«Главным мамам» советского кино в личной жизни фатально не везло. На экранах, как правило, они любили, обожали, встречали-провожали своих детей да суженых. В жизни — чаще теряли.

 

Киномама Нонна Мордюкова, сыграв с десяток неукротимых мам («Трясина», «Русское поле» и т. д.), потеряла основу своей жизни — сына Владимира: умер от передозировки.

 

Киномама Любовь Соколова, утешив нас сотней образов душевных женщин (в «Иронии судьбы» — мама Нади, а сколько их еще…), похоронила единственного ребенка, рожденного в любви с режиссером Георгием Данелией: об обстоятельствах смерти лучше вообще не говорить.

 

А вот киномама Любовь Добржанская, сыграв двух матерей в рязановских картинах и одну у Эфроса, собственного материнского счастья не познала. Хоронила мужей. Прятала от посторонних свои печали. О личной жизни в официозном армейском театре никому вслух не говорила…

 

А наверняка была бы «мировой мамой», как сама сказала в известном фильме. В той самой картине, когда она лишь появляется — сразу зритель и ощущает: не бутафорская это квартира, а настоящий дом, согретый материнским дыханием. Пусть пока все разбросано и вещи еще не разобраны — ведь только переехали на улицу Строителей, — но она управится! На кухоньке пока «строгает» новогодние салаты, без злого умысла под­слушивает треп своего Жени с невестой Галей. Она, разумеется, скоро уйдет к подруге, чтобы оставить их наедине в новогоднюю ночь. Но прежде пошлет Павлика (Ширвиндта), варягом врывающегося в их квартиру: «Иди в баню!» И с ироничным прищуром подмигнет сыну: «Когда делают предложение одной женщине, то не вспоминают про другую».

 

…Помните как звали маму? Представьте, из зрителей вообще никто не помнит! Звали ее Марина Дмитриевна. И ведь она, Добржанская, «мировая мама», не безымянный фантом в этой новой московской квартире и не мимолетное сюжетное видение Рязанова–Брагинского. Она — один из главных, лучших и очень теплых, человеческих образов в «комфортабельном» советском мире середины 70-х. А одна ее фраза ближе к финалу стоит десятков иных пространных монологов. «Бедный ты мой ребенок…» — интонирует мудро и больно, сочувствуя своему взрослому мальчику и совсем немного себе. Кто еще из актрис мог бы произнести эти слова именно так?

 

С датой рождения у Любови Ивановны всегда была путаница. Перелистайте справочники — везде различные данные. Одни пишут — родилась в 1905-м, другие — в 1907-м, третьи — в 1908-м (в конце декабря). Неразбериху эту наверняка создавала и она сама. Актеры Театра Армии говорят, что Добржанская даже свои дни рождения избегала праздновать. Не то чтобы кокетничала — попросту не хотела вспоминать «а сколько же мне лет?..»

 

Ведь родилась в начале трудного века. Когда перепутались не только даты, но и планиды. Между тем столетие актрисы в ее родном театре все-таки решили отметить — весной этого года на Малой сцене пройдет вечер памяти.

 

…Это будут воспоминания — других. Сама же о прошлом вспоминать не любила. Может, потому что много ожогов осталось на теле ее судьбы в том «темном прошлом». Если доверять витиеватым источникам, то родилась в семье полковника царской армии. Ее отец, Иван Андроникович Добржанский, увенчан множеством наград Российской империи. Полковник, кавалер орденов Св. Владимира и Св. Анны (с мечами), обладатель креста Георгия Победоносца.

 

Впоследствии полковник попал под большевицкую «раздачу»: запроторили на пять лет на Соловки. Нет никаких сведений относительно его «контрреволюционной деятельности». Да тогда и не разбирались. Уже спустя десятилетия актриса узнала, что ее отец-полковник — человек благородного нрава и сильного духа — после соловецких мучений вынужденно батрачил пастухом. И в начале Великой Отечественной скончался от сердечного приступа. Его останки затерялись в Семипалатинске. Как ни пыталась отыскать его могилу Любовь Ивановна — так и не нашла.

 

Жуткая история произошла и с ее первым супругом — киевским артистом Иваном Червинским. На него «настучали» — когда сболтнул лишнее. Попал он в тюрьму, тамошних мучений не выдержал — покончил с собой в камере.

 

В таких вот «декорациях» она и начала свой путь на сцену. В голодном Киеве 20-х совмещала учебу в театральной студии при Русском драматическом театре с трудами праведными на резиновой фабрике.

 

И с 1924-го открывается ее киевская театральная страница.

 

Она становится одной из любимейших актрис в городе. Зрители и критики отмечают ее необыкновен­ный дар перевоплощения, выразительный голос, сильный темперамент. На сцене ее отличают ироничность, заостренность сценрисунка, парадоксальность формы.

 

Прекрасно пела. Романсы, исполненные ею, пользовались огромным успехом. С 1926-го по 1927-й — недолго работала в Днепропетровске. Но все же первая театральная «десятилетка» Добржанской — Киев.

 

За этот промежуток ею сыграно более ста ролей! Рекорд… И неизбежность времени. Ведь приходилось готовить роль порою лишь за несколько дней — премьера догоняла премьеру. В ее репертуаре тех лет и героини А. Островского, и персонажи А. Афиногенова. Режиссеры хвалили ее за способности яркого лицедейства. Некоторые старинные киевские театралы частенько вспоминали ее роли даже в таких полузабытых пьесах, как… «Фиолетовая щука» или… «Яблуневий полон». Хороший актер, как правило, «поднимает» к своему творческому уровню даже самые скверные драматургические поделки.

 

Хотя не все пьесы тех лет стоило бы ругательно обзывать «поделками». Была и крепкая драматургия — на потребу эпохи. И, кстати, в одной из таких пьес — «Оптимистическая трагедия» Всеволода Вишневского — Добржанская блеснула весьма заметно. Это были мгновения ее влюбленности в молодого киевского режиссера Владимира Нелли (позже его величали уважительно-нежно «Нелли-Влад»). Известный театровед Нина Новоселицкая вспоминает в одном из своих материалов: «Я дружила с ним многие годы и смею утверждать, что если не единственной, то самой большой его любовью была жена (потом они расстались) — прекрасная актриса Любовь Ивановна Добржанская. Та самая Добржанская, которая первая сыграла комиссара в «Оптимистической трагедии» в Киеве, где Нелли-Влад открыл сценическую историю пьесы Вишневского…»

 

С 1934-го начнется главный этап ее судьбы. Центральный театр Советской Армии — десятки разнообразных ролей на этой сцене.

 

Рядом с театром она жила. Из этого же театра ее и хоронили.

 

Ее любимым учителем становится выдающийся Алексей Дмитриевич Попов. Его школа — школа требовательности и «человековедения». Школа законов театрального перевоплощения. Такими законами Добржанская владела.

 

Сенсацией предвоенной театральной Москвы стала ее Катарина в «Укрощении строптивой» У. Шекспира.

 

Год премьеры — страшный год, 1937-й. А Москва сходит с ума — москвичи-театралы ломятся на Добржанскую в «Укрощении…», на Тарасову в «Анне Карениной», на Ба­банову в ее лучших ролях. Актер Театра Российской армии Федор Чеханков говорит: «Знаете, Добржанская ведь действительно великая актриса… Таковых в Москве 40-х было несколько — Раневская, Добржанская, Пашенная, Мансурова, Бабанова, Зеркалова…»

 

Роль Катарины Добржанская освоила за две недели. И удивляться нечему — после опытов на киевском «театральном конвейере». Уже после войны, в 50-е, режиссер Сергей Колосов снял киноверсию знаменитого спектакля ЦТСА, но, к сожалению, без Добржанской. Актрисе было значительно больше лет, нежели Катарине, и камера «выдавала» морщины. Роль «строптивой» не без блеска играла Людмила Касаткина.

 

 

В 1942-м (а это военное время, Свердловск, трудные репетиции Попова) рождается еще один сценический шедевр Добржанской — Шурочка Азарова в популярной музыкальной комедии «Давным давно». Именно эта роль актрисы и стала главным импульсом для рождения одного из самых удачных фильмов Эльдара Рязанова — «Гусарская баллада».

 

«Я долгое время не мог забыть вечер 1944 года, когда впервые увидел на сцене ЦТСА спектакль «Давным давно», — вспоминает Эльдар Александрович. — В эти месяцы наша армия совершила победоносное вступление в Европу, освобождая страны и нации от фашизма. И режиссер Алексей Попов, ощущая пульс времени, создал увлекательное патриотическое представление… Ощущение от того спектакля я пронес через всю жизнь, и оно сыграло спустя много лет важную роль в моем решении поставить по этой пьесе фильм… Не забыл я и своего впечатления от потрясающей игры Добржанской. И как только у меня в сценарии появилась роль, соответствующая ее возрасту и ее данным, я тут же и обратился к актрисе…»

 

Такой ролью стала «мама Юрия Деточкина» в великолепной картине «Берегись автомобиля» (1966 год). И именно Рязанов — первооткрыватель Добржанской для искусства кино. Поскольку иные режиссеры вроде приглядывались к ней, да, очевидно, пугались ее «незвездного» строгого облика… Лица, которое переливалось оттенками разных состояний — на огромнейшей сцене армейского театра. А вот в кино это лицо не сразу оценили.

 

О маме Деточкина — вы и сами расскажете многое. Все о жизни этой женщины можно прочитать по ее же морщинам. Любовь Ивановна, появляясь в картине Рязанова, вмиг привносила в это хулиганское пространство ауру нережиссируемой естественности. Она вроде живое дыхание той самой московской жизни середины 60-х — с ее драмами, надеждами, бесконечными потерями.

 

Еще за семнадцать лет до этого фильма — в 1949-м — актриса теряет своего супруга, Осипа Александровича Шахета. Он служил актером, у них был прочный союз. Однажды в спальне услышала его крик… Когда прибежала — было уже поздно. Увидела его на полу — он лежал, схватившись за сердце.

 

В 50-е в ее жизни появляется еще один любящий мужчина — Виктор Кручинин. Для Добржанской тогда начинается «цыганский табор». Кручинин был гитаристом — из знаменитой цыганской семьи. Он часто аккомпанировал Любови Ивановне на концертах, очень любил ее. Но в начале 1975-го, когда «Ирония судьбы…» лишь обретала дыхание, Любовь Ивановна познала еще один страшнейший удар уже своей судьбы — супруг скончался. А ей после такой потери Бог отмерил еще пять земных лет. Но фактически эти годы и стали пиком ее всесоюзного триумфа и периодом «элитарного поклонения».

 

 

После «Иронии…» она не могла спокойно пройти по улице — «маму Лукашина» знала в лицо вся страна. Есть подозрение, что экранного сына — актера Андрея Мягкова — Эльдар Рязанов подбирал «под нее». Обоих актеров режиссер увидел в 1973-м в спектакле «Современника» «Восхождение на Фудзияму» (режиссер Галина Волчек). И потом, очевидно, не смог «разделить» эту пару. Добржанская тогда вовсе не «предала» свой ЦТСА (как некоторым показалось). Галина Борисовна Волчек говорит, что вовсе не собиралась «переманивать» знаменитую актрису в свой коллектив — «…Просто в тот момент и именно в этом спектакле была нужна Любовь Ивановна, актриса уникальная и неповторимая».

 

Айша-апа — так звали героиню Добржанской в спектакле «Современника» по мотивам произведения Чингиза Айтматова. Постановка оказалась для пожилой актрисы неожиданной. После ее-то родной сцены-аэродрома — вдруг необычное сценпространство: действие происходило внутри зрительного зала, а публика окружала артистов и в партере, и на подмостках. Волчек выстраивала спектакль-диспут. Перед этим долго пробивала постановку через ЦК — лично через Александра Яковлева. Выдающаяся актриса оказавшись в резвой компании полемичных «современников» не потускнела, не стала контрастной «старомодностью». Восторженно написал об этой ее роли Роберт Стуруа: «Она на сцене — спокойная, добрая, вдруг способная неожиданно раскрыть свою страдающую бескомпромиссную натуру, и еще все-все-все…»

 

В «Современнике» Добржанская еще играла в 70-е Актрису в спектакле «Из записок Лопатина», Старуху в «Эшелоне». Но все равно возвращалась на круги своя — на «боевой пост» в ЦТСА. Там играла до 1978-го даже эпизодики, никогда не позиционируя себя как «хозяйку театра», хотя фактически таковой и считалась…

 

Говорит актер Театра Российской армии Федор Чеханков: «Да, можно и так сказать — Любовь Ивановна действительно была хозяйкой ЦТСА. Только без мещанского флера, который подразумевают, если имеют в виду подобный «статус» Веры Марецкой — уже в Театре Моссовета. Любовь Ивановна была интеллигентным человеком. Да, была членом партии, читала толстые умные журналы… Но никогда не кичилась своей образованностью или значимостью. Жила насыщенной внутренней жизнью. За это ее и уважали режиссеры, актеры. С ней общалась Фаина Георгиевна Раневская. К Добржанской многие коллеги прислушивались. С нею рядом Людмила Ивановна Касаткина тушевалась... И потом о многом говорит уже диапазон ее творческих горизонтов — от Эмили Марти в «Средстве Макропулоса» или же миссис Уоррен или Негиной до социальных заказных советских пьес того периода. Любовь Ивановна потрясающе старела! Такая старость вызывала восторг, преклонение…»

 

 

Перед актрисой преклонялся и гениальный Анатолий Эфрос, пригласивший ее в 1976-м сыграть еще одну мать — в своем шедевре периода застоя «В четверг и больше никогда».

 

Это последняя киноработа актрисы. Эфрос долго уговаривал Любовь Ивановну. В итоге она сдалась. И словно бы подвела черту под своим вечерним кинематографическим «материнством».

 

В этом фильме по сценарию Андрея Битова главный герой Сергей отправляется навестить мать, Екатерину Андреевну (Добржанская), которая обитает в тишине и благодати некоего «заповедника»... По ходу дела случаются психологические «дуэли», сталкиваются столичный эгоизм и мудрая обреченность жизни… Та тема, которую и воплощала в фильме Добржанская. Картина была запрещена — лишь несколько показов в Москве и «миф» о неудобной ленте Эфроса, который никогда не попадал в унисон идеологическому трубадурству.

 

1978-й — год, когда эту ленту впервые увидели избранные. И год прощания актрисы со сценой. Никаких скандалов не было. Она оставила сцену сама, поскольку стала предавать память…

 

В конце 1978-го в коллективе отметили ее 70-летие, и она тут же закрыла за собой театральную дверь.

 

...Последние — сумеречные — периоды великих актрис во многом схожи. И этот — не исключение. Она угасала в физических мучениях. Своих детей не было — и как могли ее поддерживали чужие, в основном, племянница. Заблаговременно актриса попросила, чтобы в минуты прощания с нею в театре звучал надрывный мотив цыганской гитары. И 3 ноября 1980 года грустный вальс из «Вишневого сада» — мелодию вела гитара — разбередил, казалось бы, даже армейские «пуленепробиваемые» стены. В мире в тот день стало меньше на одну Маму — «мировую».

 

 

Источник: Зеркало недели