Райкина М. Лица без набитых фонарей. Гамлета приехали поддержать питерские "опера"
Ажиотаж вокруг последней мхатовской премьеры обеспечили силовые структуры. Именно “убойная сила”, “агент национальной безопасности” и бывший “мент” сошлись в шекспировском “Гамлете” на знаменитой сцене у Табакова. Усилия “силовиков” режиссировал Юрий Бутусов, кстати, тоже питерец.
Бутусов рвет и мечет, когда слышит “менты” применительно к своему спектаклю. Его можно понять, но от сериальной славы никуда не деться, как от родимых пятен, сколько их ни выводи. Вопрос в том, насколько эта слава повредила или поспособствовала Гамлету, то есть Михаилу Трухину — капитану с “улиц разбитых фонарей”. А также Пореченкову и Хабенскому, ради которых даже необразованные нимфетки в этот вечер осаждали МХТ. Да что нимфетки, поддержать своих прикатили питерские “опера” в лице майора Соловца, то есть артиста Половцева.
Надо сказать, что “Гамлет” над МХАТом маячил, как призрак над Эльсинором, всегда. В первый раз к трагедии подступились в 1909 году, для чего Станиславский выписал в Москву англичанина Гордона Крэга. Последняя попытка датируется 2002 годом — тогда поставили итальянскую комедию “Гамлет в остром соусе”. Но она по причине своих невысоких художественных достоинств не продержалась в репертуаре Художественного и полугода. И вот “Гамлет”-2005.
На зал эффектно несется туманная дымка, сквозь которую можно рассмотреть три мужские фигуры, что, сгибаясь под ветром, цепляются за металлическую проволоку, натянутую в несколько рядов по заднику. Мужчины в овчиных тулупах, проволока густо усеяна консервными банками. Мужчины испуганно говорят про дух и щурятся в темноту зала. Но вдруг скидывают меха и оказываются в цивильных костюмах персонажами голубых кровей — Клавдием, Полонием и, естественно, Гамлетом. Правда, черному костюму принца художник Александр Шишкин почему-то придал коричневые растоптанные тапочки без задника. Интересно.
Вторая сцена возбуждает еще больший интерес — за столом на стульях из проволочного каркаса — королевский двор, а на столе, как два петуха, — Клавдий (Хабенский) и Гамлет (Трухин). Сходство с боевой домашней птицей добавляет их кудахтанье, что разбавляет шекспировский текст в переводе Пастернака. Конфликт обозначен жестко, отлично сыгран, однако… чем дальше, тем больше спектакль напоминает лоскутное одеяло, где удачные и очень эффектные сцены сшиты с нелепыми и случайными, которые мешают понять замысел нового “Гамлета”.
Зачем во время диалога Клавдия с Полонием Гамлет писает в ведро? Впрочем, может, и не писает вовсе, а просто льет в ведро воду с характерным звуком, но непонятно, ради чего манипуляции. Или с какой стати Полонию являются сразу две Офелии? Ради визуального эффекта? Или как доказательство безумия Полония, а заодно и всех жителей датского королевства? Во всяком случае, если Бутусов решил доказать, что этот мир безумен, безумен, безумен, то постановка столь не нового диагноза ему удалась больше других идей.
Стильность в “Гамлете” путается с капустником. Точность и лаконичность трагедии личности играет Хабенский, который лучший в команде, и спектакль можно называть “Клавдий”. Пореченков же грубо давит комедию приемами театрального капустника: то он – шаловливый торговец рыбой, то посыльный с “фефектом фикции”. Он так упоен своими дивертисментами, что заигрывает с залом, будто он Арлазоров из “Аншлага”. Но что позволено эстраде, дурной тон в драме.
А что же Гамлет? Искренен в своих переживаниях. Но их можно измерить количеством не более двух красок. Даже когда в финале Трухин второй раз за спектакль повторяет свой знаменитый монолог “Быть или не быть?” и честно плачет, рыдает, обнимая утопшую Офелию, то даже такая открытая эмоция не производит сильного впечатления, как невыплаканные слезы.
Марина Райкина
16.12.2005 00:00
Источник: Московский Комсомолец