Новости
08.02.2012
Шекспировские страхи
Нет смысла доказывать вечную актуальность Шекспира. Это постулат. Его творчество столь полно интегрировало человеческую природу во всех ее проявлениях, что литературе, кажется, после него и делать уже было нечего. Это, конечно, не так. Нашлись новые гении, которые говорили о тех же вещах другими словами. Опыт каждого человека нов и неповторим. Но шекспировские схемы — это что-то!
В СТОЛИЧНОМ Театре русской драмы имени Леси Украинки режиссер Леонид Остропольский поставил малоизвестную пьесу Шекспира «Мера за меру» и показал, что впервые увидевшее сцену 408 лет назад произведение не устарело ни на йоту. Жизнь другая, технологии другие, все другое. Но есть одна незыблемая и не меняющаяся с веками константа — человек. Те же радости, те же извращения, те же страхи, как и в «неплохие, нехорошие — средние века». Именно страхи — главный нерв спектакля по пьесе Шекспира в интерпретации Леонида Остропольского. Чего стоит только скелет с косой, возвышающийся над сценой, как призыв думать о вечном перед лицом неизбежного конца.
Надо сказать, Леонид Остропольский — один из немногих по-настоящему ищущих киевских режиссеров. Он ищет и находит. Пьесу Шекспира он буквально «откопал» на периферии театральных предпочтений. Уже только за это спасибо. А сверх того сумел преподнести ее как актуальное сегодня, а значит, имеющее непреходящую ценность произведение.
В репертуарном списке спектакль определен как «циничная комедия» с пастернаковским подзаголовком: «…восемь строк о свойствах страсти…». Звучат в ней стихи и других поэтов XX века. Действительно театральная фантазия, как заявил режиссер, но, как представляется, без всяких отступлений от «музыки» Шекспира.
С первой секунды, еще до первой реплики зрителя вводят в мир торговли в широком смысле. Огромные весы с огромными гирями (символ Фемиды) предвещают некий торг. А зная, что это Шекспир, понимаешь, что торговля будет нешуточной. На чаши весов положат (простите за тавтологию) нечто очень весомое. Это весомое — закон, с одной стороны, и его попирание на почве человеческих страстей — с другой.
На протяжении всего представления весы качаются то в одну, то другую сторону — то перевешивает закон, то — чьи-то желания, несовместимые с законом. Удел рядового гражданина — трепетать при виде этой качки, она вгоняет его в страх, поскольку для него вопрос стоит так: жить ему или умереть?
“Dura lex, sed lex” (“суров закон, но это закон”), — твердит мудрая мертвая латынь. А может, потому она и омертвела, что умерли важные максимы, изреченные на этом языке? Закон что дышло. Что у нас, что в ближнем и дальнем зарубежье. «Что дышло», понятно, для сильных мира сего, которые соблюдают его по мере надобности. Для прочих он обязателен и незыблем, как скала.
Интригу пьесы представим в изложении ответственных работников театра. Зачем придумывать то, над чем люди серьезно думали и работали? «Начни тирана искушать — не устоит даже самый принципиальный инквизитор. Так и главный герой Анджело: сколько ни пытался регламентировать сексуальную жизнь граждан, сам пал жертвой страсти к потенциальной монашенке Изабелле. Девушку ставят перед выбором: жизнь брата в обмен за девственность. Как ни странно звучит для нашего времени, она предпочитает сохранить невинность. И только комедийный жанр спасает историю от трагедии в финале», — правы создатели комментария Борис Курицын и Сергей Шевчишин, но не до конца. Трагедия, несмотря на комедийную вторую часть спектакля, свершается. Разве забудет нормальный человек вид случайно отсеченной головы, которую таскали по сцене в первом акте? Сколько после ни смеши народ, выходит-таки, что в театре Леси Украинки создали трагедию! И страхов нагнали выше крыши. И страхов не придуманных — один в один ложатся на сегодняшнюю ситуацию в наших пределах. Кто у власти — тот трактует закон, как ему выгодно, вплоть до презрения к нему.
У Шекспира в «Мере за меру» такая картина: увеселительные заведения закрыть в провинциях, но в столице оставить. Прощать и осуждать — привилегия властвующего. А властвующий — наместник, посаженный реальным властителем, который не хочет пачкать рук. Одна из реплик — «Разбойники имеют право грабить, когда воруют судьи». Еще одна: «Не многие посмели б так грешить, когда бы первый, кто закон нарушил, наказан был!» И еще: «Совесть — слово, созданное трусом».
Лейтмотив спектакля — строки из введенного в него 66-го сонета Шекспира: «Зову я смерть…», потому что «все мерзостно, что вижу я вокруг….». Но…
В СТОЛИЧНОМ Театре русской драмы имени Леси Украинки режиссер Леонид Остропольский поставил малоизвестную пьесу Шекспира «Мера за меру» и показал, что впервые увидевшее сцену 408 лет назад произведение не устарело ни на йоту. Жизнь другая, технологии другие, все другое. Но есть одна незыблемая и не меняющаяся с веками константа — человек. Те же радости, те же извращения, те же страхи, как и в «неплохие, нехорошие — средние века». Именно страхи — главный нерв спектакля по пьесе Шекспира в интерпретации Леонида Остропольского. Чего стоит только скелет с косой, возвышающийся над сценой, как призыв думать о вечном перед лицом неизбежного конца.
Надо сказать, Леонид Остропольский — один из немногих по-настоящему ищущих киевских режиссеров. Он ищет и находит. Пьесу Шекспира он буквально «откопал» на периферии театральных предпочтений. Уже только за это спасибо. А сверх того сумел преподнести ее как актуальное сегодня, а значит, имеющее непреходящую ценность произведение.
В репертуарном списке спектакль определен как «циничная комедия» с пастернаковским подзаголовком: «…восемь строк о свойствах страсти…». Звучат в ней стихи и других поэтов XX века. Действительно театральная фантазия, как заявил режиссер, но, как представляется, без всяких отступлений от «музыки» Шекспира.
С первой секунды, еще до первой реплики зрителя вводят в мир торговли в широком смысле. Огромные весы с огромными гирями (символ Фемиды) предвещают некий торг. А зная, что это Шекспир, понимаешь, что торговля будет нешуточной. На чаши весов положат (простите за тавтологию) нечто очень весомое. Это весомое — закон, с одной стороны, и его попирание на почве человеческих страстей — с другой.
На протяжении всего представления весы качаются то в одну, то другую сторону — то перевешивает закон, то — чьи-то желания, несовместимые с законом. Удел рядового гражданина — трепетать при виде этой качки, она вгоняет его в страх, поскольку для него вопрос стоит так: жить ему или умереть?
“Dura lex, sed lex” (“суров закон, но это закон”), — твердит мудрая мертвая латынь. А может, потому она и омертвела, что умерли важные максимы, изреченные на этом языке? Закон что дышло. Что у нас, что в ближнем и дальнем зарубежье. «Что дышло», понятно, для сильных мира сего, которые соблюдают его по мере надобности. Для прочих он обязателен и незыблем, как скала.
Интригу пьесы представим в изложении ответственных работников театра. Зачем придумывать то, над чем люди серьезно думали и работали? «Начни тирана искушать — не устоит даже самый принципиальный инквизитор. Так и главный герой Анджело: сколько ни пытался регламентировать сексуальную жизнь граждан, сам пал жертвой страсти к потенциальной монашенке Изабелле. Девушку ставят перед выбором: жизнь брата в обмен за девственность. Как ни странно звучит для нашего времени, она предпочитает сохранить невинность. И только комедийный жанр спасает историю от трагедии в финале», — правы создатели комментария Борис Курицын и Сергей Шевчишин, но не до конца. Трагедия, несмотря на комедийную вторую часть спектакля, свершается. Разве забудет нормальный человек вид случайно отсеченной головы, которую таскали по сцене в первом акте? Сколько после ни смеши народ, выходит-таки, что в театре Леси Украинки создали трагедию! И страхов нагнали выше крыши. И страхов не придуманных — один в один ложатся на сегодняшнюю ситуацию в наших пределах. Кто у власти — тот трактует закон, как ему выгодно, вплоть до презрения к нему.
У Шекспира в «Мере за меру» такая картина: увеселительные заведения закрыть в провинциях, но в столице оставить. Прощать и осуждать — привилегия властвующего. А властвующий — наместник, посаженный реальным властителем, который не хочет пачкать рук. Одна из реплик — «Разбойники имеют право грабить, когда воруют судьи». Еще одна: «Не многие посмели б так грешить, когда бы первый, кто закон нарушил, наказан был!» И еще: «Совесть — слово, созданное трусом».
Лейтмотив спектакля — строки из введенного в него 66-го сонета Шекспира: «Зову я смерть…», потому что «все мерзостно, что вижу я вокруг….». Но…
...умереть... уйти — куда, не знаешь...
Лежать и гнить в недвижности холодной...
Чтоб то, что было теплым и живым,
Вдруг превратилось в ком сырой земли...
О, это слишком страшно!..
Мысль, которая первой рождается после просмотра: мир настойчиво катится в пропасть, несмотря на уроки минувшего. Почва уходит из-под ног, расшатаны основы. Человечество не повзрослело. И, похоже, не собирается взрослеть. А циничность Шекспира, по преимуществу трагика, в пьесе проявилась в том, что он пытается смеяться, когда надобно плакать. Эдакий нервный смех.
«А как актеры-то сыграли?» — спросит читатель. Хорошо сыграли. А имен не называю потому, что их около тридцати. Играли ансамблем. Ансамбль получился убедительный.
«А как актеры-то сыграли?» — спросит читатель. Хорошо сыграли. А имен не называю потому, что их около тридцати. Играли ансамблем. Ансамбль получился убедительный.