Новости
19.01.2009
Плацдарм для ищущих
Известный украинский театральный режиссер Михаил Яремчук считает, что театр — самое подходящее место для размышлений о себе и мире.
Михаил Яремчук, основатель, художественный руководитель и режиссер знаменитой киевской Творческой мастерской «Театр марионеток»
«”Пальтецо пожалуйте. Калошек нету?” Человек принял мое пальто с такой бережностью, как будто это было церковное драгоценное облачение». В этих нескольких словах из знаменитого «Театрального романа» бывший киевлянин Михаил Булгаков сформулировал главный секрет театральной магии: переступая порог театра, зрители становятся полноправными участниками самого древнего в истории человечества ритуала. Кому-то он напоминает священнодействие, кому-то — пляски у первобытного костра. Да не так уж и важно, с чем это ассоциируется. Главное в том, что театр возвращает нас к первоосновам бытия, родовой памяти о наполненных загадками временах, когда выжить в одиночку было невозможно.
Точно так же мир устроен и сегодня. Другое дело, что мы не всегда об этом помним, но хороший театр обязательно дарит нам момент истины. Везунчики, которые переживают его каждый вечер, ни на что не променяют эту сладкую театральную отраву. Недаром Михаил Булгаков, никогда не сомневавшийся в своем лидерстве в современной ему литературе, в театре был готов делать почти любую работу.
Основатель, художественный руководитель и режиссер знаменитой киевской Творческой мастерской «Театр марионеток» Михаил Яремчук — человек театра в такой же степени, каким был и Вильям Шекспир, сказавший устами одного из своих персонажей, что «весь мир — театр». Театр для Яремчука всегда был местом познания, а не самоутверждения — как в те времена, когда его труппа колесила по всему миру, получая призы на международных фестивалях, так и сегодня, когда из-за недостатка средств редко выезжает из небольшого здания на киевском Подоле. Его профессиональная репутация такова, что он мог бы сейчас в любой момент уехать, например, в Париж и работать там, но Михаил Яремчук остается здесь, среди близких людей. Ведь жизнь гораздо больше и богаче того, что сегодня называют успехом. Об этом не стоит забывать, особенно во время кризиса.
— Какой театр вам ближе: исследующий общество или человеческую душу?
— Скорее всего, душу. Но если театр перестает быть частью общества, он замыкается в себе. Это произошло с Ежи Гротовским (польский режиссер, один из величайших революционеров театра второй половины прошлого века. — «Эксперт»), который ушел в эксперимент, с известным российским театральным режиссером Анатолием Васильевым, уехавшим из Москвы и работающим во Франции. Такие театры-лаборатории дают очень мощный толчок для развития театрального искусства, но то, что они показывают, немногим понятно и немногих волнует. Всё-таки надо помнить, что театр создан для публики, и учитывать ее интересы. Но при этом не скатываться до игры на потребу невзыскательной части зрительного зала.
|
Цвет трагедии — белый (шекспировский «Макбет» в Творческой мастерской «Театр марионеток») |
— В финале своих театральных экспериментов Гротовский вообще отказался от зрителей.
—Да, и Васильев тоже. Кстати, его актеры очень страдали от этого. Оказалось, что не все из них готовы к такому закрытому способу существования. Они хотели выходить на публику, обмениваться с ней энергией. Этот импульс необходим для актеров, поэтому зритель нужен.
— Однажды я спросил очень известного театрального режиссера, собирающего тысячные залы, для кого он ставит спектакли, и тот честно сказал: в первую очередь для себя. Для вас театр тоже является в какой-то степени инструментом самопознания?
— Самопознания — да. Но не самоутверждения. Я никогда не ставил для себя задачу достичь чего-то или утвердиться в чём-то. А вот желание познать себя, открыть в себе нечто новое было и остается. Я считаю, что любой человек приходит в жизнь с этой целью и еще для того, чтобы приблизиться к важным для себя истинам. Театр — лучший плацдарм для этого. Где еще возможны такие откровения, как те, которые происходят в театре во время удавшегося спектакля?
— И вы верите в обмен энергетикой между актерами и зрительным залом?
— Абсолютно. Когда-то к нам на «Вишневый сад» приходили бритоголовые парни. Видно, их жены приводили. И когда после спектакля они говорили: «Надо же, мне понравилось», это для меня было высшей оценкой нашей работы. Ведь ясно было, как эти ребята далеки от Чехова и вообще театра, а мы их всё-таки пробили.
— Заразили искренностью актерских эмоций?
— Как раз нет. Меня коробит, когда я вижу, что актер рыдает и трясется на сцене по-настоящему. Пусть зритель плачет. А актер своей игрой должен подвести его к этому чувству. Кто-то правильно сказал: театр — это создание новой реальности, а не отражение того, что мы видим за окном. Новой реальности, в которую втягивается публика, верящая во всё это.
|
«Дом, который построил Свифт» — Григорий Горин написал философскую драму, Михаил Яремчук переложил ее для «Театра марионеток» |
И еще для меня всегда очень важен изобразительный ряд. Ведь сначала мы, как правило, видим что-то, а уже потом включаются остальные органы чувств и разум. В том же «Вишневом саде» я сам ставил сценографию, делал всех марионеток.
Кстати, марионетка — это очень серьезная вещь. К нам в театр приходил специалист и измерял энергетическое поле моих кукол. У них очень сильное излучение, и поле у каждой куклы свое: в зависимости от того, в какой период жизни ты ее делал, что думал при этом, что переживал. Изготовление ее — очень долгий процесс, индивидуальный, в который вкладываешь много своего.
— Получается, что актер, играющий у вас в театре, к примеру, Макбета, ни на секунду не должен забывать на сцене, что он только играет Макбета?
— Так ведь еще великий актер начала прошлого века Михаил Чехов говорил, что плачет не его герой, а он сам, глядя на героя. Мне не нужен провинциальный «заразительный» актер, который развлекает публику. А нужен актер умный, понимающий проблему, с которой он соприкасается. Ведь у себя в театре я хочу говорить о вечных вещах — природе человека, его предназначении. Конечно, нам никогда не ответить на эти вопросы, да мы и не собираемся вещать со сцены, служить какой-нибудь идеологии или идее и подсказывать зрителю, «как надо». Задача — дать зрителю возможность задуматься.
— Но ведь публике нужен и другой театр. Кому-то — развлекательный, кому-то — достоверно воспроизводящий на сцене окружающий нас быт.
— Конечно. Любой театр имеет право на существование. Для кого-то важен сам процесс посещения театра — как он раздевается в гардеробе, берет бинокль, заходит в буфет. Но в этом случае недопустимы сыплющаяся труха с декораций и рваные костюмы актеров на сцене, чем нас встречают сейчас в некоторых театрах. Если вы создаете традиционный спектакль, то сделайте его красивым, держите марку. И зрители не должны ходить по залу в верхней одежде. Хотя в Королевском театре в Стокгольме, где гардероб платный, я видел, как некоторые люди, чтобы сэкономить, сворачивали пальто и прятали его под кресло. Но у нас другие театральные традиции. Я еще помню те времена, когда в театре нельзя было громко разговаривать или, не дай Бог, стукнуть сидением, а за порядком бдительно следили тетеньки-билетерши. А сейчас стучат дверями, ходят в верхней одежде. При этом зрители могут еще крутить носом — в такой-то театр мы не пойдем, это ниже нашего достоинства.
На Западе всё проще. В какой-нибудь театр в подвальчике может приехать человек на очень дорогой машине, как и остальные зрители, сесть на пол, подстелив бумажку, и смотреть спектакль.
|
«Золотой цыпленок» — спектакль для детей и взрослых |
Но продвинутая французская молодежь предпочитает посещать новые театральные проекты, которые могут играть где-нибудь на окраине города в старой заброшенной фабрике, где некуда деться от пыли.
А у нас почему-то остался консервативный подход к театру, который предполагает традиционные помещение, ряды, места. Наш зритель ходит в театр потому, что там играют давно знакомые ему актеры, которых он любит, и которым прощает всё. А сколько людей идут на гастрольные спектакли с громкими именами, а потом удивляются, почему им было так неинтересно. Недавно в России я пошел на новый проект одного выдающегося режиссера, посмотрел первый акт и ушел. Нет спектакля. А казалось — такая величина… Наверное, здесь проблема не только в художнике или в коллективе. Есть еще время, публика и проект, который должен иметь свои конкретные задачи и адрес. Сегодня иначе нельзя. Меняется время, меняется публика. Очень мало осталось бабушек, которые садятся в бельэтаже или в ложе и наслаждаются искусством. Да и наслаждаться не очень получается. Такого, как раньше, когда приходишь на спектакль, а там играют только однозначно хорошие актеры, уже нет.
— На киевских гастролях одного из самых известных и дорогих московских театров меня поразило, что одобрительнее всего наша публика реагировала на произнесенные на сцене непечатные выражения…
— Это как раз понятно. Вы посмотрите на состояние общества. Зайдите в маршрутку, где все висят друг у друга на головах, но кто-то при этом обязательно болтается с открытой бутылкой пива. Послушайте, как общается молодежь. Мама везет в коляске младенца, в руке сигарета, говорит по мобильному — мат на мате.
— Так, может быть, как раз театр и сможет изменить что-то в этой ситуации?
— Если сделать из театра рупор каких-то идей, то можно загубить и сам театр, и отношение к нему. Он должен просто заниматься своим делом, и тогда, наверное, действительно сможет что-то сделать. Как ни странно, когда в обществе возникают какие-то проблемы, интерес к театру у публики возрастает. Хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Но театр действует как гомеопатия — он не может сразу резко что-то изменить.
|
«Макбет» в постановке Михаила Яремчука впечатляет не только приглушенно-яростным трагизмом, но и точно рассчитанной изысканностью |
— Не знаю, почему у нас не перенимают западный опыт. Лет десять назад мне довелось побывать в Швеции, где нас знакомили с устройством театральной структуры всей страны. В центре Стокгольма, например, стоит Дом культуры, в котором есть несколько театральных залов со свободными площадками, и на них происходит все, что угодно. С таким же явлением я столкнулся в Берлине. Там в штате детского театра сейчас оставили только директора, бухгалтера и технические службы. А для выступлений приглашаются театральные коллективы со стороны. В первую очередь — из своего города, затем — из страны, а потом идут иностранцы. Я считаю, что такие центры надо создавать и у нас, особенно в спальных районах. В них можно будет и спектакль посмотреть, и день рождения ребенка отпраздновать в детском кафе, и для взрослых придумать какие-то другие, кроме театра, развлечения. Нравится людям, например, петь под караоке, пусть там и поют.
— Мы начинали с театра как средства познания человеческой души, а говорим все время об обществе. Давайте все-таки вернемся к душе. Вы не чувствуете себя в современном мире отчасти чужим?
— Нет. Я как раз не из тех, кто ностальгирует по прошлому. Да, что-то есть там, что греет. Но и сейчас нормальное время. Как, впрочем, и всякое время. Все говорят о кризисе, однако он когда-нибудь закончится. Пугает то, что в людях появилось какое-то безразличие. Не только у нас. Я бываю на Западе, там то же самое. Уверен, этот период пройдет. Человечество упрется в какую-то проблему и, решая ее, будет совершенствоваться. Так всегда было.
— Выдающийся философ Мераб Мамардашвили в своих лекциях о Прусте сказал, что человеческая жизнь — усилие во времени. Это вообще любимая тема Мамардашвили — жизнь как усилие, как проект и тому подобное. Не кажется ли вам, что сегодня это ощущение утеряно?
— Наверное, да. Потому я и говорю, что сейчас заметна какая-то отстраненность. Человек как будто опустил руки, мол, будь что будет. Причем молодежь поддается этому больше всех остальных. Разговариваю со студентами в театральном вузе, где я преподаю, прихожу через неделю — и как будто никакого общения не было, всё приходится начинать сначала. Они не движутся никуда. Мы в их возрасте просто дурели от планов на будущее, даже занятий не помнили, а помнили только этот бесконечный процесс познания, который продолжался где угодно.
Сейчас у меня полно идей, я столько спектаклей поставил в голове, но когда представишь, что их надо воплощать на сцене… А в молодости об этом не думал, просто шел как ненормальный, всё время что-то делал и отстаивал каждый миллиметр сделанного.
Вообще я пришел к мнению, что лучшие свои вещи мы создаем в начале пути, поскольку вкладываемся в них больше, работаем на подсознательном уровне. Повзрослев, мы уже начинаем взвешивать, сомневаться. В молодости я ни в чем не сомневался. Мне казалось гениальным всё, что я делаю. И это развязывало руки.
— В любом случае вам проще, чем так называемому простому человеку. Вы можете изживать свои проблемы в творчестве, а что делать ему?— Нужно жить так, будто тебя завтра не станет, и думать о том, какой след ты оставишь после себя, что будет с теми, кто рядом с тобой. А в театре ты работаешь или в другом месте — какая разница? Просто нужно наполнять себя светом, радостью. Молодежь почему-то думает, что жить это значит отрываться, зажигать. Ничего подобного. Жизнь — это когда видишь всё, что тебя окружает.
— Ваши театральные постановки визуально очень красивы. Может быть, красота спасет мир?
— Смотря что понимать под красотой. Ценна не только внешняя красота — красивые отношения между людьми, какая-то гармония с самим собой. Не смогу сказать, спасет она или не спасет. Человечество будет идти по тому витку, который спроектирован где-то в небесной канцелярии. Нынешний кризис — лишь часть его. Главное, чтобы человек начал осознавать этот виток и место, которое ему выпало. Вот тогда он чего-то добьется. Не надо рассчитывать на чудо — будет то, что будет. Ну, выпало нам жить в такое время. Не вижу в этом трагедии.
Я чувствую, что всё будет нормально, всё повернется. Неизвестно, когда это случится, но это будет. Произойдет очень мощный прорыв в сознании. Материальное благополучие я во внимание не беру. Очень многие, в том числе и молодежь, поставили сейчас на первое место благосостояние, почему-то сделали своим богом деньги, но вы видите, что эта идеология рушится. Духовное возрождение произойдет, хотя, естественно, никто не может сказать, когда точно это случится. А нам нужно осознать, в какой период нам выпало жить, и воспользоваться этим. Единственное, о чем сожалею, так это о том, что мне сейчас не двадцать-двадцать пять лет. Я реализовался бы еще больше. Говоря «реализовался», не имею в виду наживу. Ведь можно иметь много всего и, в сущности, не иметь ничего. Реализоваться — значит найти применение себе, быть востребованным. Вот что главное.
Источник: Эксперт-Украина
