Самый молодой театральный режиссер Новосибирска Тимофей Кулябин работает в «Красном факеле». Всего год назад он закончил ГИТИС, но уже признан публикой, критикой и коллегами по театру. В «Красном факеле» Тимофей поставил «Пиковую даму» и «Смертельный номер». Эта работа, кстати, дипломная, на Первом Всероссийском фестивале «Волжские театральные сезоны» была признана лучшей. А на XX Новосибирском театральном фестивале-конкурсе «Парадиз» Тимофей был удостоен приза за режиссёрский дебют. Еще в послужном списке молодого режиссера трагифарс «На Невском проспекте» в Омском академическом театре драмы и спектакль «Livejournal» в Риге.

— Почему вы решили стать режиссером?

— Желание существовало изначально, поскольку я из театральной семьи. Когда все детство находишься за кулисами, поневоле театр начинает проникать в тебя. Уже лет в тринадцать я на полном серьезе сказал родителям, что хочу стать режиссером. Все тогда долго смеялись. Я записался в библиотеку, ходил к актерам, брал старые книги о театре, о режиссуре. Много читал. Как раз в это время удалось посмотреть несколько московских антрепризных спектаклей (тогда еще мы жили в Ижевске), которые произвели на меня сильное впечатление. И сразу же после школы в 17 лет я поступил в РАТИ (ГИТИС) на режиссерское отделение.

— Раньше столь молодых режиссеров не было, сейчас, видимо, что-то изменилось?

— У нас в группе средний возраст был 25–26 лет. Сейчас в этом отношении проще, нет предубеждения, что режиссером может быть только человек в возрасте. В режиссерской профессии, на мой взгляд, возраст далеко не ключевая категория. Безусловно, человеку опытному, имеющему жизненный запас, легче во многом. Но это с одной стороны, а с другой — у меня были однокурсники, «испорченные» именно опытом. Одного отчислили через год по причине того, что он уже был полон штампов, клише, стереотипов… Мне кажется, что не стоит говорить, что в режиссуру надо брать или только молодых, или, напротив, только «стариков». Не возраст главное для режиссера…

— Вы уже поставили четыре спектакля, стали лауреатом конкурса, то есть можно говорить о некоем признании. В этой связи хотелось бы спросить: а за что вас хвалят?

— Думаю, за то, что удалось довольно быстро уйти от студенческого театра. Ведь когда ты ставишь спектакль в институте, он все равно на уровне студенческого во всем, начиная от работы с артистами, заканчивая решением спектакля, постановочными средствами. И есть опасность, что этот переходный период может затянуться. У меня получилось, что за один-два спектакля я избавился от студенческой психологии. Может быть, это произошло, потому что я работаю с очень хорошей командой. Со мной работают взрослые и опытные люди. Еще хвалят за работу с актерами. За то, что удается создавать актерские прорывы и даже победы.

— В каком случае для вас спектакль состоялся?

— Когда ты смотришь и не задумываешься, где актерская зона, где режиссерская. Для меня идеальный спектакль — эталон; когда ты его смотришь и не понимаешь, как он сделан. Вот это для меня высшая оценка.

— Вы все еще ищете новые знания?

— Это самообразование. Жажда знаний — она до сих пор есть. Каждый день ставлю перед собой задачу обязательно узнать что-то новое. Хотя бы полчаса вне зависимости от графика я должен либо почитать что-то новое, либо посмотреть какой-нибудь фильм из классики кинематографа. У меня здесь большой пробел. Либо стараюсь посмотреть какой-то спектакль, балет, либо еще что-то.

— Известно, что новый сезон в театре откроется премьерой «Макбета», но мало кто знает, что, работая над этой пьесой, вы самостоятельно перевели часть шекспировского текста. Зачем?

— Дело не в том, что я посчитал себя таким умным и решил все по-своему перевести. Я сначала прочитал пьесу так, как ее написал Шекспир, — в оригинале. И таким образом понял, что в каждом переводе, а существует семь известных переводов «Макбета» на русский язык, есть свои плюсы и свои минусы. Например, перевод Пастернака литературно хорош, в нем сочный красивый язык, но существует проблема ритмики диалогов, они не так построены, как у самого Шекспира. У кого-то сохранена ритмика, но нет такого сочного языка. В общем, все время существует какой-то компромисс. И я решился создать свою редакцию на основе всех семи переводов. Определенные куски сцен, монологи, которые меня не устраивали ни в одном из переводов, пришлось перевести самостоятельно.

— Было сложно?

— Очень сложно, все-таки особенность английского языка очень важна, но она, хочешь не хочешь, ускользает при переводе, потому что другие идиомы, другая природа языка. А у Шекспира есть ряд ключевых реплик, повторяющихся на протяжении всей пьесы, которые в русских переводах все время меняются. Пропадает очень много нюансов. Делается акцент на что-то одно, и очень многое ускользает… Я старался как можно больше сохранить шекспировских нюансов. А с другой стороны, мне нужно было найти наиболее острый язык пьесы.

— У вас есть работы по Пушкину, по Гоголю, теперь вот Шекспир. Почему вы выбираете классику?

— Я работаю над пьесой «Макбет» уже более года и все время открываю какой-то новый смысл. Она бездонна, и Шекспир бездонен. В этом смысле я больше люблю классику, она поливариантна. Классика все время обогащает. А что касается «Макбета», то для меня это пьеса-загадка, потому что в этом произведении такое количество противоречий, такое количество ловушек! Там очень много вопросов и очень мало ответов.

— А как вы относитесь к новой драме, что-нибудь вам интересно?

— Было время, когда я просматривал тонны современной драмы — нашей и не нашей. Но, к сожалению, из моря прочитанного ни одна пьеса мне не понравилась. Не задела, не «прогрела». Вероятно, дело во мне. Просто я не нахожу в этих пьесах никакой «подпитки» для себя.

— Несмотря на молодость и занятость, вы еще и преподаете в Новосибирском театральном институте. Как случилось, что вы стали педагогом?

— Инициатива исходила от главного режиссера «Красного факела». Почему бы не набрать курс для театра? Ведь часто бывает, что приходит студент или выпускник театрального вуза, и понимаешь, что его учили не тому. Начинаешь переучивать. Все время существует момент нахождения общего языка, терминологии. Чтобы этого не происходило, мы решили набрать курс специально для «Красного факела». Позвали наших актеров, и получилась такая разносторонняя команда преподавателей.

— Не было страшно, ведь это такая ответственность?

— Страха какого-то не было, потому что меня очень хорошо учили в институте. И могу сказать, что азбукой профессии я владею очень хорошо и могу научить других. «Отсебятины» в этом случае я себе мало позволяю. Курс замечателен тем, что у нас пять педагогов, и все мы абсолютно разные, по-разному воспринимаем театр. Три актера и два режиссера. При этом у нас очень точный «сговор», мы практически никогда не спорим. В этом смысле получился педагогический ансамбль, с одной стороны, а с другой — студенты наши получают широкий спектр знаний о театре.

— У вас есть особые режиссерские приемы, которым вы всегда следуете?

— Для меня очень важна музыка. Я часто решаю, как делать ту или иную сцену, только после того как найду подходящую музыку. У меня в спектаклях всегда очень много музыкальных произведений.

— Кто из русских классиков вам сейчас наиболее интересен?

— Лермонтов. Мне кажется, в его поэзии очень важные и мощные мотивы. Потом, Лермонтов — это романтизм, а сегодня в театре дефицит хорошего романтизма. Мне вообще кажется, что через какое-то время будет мода на романтиков. На истории, полные возвышенных идеалов. И тут Лермонтов может быть очень точным. По крайней мере, меня он трогает. Одна из ближайших работ, вероятно, будет по его произведениям. Его произведения не так часто ставятся. Мне интересно, как это в театре разговаривать таким возвышенным и фактурным языком?!

— Что, на ваш взгляд, в ближайшее время будет востребовано в театре?

— Мне кажется, что именно романтизм и будет востребован. Захочется увидеть не пошлость и узнаваемость, а что-то очень красивое… Это обязательно придет.

Елена Бахметьева

Источник: Вечерний Новосибирск