Евгения Абелюк, Елена Леенсон при участии Юрия Любимова. Таганка: Личное дело одного театра. – М.: Новое литературное обозрение, 2007. – 648 с., илл.

Однажды Владимир Набоков обмолвился, что его знаменитый роман Bend Sinister посвящен в числе прочего идиотизму тоталитарных государств, готовых ради сиюминутной потребности «убить курицу, несущую золотые яйца».

Читая книгу современных исследователей театра Евгении Абелюк и Елены Леенсон, основанную на архивных материалах обсуждений и репетиций спектаклей, периодики того времени, мемуарах, документах госбезопасности, поражаешься тому свирепому идиотизму государства, которое само создает собственных противников из числа собственных граждан.

Различные цензурные вмешательства в выбор репертуара и актеров, сценические решения, наконец, прямой запрет спектаклей привели к постепенному умерщвлению Театра на Таганке, а самого мэтра к эмиграции.

А ведь, по сути, Юрий Любимов свою режиссерскую карьеру начинал как вполне законопослушный коммунист, всей своей предшествующей жизнью доказавший верность режиму. Не думаю, что среди его критиков оказалось много ветеранов, выходивших с гранатой против нацистских танков, а среди многочисленных перипетий биографии Юрия Петровича был и такой факт. Впрочем, к собственным подвигам Любимов относился с юмором: «Вот выгонят из театра, пойду устроюсь швейцаром. У швейцара должны быть медали, а у меня они есть».

С чего начался конфликт? С методов. Любимов хотел возродить авангардные постановки первых лет революции (театр «синей блузы»). Однако столь невинная идея эстетики революционной романтики привела к перманентной конфронтации и… в общем, как там у Галича: «Началось все дело с песенки, а потом – пошла плясать». По сути, уже первый его спектакль по пьесе лояльнейшего коммунистам германского драматурга Бертольта Брехта «Добрый человек из Сезуана» (1964 год) советская цензура планировала закрыть с лицемерной a la иудушка головлев формулировкой: «чуждости народу». Однако собранные, чтобы осудить «оторвавшегося (зарвавшегося?) от народа» режиссера, представители двух заводов неожиданно поддержали дебютный спектакль. Вот уж воистину: «власть исходит от народа, но куда она приходит и куда она заводит»…

Вмешательство цензоров доходило до уровня элементарного кастинга: первоначально Владимиру Высоцкому было отказано в исполнении заглавной роли в спектакле «Гамлет» (1971 год).

Естественно, что и театр, и режиссер не были безгрешны и совершенны. Но цензурное предложение, например, заменить песню «Сегодня в нашей комплексной бригаде» из спектакля памяти Высоцкого на «Жираф большой» с мотивировкой «тоже про животных, и не надо порочить комплексные бригады» выглядит уже как какой-то фарс в традиции Ионеско или Кафки, достойный в качестве ответа отдельной драматургической постановки. Или нецензурного ответа. Или цензорская фраза о стихотворении «Реже, меньше ноют раны»: «Может, не стоит трогать тему инвалидов. Я сам не воевал, но хорошо помню этих омерзительных обрубков в вагонах… Нужно ли их вытаскивать на сцену». Она вызвала возмущение мэтра.