Недялко Йорданов: «Десять королей не могут сделать то, что может сделать один актёр».
В Псковском академическом драматическом театре имени А. С. Пушкина состоялась третья премьера сезона: народный артист России Вадим Радун поставил «Убийство Гонзаго» по пьесе болгарского драматурга (и поэта) Недялко Йорданова.
Премьерные показы прошли 22, 23 июля на большой сцене театра и 29 июля во дворе Поганкиных палат. А теперь – всё. Кто не успел – ждите следующего сезона.
Поскольку пауза наметилась длиннее мхатовской, то не будет слишком уж большим «моветонством» рассказать не только о спектакле, но и о сюжете пьесы, которая является частью «окологамлетовской» драматургии, создававшейся вскладчину (прямо-таки всем миром) в течение нескольких десятилетий прошлого века. У англичанина Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», у американца польского происхождения Януша Гловацкого «Фортинбрас спился», а у болгарина Недялко Йорданова что?
У него – история бродячей актерской труппы, которой посчастливилось оказаться в окрестностях резиденции датских королей в то самое время, когда Гамлет мучился от невозможности отомстить убийце своего отца. Этим ни в чём не повинным людям с легкой руки принца датского и пришлось резануть правду в безмятежные глаза убийцы короля – со всеми кровью истекающими последствиями. Как же иначе? Трагедия! Хотя в постановке Вадима Радуна это не совсем так – псковский режиссер поставил трагифарс. Местами действительно смешно, местами… Местами высоко. Даже хочется высоко поднять голову, чтобы не скатилась столь не уместная, столь смешная для упрямо-искушенного псковского зрителя слеза.
Итак, мы в Эльсиноре. Кто бы его не узнал. Дания, как мы все, конечно, помним, - тюрьма. Заслуженный художник России Валерий Мелещенков создал для датского двора и приглашенных к нему артистов идеально «заключенное» пространство: замок на замке, камера, клетка, мышеловка. В любой момент действующие лица могут быть разделены друг с другом или отделены от всего мира падающими решетками – лестницами (Вадим Радун любит театральную машинерию, он любит с ней… играть). Конструкции просто созданы для гниения – настолько они зримо деревянные. И смешно слышать ритуальное дворцовое предупреждение: «У стен есть уши». Здесь нет стен, здесь все друг друга не то что слышат, но видят – «в клеточку».
Их всего шестеро – попавших в клетку по специальному пропуску (как кажется – по счастливому билету). «Нам заплатят!» Им заплатят! По официальной версии, заплатят за то, чтобы развеяли черную меланхолию принца. Насчёт этого малого у родных и некоторых приближенных к властным телам есть небольшие сомнения: сошёл ли всё-таки принц с ума или ещё нет? Что он там всё колеблется: быть или не быть? Способен ли такой наследник объявить мат королю или хотя бы шах? Можно ли делать на него ставку или пора списать? Или он чудит не по политическим мотивам, а по общечеловеческим? Слегка тронулся от большой любви к Офелии (Валентина Банакова)? В общем, вперёд, пешки! А мы за вами.
С половины принца тоже слышится: вперёд! Но негромко, с изъявлениями уважения к труду и личности артиста, с мягким заверениями: вы можете отказаться… А в случае чего – валите всё на меня… Кто бы после этого отказался? Любой нормальный человек отказался бы, конечно. Но люди искусства… Вечная загадка состоит в том, что соглашались-то играть за пятнадцать тысяч (и пять сверху лично от Гамлета – за вредность условий труда) дукатов. А играют, в конце концов, за такую сладкую, пьянящую, может быть, раз в жизни (и, как правило, под её конец) дающуюся возможность сказать со сцены правду этим, которые сейчас жрут и пьют, которые в любую минуту готовы заржать или вытолкать взашей. За возможность сказать такую правду, которую не просвистишь громким шепотом, наедине: «Вы и убили-с». Её можно сказать только во весь голос, в эти невидимые миру лица.
Ведь ни сам принц, ни Гертруда, ни Клавдий на сцене в сомнительной актерской компании так и не появятся. Они будут лишь наблюдать и временами комментировать, а действовать предоставят «шестёрке».
Да, мало их, этих званных избранных, но в сём осколке труппы (она состоит ещё из 22 голодных ртов, ждущих возвращения коллег из Эльсинора), есть все, кто по-настоящему нужен в настоящем театре.
Есть директор (сиречь – режиссер) театра Чарльз (народный артист России Юрий Новохижин): универсальный актёр, видный теоретик искусства, замечательный завхоз и всё еще предмет любви своей законной половины Элизабет (заслуженная артистка России Галина Шукшанова) и хищных покушений юного дарования – Амалии (дебют на псковской сцене Оксаны Корнауховой). Юрию Михайловичу Новохижину под занавес сезона сказочно повезло. Это такая роль: комический старик, герой-любовник и просто герой – купаться в такой роли и упиваться ею. Что артист, играющий Артиста, и делает.
Сама Элизабет не менее универсальна, чем её муж, но лишь по последнему страстному монологу будет понятно, что Чарльз – это её всё, в том числе её Пигмалион, сотворившей актрису из пастушки. В течение всего действа Галина Шукшанова почти уверит всех в непроходимой глупости и никчемности своей героини. Как она смешна, нелепа в своём безумно-ревнивом соревновании с молодостью и красотой!
Но рыжая бестия Амалия (вообще-то, на самом деле Лола, так звали уличную девку, вытащенную стараниями Чарльза со дна жизни) явно переоценила свои способности наблюдать, анализировать, делать выводы, а главное – свои способности выживать и приспосабливаться. Играть бы ей героинь, но… чего-то не хватает. Прежде всего, желания: прийти в театр для того, чтобы умереть там. Нет, не постигла, не доросла, не под то была «заточена». Героиней станет «ребро Чарльза» - страстная, безнадежно честная, не такая уж глупая, как выяснится в финале, актриса Элизабет. Впрочем, сама Элизабет не даст пропасть и этой, не талантливо живущей девочке.
Есть ещё Бенволио (поздравления - Эдуарду Золотавину), старый добрый Бенволио, он действительно есть в каждой труппе с шекспировских (или даже более давних) времен. Самый заслуженно заслуженный артист, хорошо помнящий, как в начале творческой биографии его забрасывали гнилыми помидорами зрители. Человек умеренных взглядов, потешающий публику отточенными афоризмами: «Не завидую тебе, Чарльз. Руководить театром легче, чем женой», «Трудно заставить женщину признать, что ей тридцать, но еще труднее заставить ее признать, что ей больше тридцати». И наконец: «Первый год после свадьбы я говорил, жена слушала. Второй год говорила жена — я слушал. На третий год и дальше — говорили оба, слушали соседи».
Он – единственный, кто помнит, что за стенами Эльсинора ждут товарищи. Он артист, которого не уважает лишь дурак. Дурак, впрочем, тоже есть: молодой актер Генри (Александр Сергеев), исчерпывающе охарактеризованный Чарльзом: «У него прекрасные физические данные». И хуже дурака – предатель, безымянный суфлер (Артем Гаврилов).
Пока, лишь в предчувствии дурного, никого не жаль. Не жаль, прежде всего, этих комедиантов: в их вечном выяснении отношений (и добро бы выясняли – кто гениальнее, но ведь они всё о какой-то чепухе), в их жалком склочничестве, ссорах, суете, в простительных мечтах о деньгах, больших деньгах. Не жаль их, неуклюже льстящих тому, кого нельзя переиграть на его поле – умудренному интригану Полонию (заслуженный артист России Виктор Яковлев). Господи, как узнаваемо, как «на века» Полоний торопливо и деловито просматривает текст злосчастной пантомимы «Убийство Гонзаго», приговаривая: «Я не вмешиваюсь, господа. У вас полная свобода действий. Выражаю вам абсолютное доверие».
Не жаль их, доверяющихся тому, кому нельзя доверяться – Горацио (Роман Сердюков), другу принца, у которого есть только один друг – он сам. Но они доверяются, ещё не предполагая, что в интриге Полоний – Горацио победит все-таки молодость.
Офелию – жаль, да. Не потому что знаешь всё наперёд. Трогательную, но много чего в этой дурной жизни понимающую девочку жаль изначально: если кто и попал в случайные заложники, стал жертвой грубых обстоятельств, то это она.
Действо довольно динамично. До финала, обещавшего безумную жестокость (хотя куда уж больше – за сценой все умерли, согласно шекспировской трагической очередности, остался один Горацио – премьер-министром при Фортинбрасе), «дожить» легко. И всё ради того, чтобы зритель сказал сам себе, глядя на мучения Чарльза: «А ведь надо. Хоть один раз в жизни, но надо – именно так, в лицо палачу, вырывающему признание, как он вырывает куски мяса из тела, в это лицо, вынуждающее к страшному самооговору, надо сказать!..»
Что сказать? Ничего особенного артист не говорит. Просто упрямо, в полузабытьи повторяет: «Моё имя – Чарльз, профессия – актёр, директор театра». Не кричит: «Я – свинья, моя профессия – рыться в помоях», чего добивается усталый профессионал палач (заслуженный артист России Сергей Попков) и что прокричали уже все истерзанные им коллеги, а просто упрямо повторяет и повторяет своё имя, свой «род занятий». Повторяет, ощущая полную невозможность предать это в себе. Предай себя – дальше всё как по маслу: «Признаю себя виновным, осуждаю свою деятельность и ожидаю сурового, но справедливого приговора. Прошу только о снисхождении»…
На каждого героя, конечно, найдется управа. Найдут её, казалось бы, и на Чарльза. Но эти несколько минут торжества собственного достоинства… Да пусть они склочничают, подличают, интригуют за спиной друг друга, пусть забывают текст, капризничают, пусть друг друга ненавидят, пока всё хорошо. Пусть. Лишь бы находились (или рождались – прямо по ходу пьесы) среди них Актёры, способные сыграть в Эльсиноре перед лицом убийцы разоблачительное «Убийство Гонзаго». Лишь бы нашелся среди них потом хоть один, способный и в застенке повторять своё имя и профессию. А уж если найдутся двое…
Им заплатят, не сомневайтесь.
За минуту до казни, конечно.
Елена Ширева
Источник: Псковская губерния