Новости
01.03.2010
Сегодня жарко, всюду Капулетти
«Ромео и Джульетта», Театр Наций, режиссер Владимир Панков
Зал сидит как завороженный. Тому способствует и помост, точно выложенный древними камнями Вероны (художник Максим Обрезков), и сцены драк, больше похожие на танец в капоэйре (хореография Сергея Землянского), и прекрасные актерские работы. Но главное — звуковой ряд «Ромео и Джульетты».
То, что Панков сделал спектакль в жанре SounDrama, очевидно: достаточно просто закрыть глаза, чтобы звуковая партитура «Ромео и Джульетты» приобрела музыкальный объем. Каждый звук, будь то звук упавшего на металлическую решетку подмостков камня или произнесенная на узбекском фраза, мелодия Прокофьева или Беллини, встраивается в математически безукоризненно выстроенную режиссером сетку.
Капулетти в спектакле Панкова говорят на языках бывших союзных республик: от узбекского до таджикского, Монтекки — на русском. Но каждая семья, чтобы быть понятой недругами, переходит на язык Шекспира, отчего короткое sir у них больше похоже на площадную брань.
В этом спектакле дело не во внезапной любви двух подростков, а история взаимной ненависти «русских» и «нерусских» — лишь своеобычная канва. Он не берется доказывать существование бытового фашизма, не морализаторствует. У Панкова эта история становится просто фотографией — беспристрастным, почти черно-белым снимком, документом эпохи.
Павел Акимкин, бессменный участник экспериментов Владимира Панкова, играет своего Ромео очень юным, очень непосредственным, очень влюбленным и — очень инфантильным. Даже Тибальта он убивает будто случайно, а не от ярости. Даже любовь его не взрослит, и порой ему страшно от необузданной страсти Джульетты.
Джульетта Сэсэг Хапсасовой — неуклюжая, как молодой щенок (ведь девочки в этом возрасте вправду изяществом не отличаются). Глупо хихикает, болтает ногами, путается в подоле длинного платья, которое идет ей, как щенку эполеты. Но вдруг — в какой-то неожиданный момент — превращается в шаманку с яростными глазами и глубоким голосом, для которой смерть — только переход в иное состояние. Недаром в финале образ смерти на сцене возникнет в таком же точно длинном платье в горошек.
Нельзя не сказать о двух актерских работах: паре Меркуцио — Бенволио. Поэт Меркуцио со своим монологом о королеве Маб — огромный силач с громоподобным голосом, который явно не дурак подраться. Его играет Петр Маркин — тот самый, что когда-то пел в «Норд-Осте» интеллигентного учителя Иван Палыча Кораблева. Сломить давно сложившийся стереотип Меркуцио (тонкий, трепетный и нежный) чрезвычайно сложно, а Маркин делает это с арлекиновской жизнелюбивой легкостью. Оттого смерть огромного Меркуцио от ножа невысокого яростного Тибальта (Александр Новин) кажется еще трагичней.
Бенволио играет девушка — Анастасия Сычева. Легкий подвижный Бенволио рядом с медлительным Меркуцио был бы комичен, если бы не беззащитная его нежность к друзьям. Коротко стриженный (или все-таки стриженная?), маленький, нервный, юркий, как шарик ртути, эмоционально реактивный, этот Бенволио — один из моторов действа. Спектакль получился с по-шекспировски двойным дном, где отец Лоренцо оказался и помощником, и предателем; где Джульетта — и жизнь, и смерть; где ненависть так и останется ненавистью, невзирая на трагедии и слезы.
Ставить сегодня Шекспира, наверное, только так и можно. Рифмуя любовь и кровь с интересом физиолога, что ставит опыт не только над лягушкой, но и над собой. Будто бы и шутя, но без малейшей улыбки.
То, что Панков сделал спектакль в жанре SounDrama, очевидно: достаточно просто закрыть глаза, чтобы звуковая партитура «Ромео и Джульетты» приобрела музыкальный объем. Каждый звук, будь то звук упавшего на металлическую решетку подмостков камня или произнесенная на узбекском фраза, мелодия Прокофьева или Беллини, встраивается в математически безукоризненно выстроенную режиссером сетку.Капулетти в спектакле Панкова говорят на языках бывших союзных республик: от узбекского до таджикского, Монтекки — на русском. Но каждая семья, чтобы быть понятой недругами, переходит на язык Шекспира, отчего короткое sir у них больше похоже на площадную брань.
В этом спектакле дело не во внезапной любви двух подростков, а история взаимной ненависти «русских» и «нерусских» — лишь своеобычная канва. Он не берется доказывать существование бытового фашизма, не морализаторствует. У Панкова эта история становится просто фотографией — беспристрастным, почти черно-белым снимком, документом эпохи.
Павел Акимкин, бессменный участник экспериментов Владимира Панкова, играет своего Ромео очень юным, очень непосредственным, очень влюбленным и — очень инфантильным. Даже Тибальта он убивает будто случайно, а не от ярости. Даже любовь его не взрослит, и порой ему страшно от необузданной страсти Джульетты.
Джульетта Сэсэг Хапсасовой — неуклюжая, как молодой щенок (ведь девочки в этом возрасте вправду изяществом не отличаются). Глупо хихикает, болтает ногами, путается в подоле длинного платья, которое идет ей, как щенку эполеты. Но вдруг — в какой-то неожиданный момент — превращается в шаманку с яростными глазами и глубоким голосом, для которой смерть — только переход в иное состояние. Недаром в финале образ смерти на сцене возникнет в таком же точно длинном платье в горошек.
Нельзя не сказать о двух актерских работах: паре Меркуцио — Бенволио. Поэт Меркуцио со своим монологом о королеве Маб — огромный силач с громоподобным голосом, который явно не дурак подраться. Его играет Петр Маркин — тот самый, что когда-то пел в «Норд-Осте» интеллигентного учителя Иван Палыча Кораблева. Сломить давно сложившийся стереотип Меркуцио (тонкий, трепетный и нежный) чрезвычайно сложно, а Маркин делает это с арлекиновской жизнелюбивой легкостью. Оттого смерть огромного Меркуцио от ножа невысокого яростного Тибальта (Александр Новин) кажется еще трагичней.
Бенволио играет девушка — Анастасия Сычева. Легкий подвижный Бенволио рядом с медлительным Меркуцио был бы комичен, если бы не беззащитная его нежность к друзьям. Коротко стриженный (или все-таки стриженная?), маленький, нервный, юркий, как шарик ртути, эмоционально реактивный, этот Бенволио — один из моторов действа. Спектакль получился с по-шекспировски двойным дном, где отец Лоренцо оказался и помощником, и предателем; где Джульетта — и жизнь, и смерть; где ненависть так и останется ненавистью, невзирая на трагедии и слезы.
Ставить сегодня Шекспира, наверное, только так и можно. Рифмуя любовь и кровь с интересом физиолога, что ставит опыт не только над лягушкой, но и над собой. Будто бы и шутя, но без малейшей улыбки.
Анастасия Томская
Источник: Театрал
