Новости
29.10.2010
Сырьевые ресурсы Шекспира
// «Отелло» в постановке Томаса Остермайера
Премьера театр
 |
| Действие берлинского «Отелло» в постановке Томаса Остермайера разворачивается на фоне современных схваток за доступ к нефти, поэтому герои не брезгают в нее окунаться Фото: Andreas Geißel |
Едва успев показать в Москве своего «Гамлета», художественный руководитель прославленного берлинского театра «Шаубюне ам Ленинерплац» Томас Остермайер выпустил премьеру еще одного своего шекспировского спектакля — «Отелло». Рассказывает Роман Должанский.
Томас Остермайер второй раз подряд опроверг известное театральное предубеждение, что театр на открытом воздухе и театр в традиционной закрытой «коробке» — вещи несовместные. Своего «Гамлета» он впервые показывал два года назад в Папском дворце Авиньона и лишь потом перенес его в берлинский театр «Шаубюне ам Ленинерплац», чтобы затем играть шекспировскую трагедию на многих площадках мира, в том числе и в датском Хельсингере, в том самом замке, где происходит действие пьесы «Гамлет». Эксперимент с «Отелло» казался еще более рискованным — впервые этот спектакль был сыгран еще в августе в греческом Эпидавре, в громадном античном театре перед 8 тыс. зрителей.
Глядя на «Отелло» в Берлине, с трудом представляешь себе, как мог не потеряться этот строгий, тщательно расчисленный и технологичный, поблескивающий холодными отражениями спектакль среди раскаленных от августовской жары камней греческого амфитеатра. Как выглядели на фоне эпидаврских развалин и летнего неба раздвижные ширмы, составленные сценографом Яном Папельбаумом из белых люминесцентных ламп-трубок. И только бассейн с наклонным дном, в котором, собственно говоря, и происходит большая часть действия «Отелло» Томаса Остермайера, наверное, выглядел в Греции естественнее, чем в Берлине,— его каменисто-бугристая светлая поверхность напоминает о юге, о Кипре, куда уезжает из Венеции с молодой женой Дездемоной полководец-мавр Отелло.
Поначалу бассейн заполнен темной жидкостью, потом она постепенно исчезает, обнажая дно, а к финалу сцена опять заполняется ею. Субстанция загадочна, потому что на просвет — в брызгах — она оказывается прозрачной, не оставляет пятен на одеждах, но на вид кажется густой, тяжелой и маслянистой. К тому же световая проекция, ложащаяся на лица главных героев, расплывается цветами спектра, точно нефтяное пятно. Томас Остермайер делает эту нефть еще одним участником действия, и присутствие драгоценного сырья сразу — вроде бы ненавязчиво, но безошибочно — перемещает шекспировский сюжет в современный мир. Те военные действия, о которых идет речь в пьесе Шекспира, вдруг обретают вполне конкретное наполнение: история о коварстве и поруганной любви разворачивается на фоне сегодняшних схваток за доступ к сырьевым ресурсам.
Герои пьесы почти весь вечер остаются на сцене, сначала по щиколотки в «нефти», потом на сухой земле,— многие из них безучастно присутствуют при чужих сценах, то ли не слыша того, что происходит вокруг, то ли не придавая значения. Большого флегматичного Отелло (Себастиан Накаев) в «мавра» превращает Дездемона (Эва Мекбах), зачерпывая грязную жижу и намазывая на своего возлюбленного, прежде чем улечься с ним в постель, которая уедет с ними в глубину сцены — чтобы появиться уже в самом конце истории и стать местом убийства. Как и положено Шекспиром, Отелло душит Дездемону, и страшной эта растащенная на театральные анекдоты сцена становится именно потому, что Дездемона, прежде чем упасть на кровать и задохнуться в руках потерявшего рассудок мужа, пробегает мимо сидящих на стульях равнодушных свидетелей.
Томас Остермайер рассказывает историю подробно и линейно, не решаясь разорвать спектакль антрактом и не боясь почти трехчасового непрерывного действия. Авторский перевод Мариуса фон Майенбурга словно предугадывает ту сложность распределения, с которой столкнулся режиссер. Заглавный герой в спектакле получился схематичным, неярким — но и в переводе на первый план вышел Яго, а уж благодаря блестящему актеру Штефану Штерну спектакль можно было бы с полным правом переименовать. Проворный и насмешливый, целеустремленный и веселый Яго становится энергетическим и смысловым центром спектакля. Он словно ставит эксперимент над собой и над терпением окружающих. Ключевая сцена его роли — беседа со зрителем, в которой Яго, напрямую обратившись к зрительному залу, словно проверяет, как далеко он может продвинуться по направлению к злу. Оказывается, что практически бесконечно далеко, и притом делать это весело и почти непринужденно, в ритмах не классической трагедии, а развлекательного шоу. Жанра, столь востребованного в эпоху сражений за нефтеносные месторождения.
Томас Остермайер второй раз подряд опроверг известное театральное предубеждение, что театр на открытом воздухе и театр в традиционной закрытой «коробке» — вещи несовместные. Своего «Гамлета» он впервые показывал два года назад в Папском дворце Авиньона и лишь потом перенес его в берлинский театр «Шаубюне ам Ленинерплац», чтобы затем играть шекспировскую трагедию на многих площадках мира, в том числе и в датском Хельсингере, в том самом замке, где происходит действие пьесы «Гамлет». Эксперимент с «Отелло» казался еще более рискованным — впервые этот спектакль был сыгран еще в августе в греческом Эпидавре, в громадном античном театре перед 8 тыс. зрителей.
Глядя на «Отелло» в Берлине, с трудом представляешь себе, как мог не потеряться этот строгий, тщательно расчисленный и технологичный, поблескивающий холодными отражениями спектакль среди раскаленных от августовской жары камней греческого амфитеатра. Как выглядели на фоне эпидаврских развалин и летнего неба раздвижные ширмы, составленные сценографом Яном Папельбаумом из белых люминесцентных ламп-трубок. И только бассейн с наклонным дном, в котором, собственно говоря, и происходит большая часть действия «Отелло» Томаса Остермайера, наверное, выглядел в Греции естественнее, чем в Берлине,— его каменисто-бугристая светлая поверхность напоминает о юге, о Кипре, куда уезжает из Венеции с молодой женой Дездемоной полководец-мавр Отелло.
Поначалу бассейн заполнен темной жидкостью, потом она постепенно исчезает, обнажая дно, а к финалу сцена опять заполняется ею. Субстанция загадочна, потому что на просвет — в брызгах — она оказывается прозрачной, не оставляет пятен на одеждах, но на вид кажется густой, тяжелой и маслянистой. К тому же световая проекция, ложащаяся на лица главных героев, расплывается цветами спектра, точно нефтяное пятно. Томас Остермайер делает эту нефть еще одним участником действия, и присутствие драгоценного сырья сразу — вроде бы ненавязчиво, но безошибочно — перемещает шекспировский сюжет в современный мир. Те военные действия, о которых идет речь в пьесе Шекспира, вдруг обретают вполне конкретное наполнение: история о коварстве и поруганной любви разворачивается на фоне сегодняшних схваток за доступ к сырьевым ресурсам.
Герои пьесы почти весь вечер остаются на сцене, сначала по щиколотки в «нефти», потом на сухой земле,— многие из них безучастно присутствуют при чужих сценах, то ли не слыша того, что происходит вокруг, то ли не придавая значения. Большого флегматичного Отелло (Себастиан Накаев) в «мавра» превращает Дездемона (Эва Мекбах), зачерпывая грязную жижу и намазывая на своего возлюбленного, прежде чем улечься с ним в постель, которая уедет с ними в глубину сцены — чтобы появиться уже в самом конце истории и стать местом убийства. Как и положено Шекспиром, Отелло душит Дездемону, и страшной эта растащенная на театральные анекдоты сцена становится именно потому, что Дездемона, прежде чем упасть на кровать и задохнуться в руках потерявшего рассудок мужа, пробегает мимо сидящих на стульях равнодушных свидетелей.
Томас Остермайер рассказывает историю подробно и линейно, не решаясь разорвать спектакль антрактом и не боясь почти трехчасового непрерывного действия. Авторский перевод Мариуса фон Майенбурга словно предугадывает ту сложность распределения, с которой столкнулся режиссер. Заглавный герой в спектакле получился схематичным, неярким — но и в переводе на первый план вышел Яго, а уж благодаря блестящему актеру Штефану Штерну спектакль можно было бы с полным правом переименовать. Проворный и насмешливый, целеустремленный и веселый Яго становится энергетическим и смысловым центром спектакля. Он словно ставит эксперимент над собой и над терпением окружающих. Ключевая сцена его роли — беседа со зрителем, в которой Яго, напрямую обратившись к зрительному залу, словно проверяет, как далеко он может продвинуться по направлению к злу. Оказывается, что практически бесконечно далеко, и притом делать это весело и почти непринужденно, в ритмах не классической трагедии, а развлекательного шоу. Жанра, столь востребованного в эпоху сражений за нефтеносные месторождения.
