Минувшее воскресенье закончилось для меня печально — раздался звонок, и мне сказали, что не стало Юрия Федотова.
Юрий Степанович последние месяцы болел, болел мучительно, но болезни сопротивлялся. На службе, а он никогда не работал, а именно служил в театре, в его родном, Качаловском, ему помогали как могли. Во всяком случае, делали все, чтобы он подольше оставался в работоспособном состоянии. Его родная сцена, где он прослужил почти полвека и на которую пришел, когда в качаловской труппе еще служили корифеи — Якушенко, Жилина, Гусев, Ардаров, словно давала ему силы. В его гримерной за креслом коллеги нашли семь акварелей (он ведь еще и прекрасно рисовал) — Федотов готовился к юбилею, который из-за его болезни так и не удалось отметить.
Юрий Федотов пришел в Качаловский театр после окончания студии в начале шестидесятых годов прошлого века. Это было время “оттепели”, время, когда старые герои с их несколько театральной спецификой уже уходили, давая место герою новому негромкому, нетеатральному, но очень глубокому и сложному. Федотов был таким в жизни — скромный, непоказушный, в неизменных очках, он скорее походил на человека модной тогда профессии — физика, чем на актера. Но, Боже мой, какой в нем скрывался темперамент, каким нереально органичным он был!
Одна из первых его ролей — Карпов в “Коллегах”, поставленных режиссером Львом Литвиновым по книге Василия Аксенова. Как тонко и как раскованно он существовал на сцене в этом образе, как точно и как непафосно произносил иногда пафосные фразы ( что ж, были издержки в ранней прозе и у Василия Павловича)! Сама тому свидетель, но приезжавший в прошлом году на “Аксенов-фест” Василий Павлович в разговоре со мной вспомнил из исполнителей ролей в том спектакле только одного Юрия Федотова. Он умел быть неожиданным — кто бы мог подумать, что Федотов, этот, казалось бы, социальный герой, если строго следовать институту амплуа, может сыграть Пушкина! А он вдруг легко и органично заговорил ямбом, он предстал перед нами легкомысленным и зрелым, он показал тот наисложнейший момент, когда вдруг приходят стихи. Может быть, потому, что стихи писал и он сам? И пьеса-то “Всего тринадцать месяцев” была откровенно ходульная, но гения Юрий Степанович сыграть сумел, и никто из сидящих в зале не усомнился, что он имеет на это право.
Он играл и еще одного гения — Шекспира в сложнейшем спектакле Владимира Портнова по пьесе Гибсона “Быть или не быть”. Молодой Шекспир, только еще познающий мир театра, в душе которого начинают зарождаться его будущие гениальные сюжеты. Один хороший театральный человек сказал мне вчера: “Юра умер, уходит театр шестидесятых годов, а ведь это был такой “нежный” театр”. Федотов был нежный актер — точнее слово не подберешь. Но сказать, что он не вписался в театр нового времени, было бы неправдой. Юрий Степанович вписался в театр Александра Славутского — яркий, музыкальный, острый. Об этом говорят его работы в “Ревизоре”, “Семейном портрете в интерьере”, “Трехгрошовой опере” и — конечно, “Американской шлюхе”. Его девизом было “Ничего не играть!”, и этому правилу он следовал всю жизнь. Какая все-таки безжалостная актерская профессия! Как написал в одной из статей Александр Блок: “Пройдет немного времени, и память ослабеет, останутся только программки да афиши, случайно сохранившиеся”. Коллеги проводили Юрия Степановича достойно. Они планируют выпустить книгу его стихов и рисунков. Надеюсь, что эта книга отчасти поможет памяти “не ослабеть”.
Источник: Время и Деньги
Выпуск: 192-193(193-194) от 10 октября 2008 года
