Пушкинский музей порадовал очередной солидной и при этом интересной «респектабельной выставкой» в стиле предыдущих «Шанель» или искусства Америки. Тут вообще надо обратить внимание, как тщательно, с каким вниманием и дотошностью подходит главный музей страны к выбору своих выставок.
Пожалуй, логика людей, этим занимающихся, вполне согласуется со стилем работы, демонстрируемым новым директором лондонской Национальной галереи Николасом Пенни.
Большие выставки-«блокбастеры», посвященные какой-то широкой и разнообразной теме, состоящие при этом из абы как и где нахватанных предметов, едва-едва имеющих отношение к заглавию, стремительно уходят в прошлое.
Бессчетные Тутанхамоны и Вавилоны, Древние Китаи и ацтеки не пролезают в замочную скважину зрительского восприятия, оставляя слишком много недоумений и слишком мало впечатлений.
Флюс скучающего ликбеза
«На премьере спектакля, когда взволнованная публика требовала автора залу, кто-то жестко пошутил: «Автора уже увезли в сумасшедший дом» Тема дня – выставки узкопрофильные, узкоспециализированные, пусть и не всем интересные, но уж если кому – так до полного восторга. Выставки, проработанные по всем деталям, четко и аккуратно составленные, – ну кто еще нас теперь (особенно после неубедительных прерафаэлитов в Третьяковке, поданных чуть ли не как открытие десятилетия), кроме Пушкинского музея, ну, и разве что Эрмитажа, так порадует?
Впрочем, поначалу радует, честно сказать не всё. Не к ночи помянутая выставка прерафаэлитов была начисто угроблена изумительно плохим отбором работ (оно и понятно, никто ведь не отбирал, это работы предаукционные, а лучшие-то давно по музеям мира висят), ну, и совершенно не относящимися к делу комментариями под работами.
Когда в первый раз видишь футуристов, впечатление тоже неоднозначно – как, и вот это и есть те самые отцы-основатели, так сказать, авангарда во плоти? Великие итальянские футуристы? «Радикальная революция» и всё такое?
Какие-то, опять же, вроде бы и не лучшие работы не лучших авторов (по уже вполне понятной причине), блеклые, не сильно вяжущиеся в общественном сознании с революцией в искусстве и напоминающие скорее клетчатый пиджак Коровьева.
А где же Маринетти?
Впрочем, это вопрос риторический. Поблизости вполне обретаются, скажем, Северини или Боччони, с трудом опознаваемые по подписям. Правда, один из самых впечатляющих экспонатов – металлическая скульптура Умберто Боччони «Уникальные формы длительности в пространстве».
Посетители долго расхаживают по залу, упрямо вглядываются в работы, морщат лбы и хмурят брови. Причина волнения понятна: в соседнем зале представлены русские коллеги революционеров искусства. Ларионов, Гончарова, даже Маяковский с Бурлюком – и, надо вам сказать, речи о какой бы то ни было доморощенности тут быть не может.
В отличие от современных Ван Гогов и Пикассо, артисты вековой давности смотрятся куда ярче и интереснее «привозных шедевров». Нет, я всё понимаю – условно «наши» работы явно лучшие, итальянские же – какие получилось привезти.
В целом «радикальная революция» получилась не совсем радикальной. Может, потому, что футуризм изначально был анти-музейным течением (недаром Маринетти называл музеи «кладбищами»). (Напомнило, как галерея «Тэйт Модерн» принимала выставку Дюшама – протестующие против антикварной косности художники-революционеры неловко смотрятся в музейных пространствах.) Футуристический задор захлебнулся где-то в самом начале, ни театральности, ни жеста, ни демонстрации, ни скандала. Какой-то ликбез, и то – скучающий.
В чем-то это напоминает прием Маринетти русскими футуристами в начале века – мягко сказать, неоднозначный (вспомнить только презрительное приветствие Хлебникова и Лившица: «Сегодня иные туземцы и итальянский поселок на Неве из личных соображений припадают к ногам Маринетти, предавая первый шаг русского искусства по пути свободы и чести, и склоняют благородную выю Азии под ярмо Европы»). Да и когда-то на Руси «на ура» принимали достижения Запада? Мы всегда шли своим путем.
Собственная гордость
Он сам вручную делал каждую из 140 своих книг, и каждая становилась «выставочной площадкой» для работ современных ему художников – Ларионова, Гончаровой, Бурлюка и других. А его «Помада», вышедшая в 1913 году, по тому эффекту, который она оказала на культурные круги своего времени, сравнима с «Черным квадратом» Малевича.
Легко у них, у футуристов. Все одно к одному вяжется. Тот же «Черный квадрат» Малевича вырос из декораций к футуристическому театру Маяковского и Крученых (они, кстати, представлены на выставке в Пушкинском), о котором критики до сих пор спорят: то ли это первая рок-опера, то ли – первый дадаистский спектакль. Кстати, на премьере этого спектакля, когда взволнованная публика требовала автора залу, кто-то жестко пошутил: «Автора уже увезли в сумасшедший дом».
О Крученых вообще разговор особый. Чуковский называл его Шекспиром нашего времени, а тот в ответ на столь лестное сравнение обвинял его в краже «дыр» из «дырбулщила» в «Мойдодыре». О собственно же «дырбулщиле» до сих пор ведутся споры – более того, он давно уже вошел в современный ЖЖ-жаргон как определение записей ни о чём.
Впрочем, Крученых не писал ни о чём. Его желанием было создать язык нового времени (и, кстати, пооригинальней, чем «падонковский албанский»), фиксирующий впечатление от момента. А кто не стремился к тому же?
Велимир Хлебников видел в революции «овелимирование» мира – новый язык, новая история. Можно, конечно, поговорить об оподоночивании мира сейчас – и не только в языке, в целом в восприятии жизни.
В конце концов, футуризм – по крайней мере, тот, в который верили и Маяковский, и Маринетти, – немножко об этом. Жалость и романтика, уважение и чувства считались устаревшими.
Как гласит наша Википедия, «упоенные новейшими достижениями техники, футуристы стремились вырезать «раковую опухоль» старой культуры ножом техницизма и последних достижений науки». То есть как раз те насилие и цинизм, в которых мы сейчас.
Но победили всё равно глянец и прожигание жизни, а сверхчеловеком стала it-girl вроде Ксюши Собчак.
Владислав Поляковский,
Ксения Щербино
Источник: Взгляд