Новости
17.01.2011
Вмерзнуть в смерть
Кирилл Серебренников инсценировал роман «Околоноля»
Премьера «Околоноля» стала едва ли не самой скандальной и ожидаемой в нынешнем театральном сезоне. Шутка ли — не успел роман, подписанный псевдонимом «Натан Дубовицкий», появиться в печати, как вокруг него сразу же начались дискуссии.
 |
|
Новоявленный Гамлет, Егор Самоходов (Анатолий Белый), рефлексирует, оказавшись по горло в крови. |
Вскоре последовала еще одна оглушительная новость: режиссер Кирилл Серебренников приступает к инсценировке романа на сцене «Табакерки». Посыпались обвинения в постыдном коллаборационизме. Сжав зубы и перетерпев «травлю», Серебренников поставил таки «Околоноля». Три дня московский бомонд, столь ядовито и цинично описанный автором романа, стекался в Камергерский. Эти внеурочные сходки (спектакль начинался то в 22:00, то в 14:00) напоминали секретные прогоны во времена ранней Таганки.
Как в гоголевском «Ревизоре» смех был главным действующим лицом пьесы, так в «Околоноля» главным героем спектакля стал именно зритель в зале.
Согласитесь, одно дело — смотреть историю страшной дьяволиады, из которой вышли все сегодняшние властные, нефтяные, книжные, кино- и телеолигархи, написанную пусть и хорошим, но просто писателем, другое — сознавать особую осведомленность.
Серебренников поставил спектакль как ключ, шифр, рамку к едва ли не всем своим предыдущим опусам. Играя вослед за автором с идеей пустого пространства, он превращает Малую сцену МХТ в пустую коробку. Несмотря на явно ощутимые уроки Таганки и сатирических эскапад Любимова, режиссер не взрывает текст, а идет за ним уважительно и осторожно. Так же, как и публика, вынужденная осторожно шагать по книжным корешкам, которыми выложен длинный коридор по дороге к сцене. Буквально попирая сотни и сотни книг: Шолохова и Горького, «Капитал» и «Сопромат» — всю бумажную классику советских библиотек, мы приближаемся к лаборатории нового алхимика, где из крови и денег, спермы и подлости, жадности и гордыни творится новый «опиум для народа», интеллектуально-криминальное чтиво.
Егор Самоходов — главный герой этого леденящего душу хоррора про нынешнюю Россию, любитель рока и Гуссерля, пиарщик и издатель, скупающий по всей стране еще не мертвые, но уже и не живые таланты, чтобы потом продать их творения по совсем иной цене олигархам и бандитам крупного пошиба, начинает свою карьеру с убийства. По просьбе своего мрачного покровителя (Владимир Качан) стреляет в его отчима, связав кровью новый союз интеллектуалов и бандитов. Он смахивает на Чичикова и Манфреда одновременно — страдающий убийца-прохиндей с романтически-зловещим ореолом. «Истории, рассказанные из мертвецкой» — так можно было бы назвать вереницу серебренниковских спектаклей и фильмов: от «Человека-подушки», где брат-писатель пишет ужастики про убийства, которые потом воплощает его больной брат, до «Господ Головлевых», «Юрьева дня», «Мертвых душ» и «Поручика Киже» с их поэтикой распада, тлена и леденящего абсурда.
Егора, интеллектуала, любителя загадочных текстов Джона Донна и Михаила Шолохова (смайлик) играет Анатолий Белый, тот самый, что сыграл брата-писателя в «Человеке-подушке». Но, кажется, что чем дальше, тем сильней совсем иной образ выступает из вязкой тени сплошного цитирования — это, разумеется, Гамлет, отчаянный Принц, желавший побороть море бед ударами клинка. Его знаменитый монолог об актерах и о своем бездействии здесь приурочен к кульминационному моменту: Егор должен решить, убивать ему или не убивать (не старика, нет — старика он убил без раздумий и потом еще множество других лиц помоложе) — убивать ли ему тех, кто накачал его возлюбленную, Плаксу (Паулина Андреева), наркотиками, сделав порнозвездой «арт-хауса». Этот новоявленный Гамлет, в отличие от того, рефлексирует, стоя уже по горло в крови. Он, как и Чичиков в рижском спектакле Серебренникова, самый страшный, но и самый лучший из всех. Ему дано увидеть распад. И прокричать свое «верую, ибо абсурдно»: насквозь коррумпированная, сращенная с бандитами власть все же единственное, что нас спасает. Без нее — хаос и небытие.
Садист-кинорежиссер, где-то на Кавказе снимающий «Гамлета» в натуралистическом формате, по-настоящему убивая всех, кому положено быть убитыми в пьесе Шекспира, поет арию Гения холода из оперы Перселла «Король Артур» (Павел Салиман-Владимиров): Let me freeze again to death (буквально — дай мне вновь вмерзнуть в смерть).
Отблески адского леденящего огня вспыхивают на экране, звучит страшная ария Перселла и по размытой кладбищенской дороге ползет Егор к живительному источнику. Уж не с покаянием ли? Уж не в надежде ли на очищение?
Как в гоголевском «Ревизоре» смех был главным действующим лицом пьесы, так в «Околоноля» главным героем спектакля стал именно зритель в зале.
Согласитесь, одно дело — смотреть историю страшной дьяволиады, из которой вышли все сегодняшние властные, нефтяные, книжные, кино- и телеолигархи, написанную пусть и хорошим, но просто писателем, другое — сознавать особую осведомленность.
Серебренников поставил спектакль как ключ, шифр, рамку к едва ли не всем своим предыдущим опусам. Играя вослед за автором с идеей пустого пространства, он превращает Малую сцену МХТ в пустую коробку. Несмотря на явно ощутимые уроки Таганки и сатирических эскапад Любимова, режиссер не взрывает текст, а идет за ним уважительно и осторожно. Так же, как и публика, вынужденная осторожно шагать по книжным корешкам, которыми выложен длинный коридор по дороге к сцене. Буквально попирая сотни и сотни книг: Шолохова и Горького, «Капитал» и «Сопромат» — всю бумажную классику советских библиотек, мы приближаемся к лаборатории нового алхимика, где из крови и денег, спермы и подлости, жадности и гордыни творится новый «опиум для народа», интеллектуально-криминальное чтиво.
Егор Самоходов — главный герой этого леденящего душу хоррора про нынешнюю Россию, любитель рока и Гуссерля, пиарщик и издатель, скупающий по всей стране еще не мертвые, но уже и не живые таланты, чтобы потом продать их творения по совсем иной цене олигархам и бандитам крупного пошиба, начинает свою карьеру с убийства. По просьбе своего мрачного покровителя (Владимир Качан) стреляет в его отчима, связав кровью новый союз интеллектуалов и бандитов. Он смахивает на Чичикова и Манфреда одновременно — страдающий убийца-прохиндей с романтически-зловещим ореолом. «Истории, рассказанные из мертвецкой» — так можно было бы назвать вереницу серебренниковских спектаклей и фильмов: от «Человека-подушки», где брат-писатель пишет ужастики про убийства, которые потом воплощает его больной брат, до «Господ Головлевых», «Юрьева дня», «Мертвых душ» и «Поручика Киже» с их поэтикой распада, тлена и леденящего абсурда.
Егора, интеллектуала, любителя загадочных текстов Джона Донна и Михаила Шолохова (смайлик) играет Анатолий Белый, тот самый, что сыграл брата-писателя в «Человеке-подушке». Но, кажется, что чем дальше, тем сильней совсем иной образ выступает из вязкой тени сплошного цитирования — это, разумеется, Гамлет, отчаянный Принц, желавший побороть море бед ударами клинка. Его знаменитый монолог об актерах и о своем бездействии здесь приурочен к кульминационному моменту: Егор должен решить, убивать ему или не убивать (не старика, нет — старика он убил без раздумий и потом еще множество других лиц помоложе) — убивать ли ему тех, кто накачал его возлюбленную, Плаксу (Паулина Андреева), наркотиками, сделав порнозвездой «арт-хауса». Этот новоявленный Гамлет, в отличие от того, рефлексирует, стоя уже по горло в крови. Он, как и Чичиков в рижском спектакле Серебренникова, самый страшный, но и самый лучший из всех. Ему дано увидеть распад. И прокричать свое «верую, ибо абсурдно»: насквозь коррумпированная, сращенная с бандитами власть все же единственное, что нас спасает. Без нее — хаос и небытие.
Садист-кинорежиссер, где-то на Кавказе снимающий «Гамлета» в натуралистическом формате, по-настоящему убивая всех, кому положено быть убитыми в пьесе Шекспира, поет арию Гения холода из оперы Перселла «Король Артур» (Павел Салиман-Владимиров): Let me freeze again to death (буквально — дай мне вновь вмерзнуть в смерть).
Отблески адского леденящего огня вспыхивают на экране, звучит страшная ария Перселла и по размытой кладбищенской дороге ползет Егор к живительному источнику. Уж не с покаянием ли? Уж не в надежде ли на очищение?
