Трагическая история Гамлета, принца Датского
Перевод Валерия Ананьина
Уж не говорю о невиданных-неслыханных шекспироведческих исканиях. От нынешних иных «научных» интерпретаций разного рода «тайн» в «Гамлете» — заходит ум за разум. Как и от нафталинных гипотез полуторавековой давности: о пресловутой «проблеме авторства» гения-«Nemo», нынешними изыскателями с энтузиазмом реанимированной — и утверждаемой заново как абсолют, всё с теми же, для кого-то, видимо, суперновыми «доводами»… Исполать, как говорится. Накипь когда-нибудь уйдет, Шекспир и «Гамлет» останутся. Главное — они, оказалось, нужны нам в наше смутное время позарез. В конце концов, сегодняшние «страсти по Шекспиру» — и нам, и тем, кто уже дышит в затылок, и будущим племенам младым, и славному «мастеру Вилю», всегдашнему жителю и сеятелю нашего «культурного поля», — на пользу. Глядишь, до чего-нибудь нового-толкового и достучимся… Толците, и дастся вам.
Всех нынешних читателей-переводчиков и истолкователей поэта-драматурга Шекспира (и его «Гамлета»), хотя и спорящих друг с другом, отличает, похоже, одна общая черта: сверхкритическое, а то и резко «нигилистическое» отношение к тому, что накоплено «до них» в нашем переводном Шекспире. Для меня это понятно, даже закономерно, но сам я взгляд сей никак не могу разделить, может, просто — по возрасту, воспитанию и научению. Оспаривать, предлагать новое, свое, «ближе к автору» — это да, конечно. Но лихо ниспровергать, отбрасывать с порога, «свое» бульдозерно «продвигая» (а новейшими переводчиками и шекспироведами — часто в одном лице — такое «озвучено» нередко, вплоть до отказа Маршаку в малейшем даре поэта, Пастернаку — в понимании даже не шекспировского, а вообще языка английской поэзии), — это уже нечто иное, ни симпатии, ни доверия у меня не вызывающее. Если кто-то из нас и выговорит некое новое слово, пойдет чуть дальше или «выше», — так лишь потому, что он, как сказано классиком, «стоял на плечах гигантов». И Пушкин говаривал азартным хулителям «устарелого» Жуковского: не кусайте груди матери своей…
С огромным и любящим уважением отношусь к тому, что сделано в русском «Гамлете» за два века, от первопроходца М. Вронченко до Н. Полевого, А. Кронеберга и К. Романова, от М. Лозинского до А. Радловой, Б. Пастернака и М. Морозова. Их труд, их любовное вчитывание в Шекспира, их удачи (и даже то, что можно — и нужно — у них оспорить) — нам тоже «источник», ориентир и «комментарий», едва ли не на равных с необъятными накоплениями научного шекспироведения.
Для всех нас есть два русских «Гамлета» XX века, наша — навсегда уже — классика: Лозинский и Пастернак. Разными путями шли оба — и дали результаты крайне не схожие. Не место здесь для разбора двух методов, скажу лишь, что оба по-своему обоснованы, и оба — очень рискованны: и «лексический» Лозинского, и «поэтический» Пастернака. И, чтя их вдохновенные труды, мы давно знаем, о чем и почему с каждым можно поспорить.
Какую же задачу ставил автор предлагаемого перевода, как определял свой «метод»? Рискну на честный ответ: задачу, очевидно, нелепую, иллюзорную, утопическую. Дать некий опыт «синтеза» двух методов, реализовать «золотую середину» (или хоть к ней приблизиться). Максимально, на пределе своих способностей и разумения, быть верным Шекспиру, и в смысловых, и, по возможности, в речевых «подробностях», помня и об эквилинеарности, и о подобии эквиритмии. Одновременно же с тем — попытаться дать русское поэтическое произведение, в русле поэтики сегодняшнего (но традиционного!) нашего стиха. При этом произведение и театральное, рассчитанное на использование в нынешней сценической практике.
Словом, задача по плечу едва ли не гению, каковым переводчик заведомо не является, о чем, поверьте, знает лучше любого из читателей и критиков. Зачем же браться за неисполнимое? На что тут вообще можно надеяться? Отвечу опять же честно: не знаю. Нет у меня самоутешительного ответа.
Знаю одно: не пойти на это безумие я почему-то не мог. Рождался перевод, кстати, в два этапа. Первый, после 7–8 лет труда (редко, урывками, на ощупь) был прерван на середине работы, еще в начале 1980-х.
Более четверти века неоконченный мой «Гамлет» сидел (даже не в сознании — где-то в глубинах мозжечка) привычной, уже глухо помнящейся занозой.
И однажды, на финишной жизненной прямой, вдруг задергало, заболело — как некий неисполненный долг, как неясная, но явственная вина. Перед кем? Перед Гамлетом своим? Шекспиром ли? Перед теми (немногими уже) близкими и «дальними», кто еще помнит, как декларировал я свою любовь и верность автору «Гамлета»? Перед памятью о незабвенном А. А. Аниксте? Кто аж в 70-х годах былого века архивежливо, но нещадно разгромил самую первую мою «гамлетовскую» пробу, щенячью, дикую (человек из уже ушедшего, редкого и тогда, племени российских интеллигентов высокой пробы не счел зазорным откликнуться с Олимпа на немощный лепет дилетанта-провинциала, недоросля в тридцать с гаком лет). А через годы — щедро приветил первые мои над сонетами барда страдания, не узнав в них (напомнить я не посмел) забытого им, канувшего в Лету неуча…
«Гамлет», нахально обещанный когда-то Александру Абрамовичу в кулуарах ИМЛИ, на давних шекспировских конференциях, наконец-то закончен. И какая бы судьба — самая незавидная — ни ждала его, от поругания и казни до незаметного промелька и забвения, груз странного тревожащего долга стал все же поменьше, полегче. А в остальном, как говорил Гамлет перед финалом, что будет — тому и быть.
Еще одно. Вместе с собственно переводом рождалось что-то бесформенное, названное «Заметки на полях». В итоге выросли сиамские близнецы, разнополые, но нераздельные. Так что перевод и доморощенные комментарии — единое, двучленное нечто, что будущих возможных читателей переводчик заранее очень просил бы иметь в виду. Есть комментарии и к публикуемой сцене, но здесь их не привести. Так что, если у кого возникнут вопросы и несогласия, потерпите: авось, полная книга как-то увидит свет.
Последняя справка. При переводе использован не один источник (о них в «Заметках»), от классических старых сводов (был и у нас такой, еще 1939-го года) до современных авторитетных редакций, изданных в Англии и США. И еще раз спасибо Игорю Пешкову: у русских переводчиков есть теперь — не сводный «канон», детище редакторов-издателей, комментаторов-текстологов, — а удобочитаемые тексты первоисточников, знаменитых (и не очень-то ведомых нам прежде) шекспировских «Кварто» и «Фолио»…
Вольтиманд, Корнелий, Гамлет и другие.
КОРОЛЬ:
Хотя кончина дорогого брата
Свежа в сердцах, и безутешны мы,
А вся страна единым ликом горя,
Как должно, чтит прах Гамлета-отца,
Но каждый волен побороть природу,
И, мудрой скорби в меру дань отдав,
Мы в час беды себя забыть не вправе.
А потому наш долг — в супруги взять
Вчера — сестру, сегодня — королеву,
Наследницу державы и венца,
Вдову-хозяйку всей военной мощи.
Не сладок нам, как говорится, мед:
Улыбка — в том глазу, а в этом — слезы,
На свадьбе мы поем за упокой
И свадебные песни — на поминках,
Стремясь печаль и радость уравнять.
Добавил бы, что мудрость приближенных
(Мы доброй воли не стесняли им)
Нас укрепляла. Всех — благодарим.
Теперь второе. Младший Фортинбрас,
Решив, что с нами можно не считаться,
А в государстве углядев расстрой
Со смертью брата, так в мечтах занесся,
Что требовать от нас не устает
Возврата вотчин, тех, что взял по праву
Наш славный брат. Довольно про юнца,
Теперь о нас и о делах собранья.
Вот главное. Стал немощен и дряхл
Король норвежский, дядя Фортинбраса,
И в суть затей племянника не вник.
Мы пишем тут ему, прося в дальнейшем
Пресечь набор солдат, грабеж казны,
От лишних тягот подданных избавив.
Везти привет монарший старику —
Вам, добрый Вольтиманд, вам, друг Корнелий.
Круг полномочий дан в статьях письма,
Не превышайте их в переговорах.
С отъездом не тяните. Добрый путь.
Пусть быстрота докажет вашу верность.
ВОЛЬТИМАНД, КОРНЕЛИЙ:
Докажем, государь, не сомневайтесь!
КОРОЛЬ:
Не смеем сомневаться. Отправляйтесь.
Теперь, Лаэрт, что нового у вас?
Просить вы собирались нас. О чем же?
К разумному не глухи короли.
Заранее твою любую просьбу
Опережаю щедростью своей.
Не ближе голова по крови к сердцу,
Ко рту в застолье не щедрей рука,
Чем датский трон — к родителю Лаэрта.
Итак, чего ты хочешь?
Государь!
Позвольте мне во Францию вернуться.
Я добровольно из-за рубежа
На вашу коронацию приехал.
Мой долг исполнен. Честно говоря,
Я мыслями теперь — опять в Париже.
С поклоном этой милости прошу.
Отец не против? Что Полоний скажет?
ПОЛОНИЙ:
Он так тянул мне душу, государь,
Что вытянул согласье. Просьбу сына
Своей скрепляю, сердце сам скрепя.
Молю нижайше, дайте дозволенье.
Что ж, так и быть. Удач тебе, Лаэрт.
Шлифуй свои таланты на досуге.
А что мой родич Гамлет, брат… и сын?
Родством — стал ближе, да породой — дальше.
Всё так же ходим под завесой туч?
ГАМЛЕТ:
Нет, государь, — стоим на солнцепеке.
КОРОЛЕВА:
К чему, мой добрый мальчик, этот мрак?
Пора на короля теплее глянуть.
Не весь же век, не подымая глаз,
Искать следы отца в истлевшем прахе.
Закон един: всем дан предел пути –
Жить, умереть и в вечность перейти.
ГАМЛЕТ:
Закон един.
КОРОЛЕВА:
Грустя об общей доле,
Где повод выглядеть в особой роли?
ГАМЛЕТ:
Не выглядеть, сударыня, а — быть.
Не знаю слова «выглядеть». Ни этот
Чернильный плащ, ни траурный наряд —
Приличия заезженные знаки, —
Ни хриплый вздох, ни половодье слез,
Ни горестью обтянутые скулы,
Ни все разряды табеля скорбей
Не скажут суть. Игру освоить эту
Немудрено — чтоб «выглядела» роль.
Боль, что во мне, — правдивее стократ
И скорбь не превращает в маскарад.
КОРОЛЬ:
Отрадно и хвалы достойно, Гамлет,
Что грустный долг вы платите отцу.
Но и родитель ваш, и дед, и прадед
Отцов теряли. Первый долг живых –
Осиротев, оплакивать утрату
Какой-то срок. Но обращать печаль
В кичливый вызов — чести не прибавит.
Мужчины недостойно — так стенать.
Усмотрят в этом дерзость святотатца,
Незрелость сердца, взвинченность души
И скудную ребячливость понятий.
Есть вещи, неизбежные для всех
И потому обычные. К чему же
Упрямо ими сердце надрывать
Наперекор рассудку? Стыдно, Гамлет.
То грех пред небом, пред усопшим грех,
Пред естеством, пред разумом, чей тезис
Один на всех: нам — хоронить отцов.
Вовек завет прощанья — с первым трупом,
Иль с нынешним — один: «Быть по сему!»
Терзанья тут бесплодны. Умоляем:
Откиньте их, примите нас в отцы.
Пусть помнит мир, что вы — ближайший к трону,
И вас хотят любовью наделить,
Которая отцовской не уступит
По терпеливой силе нежных чувств.
А в Виттенберг опять спешить не стоит,
Ученые занятья подождут.
Надеемся склонить вас: задержитесь
Под ласковой опекой наших глаз
Как первый в свите, нам — и брат, и сын.
КОРОЛЕВА:
Прошу, не обижай отказом мать,
Не езди в Виттенберг, останься с нами.
ГАМЛЕТ:
Сударыня, во всем вам подчиняюсь.
КОРОЛЬ:
Вот искренний, почтительный ответ!
Как дома, будь. Идемте, королева.
С улыбкой в сердце, принц, благодарим
За смирность и уступчивость сыновью.
В честь Гамлета сегодня пьет король!
А тосты пусть подымет к тучам пушка,
Чтоб отзывался поднебесный гром
Земным громам и здравицам! Идем.
О, если б ты, нечистой плоти груз,
Мог стать росой, растаять, испариться!
И если бы Творец не запретил
Самоубийства людям! Боже! Боже!
Как этот затхлый бесполезный мир
Возней бездарной опостылел глазу!
До рвоты. Пустоцветов наплодил
Сад одичавший. Сорняки да плесень
Одни его забили. Как могли
Дать небеса скатиться до такого!
Два месяца, как умер. Нет и двух!
Король — до ногтя! Рядом с тем сатиром —
Как Аполлон. А мать любил он так,
Что ветры целовать ее не смели.
Земля и небо! Мне ли вспоминать!
Она впивалась так в него, — казалось:
Чем корм сытней, тем ненасытней рот,
А через месяц… Лучше бы не думать.
Недолговечность, — Женщиной зовись.
Лишь месяц! Не стоптала башмаки,
В которых шла за гробом, вся в рыданьях,
Античным впору…* И она, она –
Мой Бог, зверь неразумный дольше плачет! —
Супруга! Дяди! Отчима обрел!
Двойник отца, как я — близнец Геракла!
Вдова на час! Еще с набрякших век
Соль лицемерных слёз она не смыла,
И — в новобрачных! Дьявольская прыть.
Бегом, бегом — в постель кровосмешенья!
Злом началось, — не жди добра и впредь.
Рвись, сердце. Стать бы камнем. Онеметь.
Почтенье, принц.
ГАМЛЕТ:
Да, да, я рад вас видеть…
Горацио! Не верю сам себе.
ГОРАЦИО:
Он самый, принц, и ваш слуга навеки.
ГАМЛЕТ:
Мой друг! Скорей уж я служить вам рад.
Что вытянуло вас из Виттенберга?
Кто с вами там? Марцелл?
МАРЦЕЛЛ:
Добрейший принц…
ГАМЛЕТ:
Я очень рад вас видеть. (Бернардо) Добрый вечер.
Что ж вас из Виттенберга привело?
ГОРАЦИО:
Желанье побездельничать, мой принц.
ГАМЛЕТ:
И враг бы не сказал о вас такого,
Не клевещите сами на себя,
Не верю. Пожалейте уши друга,
Вы — и безделье? Полно, знаю вас.
Но, право же, зачем вы в Эльсиноре?
Гостям здесь рай, — мы выучим вас пить.
ГОРАЦИО:
Отец ваш умер, — я спешил к обряду.
ГАМЛЕТ:
Смеетесь надо мной, ученый друг?
К венчанью матери моей, не так ли?
ГОРАЦИО:
Вы правы: поспешили с этим, принц.
ГАМЛЕТ:
Всё бережливость, бережливость, брат!
Пирог с поминок подали на свадьбу.
Я рад бы встретить сатану в раю,
Лишь не знавать бы, друг мой, дня такого.
Отец… Он и сейчас передо мной.
ГОРАЦИО:
Где, принц?!
ГАМЛЕТ:
В зрачках души моей, Горацио.
ГОРАЦИО:
Видал его: достойный был король.
ГАМЛЕТ:
Он человек был. Всем — душой и плотью.
И мне не встретить равного ему.
ГОРАЦИО:
Похоже, принц, он встретился мне ночью.
ГАМЛЕТ:
Он? Вы о ком?
ГОРАЦИО:
Отец ваш, принц.
ГАМЛЕТ:
Отец!
ГОРАЦИО:
Спокойней! Не спешите изумляться,
Дослушайте. Я не сошел с ума,
Но если бы не эти очевидцы…
Короче — чудо!
ГАМЛЕТ:
Господи, скорей!
ГОРАЦИО:
Уже две ночи этим караульным,
Марцеллу и Бернардо, на посту
В безлюдьи мертвом видится такое:
Вдруг, в полночь, некто, дух ли, человек,
Закованный в доспехи боевые,
И обликом — ваш вылитый отец,
Дозор минует королевским шагом.
Так трижды проплывает он вблизи,
Едва дозорных древком не касаясь.
А те, дрожа, как студень, онемев,
Глаза вперяют в жуткое виденье.
Наутро тайну доверяют мне.
На третью ночь я с ними в карауле –
И убеждаюсь в правде диких слов:
В такой же час я вижу тот же образ.
Я помню короля: вот две руки —
Они не больше схожи.
ГАМЛЕТ:
Место, место!
МАРЦЕЛЛ:
Площадка, принц, где смена часовых.
ГАМЛЕТ:
Вы с ним не говорили?
ГОРАЦИО:
Я пытался,
Но все впустую. Правда, помню миг:
Виденье будто головой качнуло,
И я решил — сейчас заговорит.
Но тут петух заголосил некстати.
Едва он крикнул, — отшатнулся дух
И тут же с глаз пропал.
ГАМЛЕТ:
Невероятно!
ГОРАЦИО:
Но истинно — ручаюсь жизнью, принц.
Мы посчитали долгом вам открыться.
ГАМЛЕТ:
Да, да… Прошу простить, я не в себе.
Кто ночью на часах?
МАРЦЕЛЛ, БЕРНАРДО:
Мы, принц.
ГАМЛЕТ:
Отлично.
В доспехах был, вы говорите?
МАРЦЕЛЛ, БЕРНАРДО:
Да.
ГАМЛЕТ:
Что, с головы до пят?
МАРЦЕЛЛ, БЕРНАРДО:
От ног до шлема.
ГАМЛЕТ:
И вы сумели разглядеть лицо?
ГОРАЦИО:
Забрало было поднято, мой принц.
ГАМЛЕТ:
А как смотрел? Угрюмо?
ГОРАЦИО:
Как сказать.
Скорей не гневно хмурился, а горько.
ГАМЛЕТ:
Бледнел, краснел?
ГОРАЦИО:
Кровинки нет в лице.
ГАМЛЕТ:
И все на вас глядел?
ГОРАЦИО:
Не отрываясь.
ГАМЛЕТ:
Жаль, не был там.
ГОРАЦИО:
Подумали бы — бред.
ГАМЛЕТ:
Как знать, как знать… И долго это длилось?
ГОРАЦИО:
Успел бы я до сотни досчитать.
МАРЦЕЛЛ. БЕРНАРДО:
Нет, дольше, дольше!
ГОРАЦИО:
Ну, при мне — навряд ли.
ГАМЛЕТ:
Седая борода?
ГОРАЦИО:
Как на живом:
Едва посеребрённый черный соболь.
ГАМЛЕТ:
Сегодня ночью вместе постоим.
Вдруг явится…
ГОРАЦИО:
Придет, не сомневаюсь.
ГАМЛЕТ:
И если снова примет вид отца,
Я с ним заговорю, — хоть преисподня
Разверзнись, чтобы вбить мне кляп! А вас
Прошу и впредь молчать о нашей тайне,
И что бы ночью ни произошло, –
Осмысливать в уме, но вслух — ни слова.
В долгу за дружбу не останусь. Всё,
Прощаюсь. Ждите к полночи на месте,
Я подойду.
ВСЕ:
Служить готовы, принц!
ГАМЛЕТ:
Друзья не служат — дружат. До свиданья.
Виденье в латах! Дух отца? Актер?
Нечисто что-то тут. Скорей бы полночь!
Терпи, душа! Посеянное зло
В земле не скрыть: пришла пора, — взошло.