульетты». Тут никто не мог возразить — у Шекспира и впрямь все печально, историю, как ни крути, не закончишь свадьбой героев. Но автору шекспировского трагизма показалось мало. Ему нужно было показать принцип: зло царит вечно и везде, а хиленькое добро живет у зла приживалом на задворках.

Хореограф отменил финальное примирение отцов над могилой детей: вражда веронских кланов — это навсегда. Потом — с помощью сценографа Симона Вирсаладзе — почти избавился от примет времени действия в декорациях: зачем Верона, если у нас замах на вечность? Атмосферу спектакля определяет занавес, похожий на измазанный в красной краске черный бархат. Он периодически становится прозрачным, и вырисовывается подиум, а на нем — предметы, слегка конкретизирующие ситуацию. За эпоху Ренессанса с его интересом к древностям играют «античные» скульптуры (отчего-то сильно скособоченные). По бокам выезжают канделябры на колесиках, дающие неожиданный комический эффект: за кулисы от «старинных» светильников змеится отчетливо видимый электропровод.

Можно, конечно, и так, без Вероны, но в «старинных» костюмах. Можно вообще перенести действие в другое место, иную эпоху или танцевать на пустой сцене, и будет здорово. Тому порукой множество интересных постановок «Ромео» в мировой практике. Но тут весь спектакль думаешь — а зачем вся эта скупая «условность», если на выходе нет искомого? Не вытанцовывается здесь психологическое напряжение, не возникает трагедия мирового масштаба. Вместо нее царит какая-то глобальная унылость, вселенская тоска, монотонно и назойливо стучащая в голову. Уныла сурово-патетическая, даже в моменты веселья и любви, хореография — ее сочинили в СССР 30 лет назад, и танцы не в состоянии пережить свою эпоху. В балете много пластических повторов из других постановок Григоровича, но отсутствует важнейший момент — эмоциональный контрапункт: автор гонит однообразный хореографический поток без пауз. Нет шекспировской пронзительной смеси бытового и возвышенного, ужаса и яркости мира. У Шекспира в пьесе кипит кровь, бурлит жизнь, и поэтому смерть особенно трагична. У Григоровича все изначально обезжирено и обескровлено, и двойное самоубийство героев не трогает: умерли, и шут с ними.

Унылы исполнители, кроме Вячеслава Лопатина, сделавшего своего Меркуцио лучом света в темном царстве. Павел Дмитриченко (Тибальд) наивно пыжится, создавая приметы записного подлеца. Александр Волчков (Ромео) внимательно исполняет все, что ему поставлено, и любезен с партнершей, но поверить, что этот юноша влюблен — увольте. Анна Никулина (Джульетта) одаряет публику непреходящей «приклеенной» улыбкой в начале, корявыми руками и «невыворотными» ногами в середине, школьным драматизмом в конце и глухотой к музыке — перманентно. Музыка Прокофьева в этом спектакле вообще крайняя. Оркестр под управлением Андрея Аниханова сыграл так, будто не имел ни единой репетиции. Уши просто вяли от количества фальши у медных и духовых.

Григорович считается мэтром, живым классиком и прочее, его творчество и без нового балета широко представлено в афише ГАБТа. Почета и уважения Юрию Николаевичу, наверное, должно хватать. А между тем в мире есть много великолепных хореографов, чьи постановки никогда не шли на сцене Большого. Неделю назад московская публика смотрела гастрольную «Жизель». Этот великий балет Матса Эка поставлен почти в одно время с «Ромео» Григоровича, но впечатление такое, что хореографы-современники живут на разных планетах. И, ей-богу, лучше добиться согласия мастеров такого уровня на постановку в ГАБТе, чем множить в афише балеты, на которых вспоминается крылатая фраза Толстого: «он пугает, а мне не страшно».

 

 

Источник: Новые Известия