Наверное, в Великобритании не осталось крупной газеты или новостного агентства, которые не сообщили бы об итогах опроса, проведенного компанией YouGov по заказу Британского совета. Заголовки полны тревоги и самоуничижения: «Шекспир популярнее за рубежом, чем в Британии», «Четверо из десяти британцев не любят или не понимают Шекспира». «Дейли Мейл» цитирует шекспировского Антония: «Удар из всех ударов злейший…» (пер. М. А. Зенкевича).
Сюжет традиционен: ученик превзошел учителя, бывшие колонии и экономически зависимые территории перегоняют приходящую в упадок «порфироносную вдову» и т. д. Настолько ожидаемо традиционен, что очень интересно посмотреть — как же на самом деле построено это исследование.Компания YouGov — одна из наиболее известных на британском поллстерском рынке (к слову, ее сооснователем и исполнительным директором является Стефан Шекспир (Stephan Shakespeare)). По заказу Британского совета компания провела уже не одно исследование; не первый опыт анализа общественного мнения это и для Аласдера Доналдсона (Alasdair Donaldson). Итоговый текст появился на сайте под заголовком All the World’s — любопытно оборванная цитата из «Как вам это понравится».
Важнее всего в этом документе даже не собственно Шекспир, а идея «мягкой силы». Авторы теории «мягкой силы» и крупнейшие современные теоретики «комплексной взаимозависимости» в международных отношениях Роберт Киохан (Robert Keohane) и Джозеф Най (Joseph Nye) проводят важное различие между «высокой» (собственно межгосударственные отношения) и «низкой политикой» (экономика, культура и все то, что связывает общества, а не правительства). Авторы исследования поставили цель именно выяснить, чем Шекспир может быть полезен для британской «мягкой силы» — с учетом того, что за рубежом его чаще считают символом Британии, чем королеву или «Битлз» (этими данными открывается основной текст исследования, с. 5).
Предисловие, написанное министром культуры и цифровой экономики Соединенного Королевства Эдом Вэйзи (Ed Vaize), тоже ловко соединяет политическое и культурное. Оно завершается фразой: «По словам самого Барда, “весь мир — театр”, и его собственное наследие помогает Британии блистать на мировой арене» (“In the words of the Bard himself, ‘all the world’s a stage’, and his legacy helps Britain to shine in the global arena”) (с. 2). Сцена шекспировского театра и подмостки мировой политики — эта метафора повторяется на сорока страницах доклада настолько часто, что кажется, авторы начинают верить: автор «Кориолана» уже давно поднимается на сцену именно как герой спектакля о «мягкой власти». Неоднозначно начинает звучать и само слово «роль», которую Шекспиру выпало сыграть в ее укреплении (“the role his work can play to support the UK’s soft power”).
Чешская бродячая труппа актеров. Именно так шекспировские пьесы «доходили»
до своего зрителя в Чехии вплоть до конца XIX в.
Рис. Адольфа Каспара (Adolf Kaspar)
Этой же логике подчинен и выбор стран, в которых проводился опрос. Единый критерий не назван, но в двух разных фрагментах упоминаются страны, «экономически и стратегически важные для Соединенного Королевства» (“of significant economic and strategic importance to the UK”) и обладающие «быстро растущей экономикой и возрастающим геополитическим влиянием» (“major high growth economies and places of increasing geopolitical influence”). Пример последних — Индия. Из стран Евросоюза присутствуют Франция и Германия, также опрос проводился в США, Австралии, Индии, Бразилии, Мексике, Турции, Китае, Гонконге, ЮАР, Южной Корее, Индонезии и Египте и в самой Великобритании. Всего в нем участвовало более 18000 человек (не менее 1000 в каждой из стран).
YouGov не дает детального описания опроса, ограничиваясь кратким указанием, что онлайн-опрос наиболее оптимален по соотношению цены и результата. Компания обычно проводит такие опросы на собственной платформе (в ее региональных локализациях). Респонденты — те, кто зарегистрирован на ней и получает баллы за участие в опросе. Скорее всего, не стал исключением и опрос о Шекспире. Если это так, то мы имеем дело с аудиторией, интересующейся культурой и общественной жизнью Британии (то есть несколько отличающейся от среднего показателя для своей страны). Авторы исследования это тоже понимают, но им не кажется, что это делает опрос менее репрезентативным: те, кто регистрируется на платформе YouGov — будущие активные граждане, заинтересованные в развитии связей с Британией (“people who are more likely to be interested in and able to benefit from future international connections, and more likely to be current or future influencers and decision makers within their countries”) (c. 38).
Во все заголовки газет попало распределение ответов на первую группу вопросов — любят ли и понимают ли Шекспира респонденты, и согласны ли они, что его труды остаются важными для наших дней (“To what extent do you agree or disagree that you like Shakespeare, understand Shakespeare’s work and find Shakespeare’s work relevant today?”).
Невозможно не заметить, что сама формулировка первой части вопроса содержит логическое противоречие. Как подтвердить понимание Шекспира? Что вообще значит «понимать Шекспира»? Достаточно ли для этого посмотреть один-два фильма, прочитать один-два сонета или нужно более глубокое знакомство с его творчеством (насколько глубокое)? Опрос не дает основания для выводов, но приведенные в нем данные (где вновь смешаны англоязычные и неанглоязычные страны) показывают, что по частоте ассоциаций с именем драматурга с огромным отрывом лидирует «Ромео и Джульетта», далее идут «Гамлет», «Макбет», «Король Лир» и 3–4 комедии (с. 18). Слова «сонет» среди самых частотных ассоциаций, как ни странно, нет.
Избежать такого противоречия можно было бы, если бы существовали единые критерии понимания. Но это невозможно в ситуации, когда «шекспировский опыт» респондентов настолько радикально отличается. В англоязычных странах практически все изучали Шекспира в школе, в отличие от респондентов из стран третьего мира. В англоязычных странах опыт «театрального Шекспира» накладывается на уже существующий опыт «школьного Шекспира», в Турции, Китае или Бразилии опыт «школьного Шекспира» может просто отсутствовать. В этом глубокая ошибка разработчиков опроса — ошибка, которая делает необратимо тенденциозной всю дальнейшую интерпретацию его результатов, настолько тенденциозной, что о «любви» и «понимании» в этом смысле просто не получается писать без кавычек.
Респондент, работающий с платформой британской компании, заинтересован в том, чтобы считать себя понимающим Шекспира — даже не ради того, чтобы получить за это баллы, а потому что так крепче чувство причастности к «британскости». Показательно, что различие в числе «любящих» и «понимающих» Шекспира в Великобритании и остальных странах лежит почти в пределах статистической погрешности (59% — 65% в вопросе о «любви» к Шекспиру, 58% — 59% — в вопросе о понимании). Серьезные различия появляются, когда мы говорим о «нелюбви» (34% респондентов-британцев и 19% в других странах) и «непонимании» (36% и 25% соответственно). Как и следовало ожидать, британцы, имея более глубокий и разнообразный шекспировский опыт, сильно поляризованы в отношении к нему (всего 5% неопределившихся против 14% за рубежом).
Места действий пьес Шекспира на карте
Структура «любви» и «понимания» по странам почти неизменна: впереди Индия, Мексика, Бразилия, Турция и ЮАР (страны с более долгим и разнообразным опытом национальной адаптации Шекспира, где его «любят» 73–89% респондентов, а «понимают» 71–83%). Замыкают оба списка Гонконг, Индонезия, Франция и Германия, правда, в несколько разном порядке (44–55% «любят» Шекспира и 39–47% его «понимают»). Аласдер Доналдсон прав в том, что эти результаты трудно возвести к единственной причине. Низкое положение Франции и Германии, вероятно, действительно можно объяснить тем, что респондентов из этих стран очень многое связывает с британской культурой, и для Шекспира здесь остается не так много места. Интересно, что Китай и по «любви», и по «пониманию» Шекспира значительно обгоняет Гонконг с его давней историей образования на английском языке.
Напрашивается и традиционный вывод о том, что англоязычные респонденты вынуждены читать Шекспира на «архаичном» ранненовоанглийском, в то время как переводы обычно делаются на современный язык (“Shakespeare’s relatively lower popularity in anglophone countries could therefore be partly related to the growing inaccessibility of his language to native English speakers”) (c. 11). Однако Доналдсон сам же отмечает, что в таком случае непонятно, почему множество современных переводов не помогают французам и немцам больше «любить» и «понимать» Шекспира.
К сожалению, журналисты, прочитав обобщённые результаты исследования на первых страницах, редко доходят до того этапа, когда авторы пытаются выяснить хотя бы какие-то детали о «шекспировском опыте» респондентов. Здесь — снова ошибочно противопоставляя не англоязычные и неанглоязычные страны, а Великобританию и все остальные — поллстеры наконец узнают, что 14% респондентов-небританцев (и 6% британцев) вообще не имеют никакого шекспировского опыта. Конечно, таких респондентов стоило бы сразу исключить из выборки. Всего 30% небританцев (разумеется, прежде всего американцы и австралийцы) изучали Шекспира в школе или вузе на английском языке (в Великобритании — 70%; а почему бы, кстати, не спросить и про родной язык?). Относительно близки показатели только по вопросу о знакомстве с поэзией Шекспира (44% небританцев и 54% британцев) и среди тех, кто знает о Шекспире, но шекспировского опыта не имеет (9% и 10% соответственно).
Перед нами столь разительно несхожие траектории шекспировского опыта, что не стоило бы вообще объединять их в одном опросе. А авторы делают именно это, подходя к своей главной полемической цели — показать, что именно изучение Шекспира в школах и вузах делает его «нелюбимым» (“It is possible that teaching them academically might not always be the optimal way to introduce them to people) (c. 3). Тут идут в ход все аргументы: истоки творчества Шекспира — в массовых празднествах (“given that the origin of Shakespeare’s plays was as popular entertainment”), сам он не был «ученым» (вероятно, в том смысле, что не имел университетского образования) (“He was not a scholar producing erudite works in a now-distant and literary tradition”) (c. 22) и т. д.
Эта искусственная дихотомия совершенно не оправдана исторически: Шекспир брал сюжеты и детали из книг, которые писали и читали «ученые» (от хроник Холиншеда и Холла до биографий Плутарха) и вносил в текст немало отсылок к малоизвестным в деталях массовому зрителю трудам — от Аристотеля до Монтеня. Но и это не подтверждает гипотезу, что во всем виновата система образования.
Отвечая на вопрос, какие факторы помогли им «полюбить» (или «не полюбить») Шекспира, респонденты на первые три места в обоих случаях поставили фильмы на шекспировские сюжеты, чтение поэзии Шекспира и изучение его на английском языке в школе или вузе (в последнем случае немногим более 40% считают это влияние положительным и чуть более 30% респондентов — отрицательным). Изучение Шекспира на родном языке (неанглийском) реже воспринимается как отрицательный фактор (чуть более 10%), но реже — и как положительный (примерно 25%). Изучать Шекспира на английском языке могли не более 40% всех респондентов (а смотреть фильмы и читать поэзию — все 100%, т. к. в вопросе язык не указан), поэтому проблема не в низком проценте «полюбивших» Шекспира благодаря школьным урокам, а в относительно высоком проценте «не полюбивших» по этой причине.
Авторы исследования всеми силами подталкивают нас к выводу, что для многих приятнее и лучше смотреть фильмы и спектакли, чтобы «полюбить» и «понять» Шекспира (“Indeed, there is some evidence that people may appreciate Shakespeare’s plays more when they watch stage or film adaptations than when they learn about them in school) (c. 3). Все это сочетается с популярной среди «эффективных менеджеров» манерой говорить о культуре в терминах рынка: Шекспир — британский «актив» (asset) и «культурная продукция» (cultural output), которую «потребляют» во всем мире.
Но настоящий смысл исследования кроется в последней группе вопросов — о том, насколько Шекспир изменяет представление респондентов о Британии. Тут, конечно же, образование отходит на второй план (около 35% респондентов упомянули как положительный фактор изучение Шекспира на английском и примерно 30% — на родном языке, данные по Великобритании здесь исключены из выборки), зато крайне высока роль фильмов и поэзии. Причину этого понять нетрудно: образование на английском языке не сводится к изучению одного автора, да и странно делать выводы о современной Британии, читая Шекспира. Но для авторов все то, что заставляет лучше думать о Британии, априори прекрасно. Роль Шекспира как рыцаря «мягкой силы» на школьных подмостках незаметна? Или это опять перепутан шекспировский опыт англоязычных и неанглоязычных респондентов?
Отвечая на последний вопрос, респонденты предсказуемо указали, что их повысившееся (или понизившееся) мнение о Британии и ее культуре в первую очередь (70% или 60% в случае негативного ответа) порождает у них желание или нежелание посетить страну в качестве туриста. Правда, совершенно неясно, при чем тут Шекспир — разве не могло их отношение измениться под влиянием других факторов?
Хорошо и приятно ограничиваться фильмами, когда, в сущности, неважно, что и как будут знать о Шекспире и его текстах, главное, чтобы культурный герой покрепче ассоциировался с современной Британией. Конечно, есть в исследовании и брошенные мельком замечания о том, как, например, «Ромео и Джульетта» способна помочь маргинализованным сообществам во всем мире (“Adaptations of Shakespeare’s plays, and perhaps Romeo and Juliet in particular, have the potential to reach out to marginalised communities around the world”) (c. 20). Реплика совершенно верная, но в одном ряду с потребительской риторикой крайне неуместная. Маргинализованные группы в любом случае сделают Шекспира орудием борьбы за то, чтобы субалтерн смог заговорить. Им нужен свой Шекспир, культурно локализованный, но глобальный в социальном смысле. Попытка продать им британского «Барда» как кратчайший путь к туристической визе вряд ли вызовет у них понимание. Как, в общем-то, и вся стратегия апроприации Шекспира в пользу туристской индустрии.
Вполне возможно, что такая путаница в мотивациях британских и иностранных «потребителей» Шекспира вновь вызовет к жизни колониальный «эффект бумеранга», о котором писала Ханна Арендт (Hannah Arendt). Чтобы максимально увеличить культурную притягательность Великобритании, образовательный элемент (ведь он дал такую волну «нелюбви» к Шекспиру) в «мягкой силе» подавляется в пользу развлекательного. А потом бумеранг может ударить уже по изучению Шекспира в самой Англии и других англоязычных странах, ведь посмотреть фильм намного проще, чем прочитать пьесу и подумать над ней или поставить ее в школьном театре, или научиться видеть современные проблемы в оригинальном тексте XVI–XVII веков.
Чтобы избежать этого, необходимо серьезное и критическое исследование стратегий шекспировского опыта в разных странах, языковых и образовательных ситуациях. С чего начинается знакомство с Шекспиром? На каком этапе наступает разочарование? Какими способами текст четырехсотлетней давности может быть связан с современностью и, в частности, с личным опытом?..
Когда этот текст был уже написан, на сайте Бирмингемского университета появилась резко полемическая реплика директора Шекспировского института профессора Майкла Добсона (Michael Dobson), озаглавленная «Шекспир — не национальный поэт». Вывод Добсона недвусмыслен — в текстах Шекспира нет ничего, что напрямую служило бы интересам правительственного Агентства по делам туризма и в целом современного британского государства (“...there is nothing in his plays and poems which lends itself directly to the purposes of either the English Tourist Board or the modern British state”).
Добсон прав: Шекспир принадлежит не только своей эпохе, тем графствам и городам, где он жил и бывал, но и любым другим временам и регионам мира, где люди переживают опыт встречи с его творчеством. Все попытки сделать из него рупор общеизвестных истин терпят неудачу. Знаменитый монолог Гонта о величии Британии в «Ричарде II» звучит в момент, когда монархия крайне непрочна. О «порядке» в мире «Троила и Крессиды» рассказывает герой, наиболее склонный манипулировать «порядком» — Улисс. Любая пьеса в целом сложнее, глубже и многозначнее, чем любой отдельный ее фрагмент или монолог. Точно так же, полагает Добсон, и сам Шекспир сразу «перерос» рамки Англии, и не случайно история «европейских» и «мировых Шекспиров» началась еще при его жизни — в Германии и Польше, где его пьесы ставили труппы странствующих актеров.
Эта реплика директора Шекспировского института очень важна. Нередко даже на конференциях слышны упреки, что Шекспир «слишком британский», что британские литературоведы монополизируют право на Шекспира, превращают себя в оракулов «Барда». Если бы это действительно было так, британским ученым было бы очень удобно присоединиться к глашатаям «мягкой силы»: да, Шекспир — наше национальное достояние, приезжайте к нам поклониться и причаститься его мощи. Ничего подобного: изучение «мировых Шекспиров» стало одним из основных направлений в современной науке, и это подтверждают такие издания, как недавно вышедший в свет двухтомный «Кембриджский путеводитель по мирам Шекспира» — его второй том полностью посвящен «шекспировскому опыту» в культурах всего мира.
Не может быть единого «понимания» Шекспира, он принадлежит всем, и всем по-разному. Исследователи — филологи, историки, театроведы и многие другие, — подобно шекспировскому Пэку (или Ариэлю, если более возвышенный образ вам приятнее), мгновенно преодолевают разрывы времени и пространства, переходя от одного шекспировского опыта к другому, но сам этот опыт доступен каждому из нас. Шекспиросфера — это не только вечные образы и герои, это также и стратегии превращения их сценического опыта в наш повседневный.
Конечно, все это верно для любого автора, не только для Шекспира. Но без уникального опыта глобальной шекспиросферы мы вряд ли бы это поняли.
В. С. Макаров
Изображения: The Guardian | The British Library Blogs | OxfordWords Blog |
Pinterest | MIT Global Shakespeares | Вологда-Портал
Источник: БД «Современники Шекспира»
Подготовлено в рамках проекта «Виртуальная шекспиросфера: трансформации шекспировского мифа в современной культуре», поддержанного грантом РГНФ (№