1.

Мы жаждем умноженья красоты,
Чтоб ей конец вовеки не был ведом;
Чтоб, если вянут лучшие цветы,
Из их семян иные встали следом;

Но ты, в себя влюбленный жадный мот,
Бессмысленно сгоришь бесплодным цветом;
Ты поразишь нуждою край щедрот,
Себе же враг, и худший враг при этом.

Ты, тот, кем нынче целый мир пленен,
Росток неповторимый, вестник вешний,
Замкнул и губишь собственный бутон,
Транжиря из-за скупости кромешной.

Будь милосерден: землю пожалей,
И не присвой назначенное ей.

2.

Осадят сорок зим твой юный лик,
И красоты твоей изроют поле;
Наряд, которым ты блистать привык,
В отрепье обратится поневоле;

И всяк тогда ославит твой рассказ
Про вешний клад, промотанный тобою,
Про прежнюю красу запавших глаз
Постыдной и напрасной похвальбою.

О, если б ты был вправе молвить так:
«Вручил я сыну то, чего я стою;
Наследник мой, — богач, а не бедняк, —
Владеет ныне всею красотою» —

На склоне дней ты был бы вновь рожден
В укор неверью будущих времен!

5.

То время, что в усердии великом
Ваяло лик, влекущий взор любой,
Устанет любоваться этим ликом
И, охладев, расправится с тобой.

Оно несет ликующему лету
Удар зимы, когда свершится год:
Иссякли соки, листьев пышных нету,
Всю прелесть сокрушили снег и лед.

И если б мы не сберегли в настое,
В стекло не заковали плод и цвет,
То красоту почли бы за пустое,
Коль и помину о прекрасном нет.

Но то, что было бренной красотой,
Вберет нетленный искристый настой.

6.

Так не дозволь зиме попрать пятой
Цветение твое, кипенье сока;
Спеши ссудить фиалу свой настой,
Покуда красоте не вышло срока.

Такая ссуда не бесчестит нас,
Нимало не греховна эта ссуда:
Себя же в рост отдать, и десять раз
Себя взыскать из милого сосуда.

Десятикратно станешь ты богат,
И в детях десять раз получишь прибыль;
И десять раз твой облик повторят,
Чтоб красоту не обрекать на гибель!

Не будь упрям, — ты чересчур хорош,
Чтобы червям достаться ни за грош.

7.

Взгляни! Когда с востока юный свет
Стремится в небо царственной главою,
Светилу благодатному вослед
Восторженно взирает все живое.

И, совершив полуденный подъем,
Венчая славой горние просторы,
Оно в цветущем возрасте своем
Все так же полонит земные взоры.

Но вот по небосклону на закат
Усталая нисходит колесница —
И в эту пору ни единый взгляд
На старца уж не хочет обратиться.

Таким и твой закатный станет час
Без сына, что с тебя не свел бы глаз.

9.

Иль ты провидишь горький вдовий плач,
Что под венец не станешь ни с одною?
Но коль придет безносый твой палач,
Весь мир замрет скорбящею женою;

Весь мир лишится мужа; так ужель
Ты в облике восстать не хочешь новом?
А образы утраченных мужей
В глазах детей являются ко вдовам.

Пускай прокутишь ты последний грош —
Другому на ладонь он ляжет целым;
А красота, которую замкнешь,
Покинет мир, когда угаснешь телом.

Не может полюбить другого тот,
Кто сам себя постыдно предает.

10.

Стыдись! Кого ты любишь в мире этом,
Ты, кто и сам себе навряд ли мил?
Возлюблен и взлелеян целым светом,
Ты никому любовью не платил.

И до того в тебе взыграла злоба,
Что собственный же ты погубишь род,
И сделаешь угрюмой крышкой гроба
Своей же красоты чудесный свод.

О, изменись, и я скажу иначе!
Молю: исторгни злобу из груди,
Помысли о добре; а наипаче —
С собою расправляться погоди.

Когда меня и вправду любишь ты,
В потомках сохрани свои черты.

21.

Любимую и небо на весы
Не брошу ради рифменного жара,
Как те, кто для малеванной красы
К соблазну стихотворного базара

Измыслили сравнений гордый ряд,
Где солнце и луна восходят разом,
Где о красе божественной твердят,
И нет числа кораллам и алмазам.

В любви правдив, пишу правдивый стих;
И верьте, что возлюбленная мною
Прелестна всей красой детей земных,
Хотя едва ли блещет неземною:

Пусть как угодно вознесут другую;
Я не хвалю того, чем не торгую.

25.

Пускай живущий в милости у звезд
За гордый титул лезет вон из кожи;
А я, забыт судьбой, смирен и прост,
Лелею то, что мне всего дороже.

Любимец принца, словно златоцвет,
Пригрет лучами солнечного ока;
А хмурится оно — спасенья нет,
И процветавший гибнет раньше срока.

Герой, стократ испытанный в бою,
Единожды не выигравши боя,
Навеки потеряет честь свою,
И мир отвергнет этого героя.

А я, который любит и любим —
Незабываем и неуязвим.

26.

О, властелин любви! Твоим вассалом
Я, глядя на тебя, не стать не мог.
Бесхитростный сонет посольством малым
К тебе я шлю, как верности залог.

Так верность велика, что я бессилен
Ее в слова достойные облечь;
Но ты, кто разумением обилен,
Прости мою невыспреннюю речь:

Пусть звезды путеводные сначала
Меня благословят; а до того
Любви моей смиренной не пристало
Искать расположенья твоего.

Любовь тогда я выскажу сполна,
Когда во блеске явится она.

27.

Дорогой изнурен, бросаюсь к ложу,
Чтоб отдых вожделенный телу дать;
Но мысленно труды дневные множу,
И начинаю странствие опять;

Влекомый вдаль могучею мечтою,
К тебе стремлюсь, как страстный пилигрим;
И к утру век усталых не закрою
Я, тьмою уподобленный слепым.

И взор мечты невидящему взгляду
Являет тень твою, и тот же час
Мне чудится, что к черному наряду
Ночь обрела блистательный алмаз.

Вот так и день и ночь брожу по свету,
И ни тебе, ни мне покоя нету.

28.

И мыслимо ль писать веселым слогом,
Что я и сна, и отдыха лишен?
Я днем изнемогаю по дорогам,
А ночью не могу накликать сон.

Так день и ночь, подав друг другу руки
И позабыв извечную вражду,
На разный лад одни мне чинят муки,
И от тебя все дальше я иду.

Твержу я дню, как ты, к его усладе,
Сияешь даже пасмурной порой,
А ночи — как ее же блеска ради
В ненастье золотой горишь зарей.

Но день меня влечет опять же прочь,
И скорбь мою усиливает ночь.

55.

Ни мрамор статуй, ни дворцов гранит
Не смогут пережить могучий стих;
Сонет тебя во блеске сохранит,
А камни скроет мох веков иных.

Свергает изваянья злоба смут,
Война сжигает здание дворца;
Разящий меч и пламя не возьмут
Нетленное творение певца.

Но смерти вопреки, назло вражде
Все громче зазвенит тебе хвала,
Сердца пленяя всюду и везде,
Покуда мир износится дотла.

Ты в судный день восстанешь, а пока
Живи строкой, пронзающей века.

66.

Я кличу смерть, не в силах видеть мир,
Где благородный голоден и наг,
А гнусные нагуливают жир,
Где честь и вера стали тлен и прах,
Где разум омерзительным зовут,
Где девственность насилуют, смеясь,
Где праведность влекут в неправый суд,
Где гордость опрокидывают в грязь,
Где власть искусству вырвала язык,
Где глупость правит кистью и пером,
Где истине марают чистый лик,
Где злу раздолье помыкать добром.

Накликав смерть, ушел бы в мир иной,
Да в этом — не прожить тебе одной.

71.

Когда умру, забудь меня тотчас,
Как скорбно скажет колокола медь,
Что в гнусном этом мире я угас,
И средь червей гнуснейших буду тлеть.

Ты, глядя в эти строки, слез не лей;
И руку, что писала их, забудь:
Я должен сгинуть в памяти твоей,
Дабы со мной ушла утраты жуть.

И разорви прощальный мой сонет,
И тут же позабудь былые дни;
На свете за любовь пощады нет,
И ты со мной любовь похорони,

Чтоб мир не смог подслушать и проклясть
Твой горький плач, твою былую страсть.

72.

Чтоб не пытали, где твоя любовь
Хорошее во мне живом сыскала,
Умершему забвенье уготовь,
Поскольку стоил он отменно мало.

Ведь во спасенье призванная ложь
Прибавит лишь позора, а не блеска:
Как жалкие достоинства ни множь —
У истины не вымолишь довеска.

О, пусть любовь не выучится лжи!
Чтоб не грешить любви священной ради,
Ты память вместе с прахом положи,
На кладбище одном, в одной ограде,

Дабы молва оставила в покое
Любившую ничтожество такое.

73.

Я той порою года предстаю,
Когда последний лист уже исчез,
И птицы песнь окончили свою,
И мертвым храмом стал холодный лес.

Я предстаю поблекшей полосой
На западе, когда закат ослеп;
И ночь, как смерть, разит ее косой,
И замыкает мир, как черный склеп.

Я предстаю мерцающим огнем,
Истлевшим в пепле юности былой,
Что ясный жар поддерживала в нем,
И погубила, сделавшись золой.

И ты с двойною нежностью во взоре
Глядишь на то, чего лишишься вскоре.

74.

Но не горюй: пусть мой последний миг
Влечет меня в подземную темницу —
Он унести не властен нежный стих,
Мою неистребимую частицу.

К тебе вернется вновь из этих строк
Моя любовь без меры и без краю;
Во прах уйдет мой прах, как судит рок,
Но душу я тебе предназначаю.

Утратишь ты не золотой, а грош —
Червей поживу, тлен былого тела;
Когда его отнимет подлый нож,
Я не желаю, чтобы ты скорбела:

Стихи мои — души моей приют,
И я с тобой, пока они живут.

75.

Тобою жив мой дух, как хлебом тело,
Как ливнями земля в июльский зной;
Но я приемлю муку без предела,
Как скряга над несметною казной:

Стяжаю драгоценности — и следом
Страшусь, что годы могут их украсть;
Молюсь, чтоб только мне мой клад был ведом, —
Хочу, чтоб мир им любовался всласть.

Свой алчный взор насытил я тобою —
И вновь к тебе стремлю голодный взгляд;
Пренебрегаю радостью любою
Затем, что лишь тебе я в жизни рад.

Так, день за днем, ликуя и скорбя,
Лелею и лишаюсь я тебя.

76.

Зачем сонет мой бедный столь не нов,
Не гибок, и чуждается свободы?
Зачем я избегаю свежих слов —
Замены прежним, вышедшим из моды?

Зачем я повторяюсь в сотый раз,
И стих обрек испытанным оковам
Так, что открыт источник этих фраз,
И автор выдается каждым словом?

Знай: не могу не петь на прежний лад;
Любовь и ты — я пленник темы этой.
Для старых слов иной ищу наряд,
И вновь плачу истраченной монетой.

Как солнцу не сменить свой вечный путь,
Так мне с пути любви не повернуть.

81.

Я ль твое тело прежде погребу,
Иль ты зароешь мой злосчастный прах, —
Преодолел отныне я судьбу,
Векам поведав о тебе в стихах.

Твой образ я бессмертным сохранил,
Хоть сам уйду туда, где тьма и тлен;
Исчезну я среди глухих могил,
Но ты пребудешь, мной запечатлен.

Твой памятник — изысканный сонет,
Который привлечет немало глаз,
Когда покроет время прахом лет
И след, и память дышащих сейчас.

А ты воскреснешь — так могуч мой стих, —
Грядущим вздохом новых уст людских.

86.

Его ли гордый парус — дивный стих,
Летящий вслед тебе, добыче милой,
Был саваном для замыслов моих,
И сделал мозг мой строк моих могилой?

Его ли дух, в полночной тишине
Внимавший слову духов, мне преграда?
Но нет! ни сам он не помеха мне,
Ни все глаголы неба или ада, —

Ни он, ни благосклонный мудрый дух,
Что по ночам ему влагает разум!
Стихами бы смирил я этих двух —
Поодиночке, иль обоих разом.

Но так полны тобой его слова,
Что для моих не стало вещества.

90.

Так ты разлюбишь? Разлюби сейчас:
Сейчас весь мир моей враждебен воле.
Со злобою судьбы объединясь,
Покинь меня, и не вернись уж боле!

О, не вернись! Молю тебя о том:
Не мучай дольше сердца, где жила ты.
Да не продлится утренним дождем
Полночный вихрь назначенной утраты!

Оставь меня в преддверьи мелких бед,
Немедля разлюби, не напоследок;
Покинь — но до напастей, не вослед,
И вкус беды иной не будет едок,

И прочие утраты и печали
Ужасными покажутся едва ли.

117.

Суди меня за то, что я, как мот,
Казну любви отправил на распыл;
Что раздавал чужим, теряя счет,
И только ты отвергнут мною был;

За то, что я бродил из храма в храм,
Святых твоих даров не оценя;
И парус подставлял любым ветрам,
Чтоб только прочь несли они меня.

Суди за то, что много черных дел
Свершили эта воля и рука;
Прищурь глаза, как щурятся в прицел,
Но не спускай подъятого курка;

Ибо, греша, я выведать хотел,

Положен ли твоей любви предел.

131.

Ты беспощадна стала, словно ты
Красой нежданной всех пленила разом:
Ты поняла, что мне твои черты
Прекраснейшим являются алмазом.

Пусть, глядя на тебя, твердит иной,
Что он бы не стонал любовным стоном —
Я уступаю спорящим со мной,
Но остаюсь при мненье непреклонном.

Бывало, я стонал сто раз подряд,
И хоть бы раз черты смягчились эти!
А мне мои мученья говорят,
Что, смуглая, ты всех милей на свете.

И горько, что за черные дела
Прелестную не милует хула.

152.

Виновен я, порвав любви обет,
А ты виновна в нарушеньи двух:
Твою измену — злей и горше нет —
Сперва изведал я, а нынче — друг.

Но велика ль измена клятвам двум,
Коль двадцать я нарушил, все как есть?
Я клялся всем, что мог измыслить ум,
И лгал, и навсегда утратил честь.

Я клятвенно твердил, что ты верна,
Добра, правдива, как дитя небес;
И, чтоб тебя возвысить, пал до дна,
И собственному зрению вразрез

Я клялся, что прекрасна ты; ну что ж —
Знай: эти клятвы — мерзостная ложь!