Шекспировские Ромео и Джульетта стали совсем современными |
— Главная цель этого проекта вовсе не в том, чтобы приблизить Шекспира к представлениям молодого поколения, которое изучало его в школе. Таких проектов существует уже очень много. Если это реализуется, мы будем только рады. Однако мы заинтересованы прежде всего в создании повествования для более взрослой аудитории. В нашем спектакле мы затронем такие темы, как бунтарство, неумеренное потребление алкоголя подростками и другие свойственные молодежи социальные издержки, такие как наркотики — это тот бэкграунд, на котором растет в наше время британская молодежь.
В шекспировском оригинале много насилия, убийства там происходят на протяжении всей пьесы. У нас также будет немало насилия, смертей, секса. Мы подготовили довольно напряженный сюжет, который будет развиваться на протяжении всех пяти недель представления. Каждый день мы будем решать, что в этот день каждый персонаж должен делать и что он должен писать в «Твиттере». Ежедневно каждый актер будет получать по электронной почте то, что мы называем «дневным заданием» — это трехстраничный документ, в котором расписано, что этот персонаж должен делать, говорить и писать на протяжении всего дня.
Что касается жанра нашего проекта, то я бы назвал его «побочным театром». Это означает, что вы соприкасаетесь с ним в момент, когда заняты чем-то другим. Это происходит примерно так же, как когда вы слушаете радио во время вождения автомобиля или во время готовки на кухне. У нас есть жанр «побочных игр» — когда в процессе какого-то дела вы заняты еще и игрой. Это может быть и коллективная игра. То же самое и наш «побочный театр»: вы сидите за компьютером, занимаетесь перепиской или что-то читаете, а в углу высвечивается страница «Твиттера». При этом мы вовсе не хотим умалить или принизить Шекспира. Утверждают, что Шекспир — это прежде всего язык и высокая эстетика. Нас могут упрекнуть: «Зачем вы беспокоите Шекспира, если не используете его тексты»? Боюсь, что Шекспир уже давно подвергается разного рода манипуляциям. Мы вовсе не утверждаем, что это — пьеса Шекспира. Мы говорим, что наше представление создано по мотивам его пьесы и с использованием некоторых ее персонажей. Делая это, мы хотели создать нечто-то абсолютно новое. И мы не беспокоились о Шекспире, который может сам о себе прекрасно позаботиться, — сказал Чарльз Хантер.
О границах допустимого в интерпретациях театральной классики с Радио Свобода говорит театральный режиссер Эдуард Бояков, руководитель театров современной пьесы «Практика» и «Сцена-Молот»:
— Вообще-то, если не мудрствовать лукаво с понятием «интерпретация», наверное, классика и есть то, что поддается максимальному количеству интерпретаций. Я совершенно к этому нормально отношусь. На то она и классика, чтобы ее интерпретировать. Более того, я утверждаю, что классика в любом времени, в частности, в сегодняшнем, может существовать только будучи постоянно интерпретируемой. Ни один самый точный ученый, ни один самый аутентичный исполнитель не способны прочитать или сыграть произведение так, как оно было написано 3–4 сотни лет назад. Они всегда привносят что-то свое. В общем-то, классика может жить, если только она интерпретируется. Если нет — она превращается в музейное искусство. Но это отдельный жанр. Он связан, скорее, с археологическо-историческими аспектами, нежели с художественным творчеством.
Вот здесь, возвращаясь к «Твиттеру», нужно, наверное, оговорить, что подобный проект не является интерпретацией. Достаточно разобраться со словарным значением этого слова. Это скорее игра по мотивам каких-то героев. Я ничего не имеют против игры, но это не интерпретация.
— У вас были подобные постановки? Или вы ищете какие-то другие сценарии, другие темы?
— И то, и другое. Современного, если говорить о театре, не случится, если не будет хорошего классического академического поля. И наоборот — академический театр очень быстро превратится в какой-то зоопарк, диснеевский аттракцион, если этот академический театр не будет находиться в современной художественной конкуренции. В свое время мы делали с Дмитрием Черняковым первый его спектакль в Большом академическом театре — «Китеж» Римского-Корсакова. Это было очень смело, очень радикально. Там были сцены из блокадного Ленинграда, цитировались визуальные картинки с однозначной ассоциацией. Тем не менее, это было очень близко к Римскому-Корсакову по духу, а не по какой-то точной визуальной тематике. А сейчас обсуждаю большой проект, связанный с Чайковским, в большом музыкальном формате. И такое происходит постоянно. И должно происходить. Культура жива, только если она постоянно интерпретирует классику.
— По вашим наблюдениям, российская публика консервативна? Как она принимает эти новации?
— На мои спектакли приходит, прежде всего, публика театра «Практика». Это, как мне кажется, лучшая публика в Москве — самая активная, самая чувствующая, самая продвинутая. А если говорить вообще о московской публике, то это очень широкое поле — кто-то идет на дешевый антрепризный спектакль ради телевизионной звезды. Кто-то относится к театру, как к ритуалу, и продолжает ходить на вывески, а кто-то ищет новое, живое, актуальное. Таких немного, но так было всегда.