У нас есть множество прекрасных переводов Шекспира (и сейчас готовятся к печати новые переводы "Гамлета" и "Макбета"), но нет перевода совершенного. Возможно, совершенным можно считать только такой перевод, который вызывает у читателя желание прочитать оригинал.

Надменно и наивно отрицать "русского Шекспира" — тысячи строк замечательной поэзии, тома комментариев, десятки театральных постановок и кинофильмов. Надменно и наивно полагать, что "русский Шекспир" достиг насыщения, что он, так сказать, незыблем. Скучно поносить скверные переводы. Громкие заявления, что, дескать, русские переводчики убили Шекспира, столь же утомительны, сколь и пустые разглагольствования о встрече, в переводах Пастернака, одного великого поэта с другим. В ядовитой рецензии на английский перевод стихов Рильке Сэмюэл Беккет верно, в сущности, отметил, что "перевод меньше всего путается под ногами, когда идет за текстом след в след".

Нашей теме посвящена написанная в 1966 году статья В. Левика "Нужны ли новые переводы Шекспира?". Левик пишет: "Человек, окончивший философский факультет Оксфордского университета, употребляет в среднем семь-восемь тысяч слов. Я не смог, к сожалению, навести точную справку, но, помнится, я читал где-то, что разрыв между языком крупнейших поэтов мира и языком Шекспира составляет чуть ли не пять или шесть тысяч слов. Шесть тысяч слов! Но ведь это же целый оксфордский студент! Можем ли мы похвастать тем, что наши переводы отличаются таким же словесным богатством? Если говорить о том, какие задачи стоят теперь перед нами, то эта, по-моему, самая главная". Отметим, что задача эта своевременна и теперь, спустя сорок с лишним лет после написания статьи. Не стоит ожидать, что переводчик найдет целый пласт "латинообразных" русских слов, дабы возместить латинизмы, которыми Шекспир щедро одарил персонажей "Юлия Цезаря", пытаясь передать дух римской эпохи. Что он обратит существительное в глагол. Или зачерпнет из германских, кельтских, романских рек, питающих английское море. Но со словарем работать придется, если мы хотим лучше узнать, что именно позволено Юпитеру.

Досаду в русских переводах Шекспира часто вызывает неоправданная неточность. Нет нужды говорить, что оправданная неточность неизбежна — по уже упомянутым причинам языкового (лексическая и морфологическая многозначность, разнородность генетического состава английского языка) или метрического (различные системы просодии) порядка. Но иногда сложно объяснить выбор переводчика, когда верный вариант, казалось бы, лежал на поверхности.

Среди действующих лиц "Гамлета" — Two clowns, gravediggers. М. Морозов, присоединяя голос к сотням других комментаторов, отмечает: "Судя по этой ремарке, роль могильщиков исполнялась в эпоху Шекспира "шутами", комиками. Впрочем, возможно, что "clown" здесь значит "человек из простонародья"... английская сцена "традиционно" сводила эту сцену к чистой буффонаде. Достаточно сказать, что 1-й могильщик, прежде чем рыть могилу, снимал с себя один за другим до дюжины жилетов". Буффонада это или нет, но потрясающий воображение шутовской наряд могильщиков — блестка, звездочка в сумеречном воздухе первой сцены пятого акта. Как, спрашивается, называть этих людей по-русски? "Два шута, могильщики". Или, в крайнем случае (вспомним "простолюдина", который позже, в "Антонии и Клеопатре", принесет змею Клеопатре),— "Два простолюдина, могильщики" (так во французском переводе пьесы Мориса Кастелена — Deux rustauds, fossoyeurs). Так и у К. Р. — "Два крестьянина, могильщики". А тем временем у Кронеберга — "Могильщики". У Пастернака — "Два могильщика". У Лозинского — "Два могильщика". У Радловой — "Два шута, могильщики" (!). Счет 3:2. И не в пользу Шекспира. А в пользу небрежности. Справедливости ради нужно отметить, что в немецких, испанских и итальянских переводах дело обстоит не лучше — Todtengraeber, sepultores, fossores (без тени улыбки или намека на социальное происхождение).

Или вот еще. Тимон Афинский на последнем пиру ставит перед своими неверными друзьями "блюда, наполненные теплой водой". В переводе Полины Мелковой "блюда наполнены кипятком". К чему этот кипяток? Ведь у Шекспира — lukewarm water. Lukewarm (теплый) — чудесное слово, восходящее к XIV веку. Слово, которое в сочетании с "водой" вызывает в памяти: So then because thou art lukewarm, and neither cold nor hot, I will spue thee out of my mouth — "Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих" (Откровение, 3:16). О возможной связи между "теплохладностью" Тимоновых друзей и "лаодикейской" водой Откровения пишет, в частности, английский шекспировед Х. Кляйн. Тимон-афинянин Евангелия не читал, но Шекспир, быть может, эти строчки вспомнил.

Или вот еще — у несравненного Лозинского. Призрак отца Гамлета возглашает: "Duller shouldst thou be than the fat weed that rots itself in death on Lethe wharf" (I.5). У Лозинского: "Но даже будь ты вял, как тучный плевел, // Растущий мирно у летейских вод". А почему не "тучный плевел", "гниющий, в смерти, у летейских вод"? Шекспир, по словам Беккета, использует "жирные, маслянистые слова, чтобы описать разложение", и переводчику вряд ли стоит упускать возможность прямого попадания в цель.

Таких примеров множество. Но не в этом дело. "Поэты сохраняют язык,— говорил Сэмюэл Джонсон.— Ибо мы не стали бы заботиться о том, чтобы изучать язык, если бы все, что на нем написано, было бы столь же замечательно в переводе. Но поскольку красоты поэзии не могут быть сохранены ни в каком языке, кроме того, на котором она изначально создана, мы изучаем языки". Несомненно, что сегодня английский в России знают лучше, чем в пушкинское время. Или в XX веке. Лучше, чем когда-либо в нашей истории. Может быть, это сулит новые возможности, и Шекспира станут чаще читать в двуязычных изданиях, опираясь на широкие, выверенные (не написанные еще) комментарии. Подобно тому, как многие англичане читают Леопарди, а многие итальянцы — Китса.

Что есть совершенный поэтический перевод? Текст, который вызывает у читателя непреодолимое желание выучить язык оригинала. Означает ли это, что чем хуже — тем лучше? Вряд ли. Каким сегодня, спустя тысячи страниц русских переводов, должно быть удачное переложение шекспировской пьесы? Почему бы не пофантазировать. Оговоримся, что и сама фантазия наша возможна лишь благодаря (и вопреки) "русскому Шекспиру", то есть благодаря роскоши выбора — между "Гамлетом" Лозинского и К. Р., между брокгауз-ефроновским изданием и траурными томами 1957 года. Иными словами, в силу имеющейся у читателя возможности сосредоточиться на любимых русских (обрусевших?) стихах и спектаклях, пренебречь филологическими изысками и языковыми штудиями и отказаться от нашей книжки.

Итак, "совершенное" издание шекспировской пьесы двуязычно. Verso — оригинал, recto — перевод, подстрочный или близкий к подстрочному, возможно даже сохраняющий, подобно набоковскому переводу "Онегина", положение слов в строке. В приложении, во-первых, полный или частичный поэтический перевод текста (выполненный, обращаем ваше внимание, тем же переводчиком). Во-вторых, перевод вариантов в англоязычных изданиях пьесы. В-третьих, обширные (и проникнутые сочувствием) цитаты из других русских переводов пьесы. В-четвертых, комментарии (их пишет все тот же сказочный поэт-переводчик), по изяществу и глубине сопоставимые с трудами Кристофоро Ландино, но с необходимыми дополнениями относительно русской просодии. В-пятых, краткий перечень наиболее значимых театральных и кинематографических версий пьесы. Так это что, рецепт от Набокова? Вовсе нет. Ведь хороших шекспировских строк по-русски значительно больше, чем хороших пушкинских — по-английски. Поэтому нет необходимости открещиваться от традиции. Что должен переводчик? Самую малость — любить исходный текст. А иначе, как известно, медь звенящая.

Thus conscience does make cowards of us all,
And thus the native hue of resolution
Is sickled o`er with the pale cast of thought
"Hamlet", III.1

Так робкими всегда творит нас совесть,
Так яркий в нас решимости румянец
Под тению пускает размышленья
(М. П. Вронченко, 1828)

Так всех нас совесть делает трусами; так блекнет естественный румянец решимости от тусклого напора размышленья
(Н. Х. Кетчер, 1841–1842)

Так всех нас совесть обращает в трусов,
Так блекнет в нас румянец сильной воли,
Когда начнем мы размышлять
(А. И. Кронеберг, 1844)

Да, малодушными нас делает сомненье...
Так бледный свой оттенок размышленье
Кладет на яркий цвет уж твердого решенья
(М. А. Загуляев, 1861)

Так совесть превращает нас в трусишек,
Решимости естественный румянец,
При бледноликом размышленье, блекнет
(Н. Н. Маклаков, 1880)

Всех трусами нас сделала боязнь.
Решимости роскошный цвет бледнеет
Под гнетом размышленья
(А. А. Соколовский, 1883)

Совесть наша
Быть трусами нас побуждает,
Под гнетом мысли блекнет смелость
(А. Месковский, 1889)

И эта мысль нас в трусов обращает...
Могучая решимость остывает
При размышленье
(П. П. Гнедич, 1891)

Итак, совесть превращает всех нас в трусов. Так природный румянец решимости сменяется бледным отливом размышления
(П. А. Каншин, 1893)

Так в трусов превращает нас сознанье;
Так и решимости природный цвет
От бледного оттенка мысли тускнет
(Д. В. Аверкиев, 1895)

И вот
Как совесть делает из всех нас трусов;
Вот как решимости природный цвет
Под краской мысли чахнет и бледнеет
(великий князь Константин Романов, 1899)

Так всех нас трусостью объемлет совесть,
Так вянет в нас решимости румянец,
Сменяясь бледным цветом размышленья
(Н. П. Россов, 1907)

Так
Всех трусами нас делает сознанье,
На яркий цвет решимости природной
Ложится бледность немощная мысли
(В. В. Набоков, 1930)

Так трусами нас делает раздумье,
И так решимости природный цвет
Хиреет под налетом мысли бледным
(М. Л. Лозинский, 1933)

Так в трусов нас сознанье превращает,
И так природный цвет решенья меркнет,
Чуть ляжет на него тень бледной мысли
(А. Д. Радлова, 1937)

Так сознание делает нас всех трусами; и так врожденный цвет решимости покрывается болезненно-бледным оттенком мысли
(М. М. Морозов, 1939)

Так всех нас в трусов превращает мысль
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика
(Б. Л. Пастернак, 1940)

Уильям Шекспир. Гамлет. Макбет Перевод: Владимир Гандельсман («Макбет»), Александр Цветков («Гамлет»). М.: Новое издательство.