В незамысловатом и очаровательном спектакле «Сказка Арденнского леса» сказалось что-то очень важное для всей эстетики Мастера

 

На старой сцене театра-студии Петра Фоменко поставили «Сказку Арденнского леса» — сочиненную Юлием Кимом вольную композицию по комедии Шекспира «Как вам это понравится». Почти все роли отданы юным стажерам и только две — старшим фоменковцам: Ивану Поповскому (борец Шарль) и Кириллу Пирогову (Жак-меланхолик). Тут-то и видно, какими профессионалами они стали. Я всегда держал Пирогова за умного, тонкого актера, но не ожидал такого уровня понимания смыслов, такой внутренней грации, такого соединения иронии и, как когда-то говорили, «чувства».

Жак с неотразимой убедительностью проповедует прелести бродяжнической жизни, но, добравшись до кульминации, вдруг улыбается и обрывает себя ироническим летучим «хотя». В этом повисающем в воздухе полувопросительном слове вовсе не отрицание смысла только что отзвучавшей проповеди, но насмешка над самой возможностью что-либо проповедовать. Ничто не окончательно — никакая вера, никакой выбор. И это вовсе не релятивизм — просто осознание волшебной незавершенности бытия, его открытости, его неравенства самому себе… Ничто не окончательно. Как могли бы выразиться философы, здесь ставшему предпочитают становление. Если не бояться впасть в столь презираемый ныне пафос, можно сказать, что за этим фоменковским «хотя» — чувство неисчерпаемости жизни, готовность с открытым сердцем принять и ее веселье, и печали, которые тоже ведь образуют прозрачную и плотную материю шекспиро-фоменковского «театра-мира». Тут сказался весь Фоменко (да нет — не весь, не весь, но что-то важное в нем).

 

 

Что-то вдруг послышалось знакомое в этом несколько раз повторенном «хотя» с чуть заметным пожатием плеч. И тут я вспомнил, откуда мне знакомо это ироническое задумчивое «хотя», эта взлетающая интонация сомнения в правоте как пафоса, так и насмешки над ним. Несколько лет назад «фоменки» записали на пленку полублатной и нежно-лирический городской романс во вкусе 60-х годов, замечательно спетый самим Мастером. Когда-то, давным-давно, чтобы послушать, как поет под гитару Петя Фоменко, в чьих-то квартирах сходились толпы знакомых, полузнакомых и вовсе не знакомых людей. Зажигали свечи, наливали коньяк. После долгих (совсем не ритуальных) уговоров Фоменко брал гитару... И вот теперь снова звучит этот голос из ушедших времен. Я слушаю запись, и в горле у меня комок. Но молодежи надо, вероятно, хоть что-то объяснить: слова шестидесятнического романса простодушны, мелодия наивна — почувствуют ли они то, что когда-то чувствовали мы, не останутся ли равнодушны? Фоменко начинает свой комментарий тоном едва ли не извиняющимся: «Такой был фольклор». И тут же, после крошечной паузы, обрывает себя этим самым «Хотя…». И, без сомнения, пожимает плечами. Извиняться не в чем, объяснять ничего не надо.

 

 

Все свои, все всё поняли. И где знаменитая пропасть между поколениями? Нет ее — по крайней мере в этом театре… То, что Фоменко в себе сохранил от духа тех времен, тех компаний, тех ночных собраний, тех песен; то, что преобразилось, неузнаваемо переплавилось и все же сохранилось в его искусстве, — было с открытой душой воспринято всеми поколениями «фоменок» включая совсем юных актеров, занятых в «Сказке Арденнского леса» (кстати, текст и музыка Юлия Кима — творение тех же лет нашей общей молодости).

Строго говоря, «Сказка Арденнского леса» в театре-студии — не такой уж шедевр: в этом театре мы видели кое-что и получше. Всё по отдельности не так уж блестяще. Пьеса старовата (это ведь Юлий Ким 60-х годов, когда-то поставленный Фоменко на Бронной с Ольгой Яковлевой — Розалиндой); песни прелестны, но репризы часто не выстреливают; стажеры играют кто во что горазд — одни из них учились в «Щепке», другие в «Щуке», третьи в ГИТИСе, кто-то и вовсе у Додина. Молодые актеры милы, но не более, что нельзя ставить им в укор: они же стажеры, они только на пороге мира Фоменко.

Хотя...

Сперва местами, а потом и сплошь идущие со сцены токи начинают вас окутывать чем-то легким и теплым, как пуховое одеяло, плескать чистой водой; у вас светлеет на сердце; откуда ни возьмись является умиление (ну и слово я нашел, прости Господи, есть же предел чувствительности — что значит возраст!), почти до слез; но при этом, заметьте, без малейшего сантимента; вы теряете чувство притяжения, становитесь сами невесомыми и летучими, как воздушные шарики. Как и положено тому быть в комедии Шекспира. И в театре Петра Фоменко.

 

© Алексей Харитонов