Проект создан при поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (грант № 05-04-124238в).
РУССКИЙ ШЕКСПИР
Информационно-исследовательская база данных
Новости
04.07.2008
В конце концов, все мы, хорошие писатели, — клоуны!

Джон ИрвингМастер реалистического романа американский писатель Джон Ирвинг рассказал РБК daily о том, что близок к завершению работы над новым романом. Книга, по словам самого автора, станет одним из самых политических его романов: речь в ней пойдет о событиях 11 сентября. Писатель призывает не спекулировать на этой трагической теме, однако при этом подчеркивает, что его видение тех событий принципиально отличается от их восприятия основной массой американцев. Автор романов «Семейная жизнь весом в 158 фунтов», «Четвертая рука», «Человек воды» известен не только читателю, но и зрителю — благодаря оскароносному фильму «Мир глазами Гарпа» и картине «Правила виноделов», за сценарий к которой Ирвинг также получил «Оскара». 66-летний романист не жалует авторов-модернистов и считает себя традиционалистом, пишет рукописи на машинке и ведет затворнический образ жизни. О своем отношении к мировой политике, а также о причинах упадка современной литературы ДЖОН ИРВИНГ рассказал корреспонденту РБК daily ИЛЬЕ НОСЫРЕВУ.

 

— Когда закончился XX век, многие вздохнули с облегчением: поистине, в истории не было столетия, столь изобретательного в своей жестокости. Однако век XXI уже успел продемонстрировать свою готовность следовать традициям предшественника. Насколько беспокоят вас события современной политики?

 

— Многие современные авторы и критики демонстрируют полное равнодушие к социально-политической проблематике, говоря, что выше всего этого. Однако это, разумеется, лишь форма эскапизма. Что касается меня, то из своих одиннадцати романов я бы только два назвал действительно политическими — это романы «Молитва об Оуэне Мини» и «Правила виноделов». Роман, который я заканчиваю сейчас, судя по всему, станет третьим из политических — ведь в нем фигурируют события 11 сентября. Но сразу хочу предупредить, это не разработка выигрышной сейчас темы про терроризм в духе какого-нибудь Майкла Мура — событиям, связанным с трагедией, уделено всего три главы. Я не зарабатываю дешевую популярность на громких темах — напротив, считаю, что для того, чтобы осветить важное политическое явление, нужна солидная временная дистанция. Таков мой метод: «Молитва об Оуэне Мини», посвященная вьетнамской войне, была написана спустя двадцать лет после ее окончания, а действие «Правил виноделов» и вовсе происходит в 30-х годах. Да и к теме своего детства и юности я впервые смог обратиться лишь в преддверии 60-летнего юбилея. Вот почему я не думаю, что политические события недавнего времени, несмотря на всю их важность, могут оказаться в фокусе моего внимания. Помните знаменитую фразу Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»? Именно поэтому я уделяю преимущественное внимание семейной жизни своих героев, ну а политические события интересуют меня ровно в той степени, в какой они влияют на судьбы людей, о которых я пишу. По-моему, это и есть самый удачный способ рассказать о политике. Действие моего двенадцатого романа, над которым я сейчас работаю, происходит в сельской местности, где-то на границе между США и Канадой, в местах, настолько далеких от цивилизации, что, кажется, даже ход времени на них не отражается. И жестокость в отношениях между людьми, которые я изображаю, штука вневременная, не зависящая от политических и социальных перемен.

 

— В своей последней книге «Покуда я тебя не обрету» вы говорите, что у главного героя украли детство. Причем сделала это не только его мать, но и та женщина, что лишила его невинности в самом что ни на есть нежном возрасте. Можно ли сказать, что Вторая мировая война, отголосок которой слышен почти в каждом вашем произведении, это метафорическая потеря невинности всем двадцатым столетием? Ведь вся вторая половина прошлого века — это попытка убежать от ужаса воспоминаний о войне. Если бы не эта чудовищная катастрофа, современность, несомненно, была бы гуманнее, а отношения людей — более искренними.

 

— Совершенно верно: значение войны не ограничивается лишь сломанными судьбами миллионов ее участников. Нет, Вторая мировая вызвала именно поколенческий кризис.

 

«Покуда я тебя не обрету» — это история о людях, которым была нанесена травма в детстве и юности, которая затем отразилась на всей их жизни. Точно так же и человечество не смогло остаться прежним после войны, жертвой которой оно стало.

 

— В романе «Семейная жизнь весом в 158 фунтов» вы говорите: «Для истории необходим фотоаппарат с двумя объективами: один — длиннофокусный, другой для съемки крупных планов, с большой глубиной резкости. О широкоугольниках забудьте — достаточно широкого обзора быть не может». Но так ли это? Ведь Толстому удавалось совмещать в одном романе картины жизни людей из самых разных слоев общества, а батальные сцены чередовать с историософскими отступлениями.

 

— Мне кажется, исторический роман может быть успешным лишь в одном случае: если автор, не забывая об эпохальных событиях, все равно уводит читателя на их периферию. Большинство авторов, спекулирующих на уже упомянутой трагедии 11 сентября, поступают так: начинают описывать, как взрывались башни, как горели в них люди, а в финале выдают собственное мнение, на сто процентов совпадающее с мнением об этой трагедии большинства. Это дешевка. Знаете, как хочу рассказать об 11 сентября я? Вот так: несколько людей случайно собрались на кухне, где есть телевизор. У каждого из них собственная жизненная история, которую я в деталях излагаю в предыдущих главах, а также собственное мнение относительного любого явления окружающего мира. Услышав по ТВ о трагедии, один из персонажей тут же выдаст нравоучительную тираду — и я готов поспорить на тысячу долларов, что большинство людей, которые прочтут это место в романе, воскликнут: «Что за безнравственный циник этот Ирвинг, у него нет ничего святого!» Но ведь я, Джон Ирвинг, не излагаю в романе собственную позицию, все мысли, которые там можно прочесть, — это мысли героя, вызванные его собственным видением ситуации, пропущенной сквозь призму его мировоззрения. Причем этот персонаж совсем не ангел. И единственная обязанность автора здесь заключается в том, чтобы обеспечить правдивое изображение персонажа. Вспомним, как реагировали на атаку на башни-близнецы палестинцы — они едва ли не национальный праздник устроили, и Ясир Арафат даже вынужден был их публично пристыдить. Но показав арабских подростков, празднующих смерть в горящих зданиях сотен американцев, мы расскажем о трагедии в тысячу раз больше, чем если бы показывали рушащиеся стены и людей, задыхающихся в дыму.

 

— Мне кажется, одна из бед современного мира заключается в том, что люди слишком четко делят весь мир на белое и черное. В «Мире глазами Гарпа» вы прекрасно демонстрируете, как здравая в общем-то идея борьбы женщин за равные права с мужчинами, не будучи сдерживаема здравым смыслом, превращается в трагический абсурд.

 

— «Мир глазами Гарпа» — это сатира, где ужасное соседствует с комичным: вспомните орден джеймсианок — воинствующих феминисток, отрезавших себе язык якобы из солидарности с малолетней жертвой изнасилования, которую изуродовал напавший на нее отморозок. Мне хотелось показать, как изначально нормальная реакция на чудовищное преступление была доведена до абсолютно нелогичного конца. «Мир глазами Гарпа» — это история о двух убийствах: сперва мать Гарпа была убита мужчиной, который ненавидит женщин, затем сам Гарп был убит женщиной, которая ненавидит мужчин. Я преследовал цель показать последствия так называемой cексуальной революции, основным лозунгом которой был призыв к свободной любви, — по мысли агитаторов, она должна была примирить всех людей. Однако следствием этого внешне христианского призыва стала взаимная ненависть мужчин и женщин. Мне кажется, в Америке то и дело имеет место излишняя радикальность, губящая все светлые начинания: устав от пуританской строгости нравов сороковых, в шестидесятые люди стали проповедовать беспорядочные половые связи, точно так же не понимая искусственности возникающей ситуации. Теперь Америка вновь совершает откат: люди стараются все активнее вмешиваются в личную жизнь других, опять возникает псевдорелигиозный надзор за моралью. Хуже всего то лицемерие, с которым это делается: мы видим сейчас, что президент Буш, называющий себя христианином, между тем страдает алкоголизмом. Разумеется, где-то посередине между добрым христианином и алкоголиком вполне возможно найти хорошего парня, но на роль президента такой парень вряд ли подойдет.

 

— Легко заметить, что при постоянно изменяющихся вкусах читателя сами эти вкусы играют для автора роль своеобразного диктата. Было время, когда читатели ужасались, встречая в книге описание сцены секса. Затем наступило время, когда читатель, не встречая в романе описаний извращенного группового секса, разочарованно зевал и называл такой роман скучным и старомодным. Получается, что большинство читателей ценят не саму книгу, а ее соответствие некой моде?

 

— Хорошая литература вообще не может быть достоянием большого круга читателей. Сейчас наблюдается засилье романов-однодневок, которые интересны читателю максимум год-два, а потом исчезают совершенно бесследно. Вспомним, что в английской традиции роман изначально писался по преимуществу женщинами (упомяну Джейн Остин или сестер Бронте, которых очень ценю) и читали его в основном именно женщины. Вот почему целью романа было нарисовать яркие характеры, заставить читателя переживать вместе с героями, беспокоиться за их судьбу. Но что мы имеем сейчас? Современные авторы — модернисты и постмодернисты — пишут книги, чтобы показать всему миру свою интеллектуальность и эрудицию. Однако читать такие книги совершенно невозможно — в них нет интересной интриги, ярких персонажей, эмоций, вообще ничего, кроме довлеющей над всем текстом личности автора. Я же остаюсь верным традициям девятнадцатого века — стараюсь писать так, чтобы присутствие автора в книге было совершенно незаметно. Читателя нужно заинтересовать, увлечь. Недаром самые лучшие авторы современности — Гарсиа Маркес, Умберто Эко, Салман Рушди и т. д. — это именно хорошие рассказчики, а не бледные интеллектуалы. И я рад, что читателей, которые ценят именно захватывающее повествование, а не холодную, показную интеллектуальность, все еще достаточно много.

 

— Практически в любом вашем произведении соседствуют два плана: один трагический, а другой комический. Это заставляет вспомнить о литературе Средневековья: люди, на голову которым ежедневно сваливались чума, голод, войны, вынуждены были смеяться даже над самым горьким своим горем. Откуда эта двуплановость в ваших книгах — это также способ спастись от страха перед современной реальностью?

 

— В какой-то степени вы правы. Но есть и другая причина. В самых серьезных пьесах Шекспира то и дело появляются шуты, которых все называют дураками, а шуты эти оказываются гораздо умнее, чем трагические фигуры. Я часто смешон. В конце концов, все мы, хорошие писатели, — клоуны! Шут может сказать то, чего не позволено серьезному человеку, в этом его сила. Шекспир об этом прекрасно знал, ведь он не был интеллектуалом — точно так же, как и я.

 

Источник: РБК daily

©

Информационно-исследовательская
база данных «Русский Шекспир», 2007-2024
Под ред. Н. В. Захарова, Б. Н. Гайдина.
Все права защищены.

russhake@gmail.com

©

2007-2024 Создание сайта студия веб-дизайна «Интэрсо»

Система Orphus  Bookmark and Share

Форум «Русский Шекспир»

      

Яндекс цитированияЭлектронная энциклопедия «Мир Шекспира»Информационно-исследовательская база данных «Современники Шекспира: Электронное научное издание»Шекспировская комиссия РАН 
 Каталог сайтов: Театр Каталог сайтов - Refer.Ru Яндекс.Метрика


© Информационно-исследовательская база данных «Русский Шекспир» зарегистрирована Федеральной службой
    по надзору за соблюдением законодательства в сфере СМИ и охраны культурного наследия.

    Свидетельство о регистрации Эл № ФС77-25028 от 10 июля 2006 г.