Новости
10.02.2011
Актерский Дневник фестиваля. День пятый: Пушкин в деталях
Вчерашнее выступление на творческой Лаборатории Вячеслава Кошелева (писатель-пушкинист, доктор филологии, профессор Новгородского университета), скромно названное им «Поэтика пушкинской детали», силу таило взрывную, и вполне могло быть названо «Обрушение стереотипа». Проведя тщательное филологическое расследование повести «Станционный смотритель» он преподал театру такой урок, который не забывается. И ведь начал-то скромно:
— Я прошу театральных критиков мне помочь. Не являясь режиссером, я не могу перевести текст словесный в сценический, и вы мне подскажете, можно ли это сделать. Помимо деталей нарочитых, на которых автор специально заостряет внимание, есть детали и не нарочитые, не навязчивые. И Пушкин насыщает повесть такими маленькими уточняющими деталями, которые вдруг вкорне переориентируют читателя. В этих деталях открывается то главное, которое без внимательного обдумывания, без медленного чтения потерялось бы в бесконечной веренице смыслов…
Псковский фестиваль видел несколько постановок «Станционного смотрителя». Всем известно, что с Самсона Вырина в русской литературе началась тема «маленького человека», продолженная Гоголем в «Шинели», Достоевским в «Белых ночах» и т. д. Человека кроткого в несчастьях, безответного, способного на нежные чувства и достойного искреннего сострадания. У всех на памяти известный фильм Сергея Соловьева, где именно такой Вырин и есть, сыгранный Николаем Пастуховым, актером, созданным, кажется, именно для таких ролей. В роли же соблазнителя его дочери Дуни — гусарского ротмистра Минского — Никита Михалков с лихо закрученными усами. Всегда думалось, что повесть для того и писана, дабы пробудить сострадание к «маленькому человеку».
В кратком изложении рассуждения Кошелева выглядят так. Самсон — имя библейского героя-богатыря. Вырин отслужил 25 лет рекрутом и награжден тремя боевыми медалями, которые в те поры зря не давали; по нашим временам он — герой Советского Союза, никак не меньше. В Петербурге, куда приехал за «блудной» дочерью, воровски увезенной ротмистром, он остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, стало быть, и сам он — отставной измайловец. Вышел в отставку в 1802 г., значит, это не просто бывший солдат, а суворовский ветеран. Можно представить его и внешне. В этот императорский лейб-гвардии Измайловский полк, согласно уставу, брали особо статных и дюжих рекрутов ростом не менее 2 аршин 12 вершков, что в метрической системе соответствует 195–196 см…
Так в рассуждениях пушкиниста «маленький» человек Самсон неожиданно вырастает в могучего богатыря. Да, дочь бросила его, убежав с гусаром, но, может, потому и убежала, что знала: не отпустит. Уж слишком хорошо да славно было ему с дочкой на станции: и приготовит, и приберет, да и проезжающие при виде красавицы Дуни перестают браниться и охотно задерживаются на чай, а то и отобедать. Да ведь убежала-то не блудить! В финале, уже после смерти отца, она приезжает на станцию, по словам автора, «прекрасной барыней в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською». Вот и кротость с Вырина слетела, и перед нами уже капризный эгоист, которому дела нет до счастья Дуни, необходимой ему исключительно для собственного благополучия и покоя. И возникают совершенно иные темы пушкинской повести.
После выступления Кошелева на душе осталось освежающее ощущение революции, внутреннего переворота. Словно открылись глаза после долгого обмана. И, судя по реакции слушателей, не у одного меня. Заговорили о пользе медленного чтения, о значении мелочей. Подумалось: о каких глубинах человеческих можно еще рассказать, в там числе и со сцены пушкинского театра, если просто следовать за Пушкиным, который, как бы мы ни куражились, всегда в результате оказывается глубже, умнее и правдивее нас. Следовать, а не тянуть на себя.
Псковский фестиваль видел несколько постановок «Станционного смотрителя». Всем известно, что с Самсона Вырина в русской литературе началась тема «маленького человека», продолженная Гоголем в «Шинели», Достоевским в «Белых ночах» и т. д. Человека кроткого в несчастьях, безответного, способного на нежные чувства и достойного искреннего сострадания. У всех на памяти известный фильм Сергея Соловьева, где именно такой Вырин и есть, сыгранный Николаем Пастуховым, актером, созданным, кажется, именно для таких ролей. В роли же соблазнителя его дочери Дуни — гусарского ротмистра Минского — Никита Михалков с лихо закрученными усами. Всегда думалось, что повесть для того и писана, дабы пробудить сострадание к «маленькому человеку».
В кратком изложении рассуждения Кошелева выглядят так. Самсон — имя библейского героя-богатыря. Вырин отслужил 25 лет рекрутом и награжден тремя боевыми медалями, которые в те поры зря не давали; по нашим временам он — герой Советского Союза, никак не меньше. В Петербурге, куда приехал за «блудной» дочерью, воровски увезенной ротмистром, он остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, стало быть, и сам он — отставной измайловец. Вышел в отставку в 1802 г., значит, это не просто бывший солдат, а суворовский ветеран. Можно представить его и внешне. В этот императорский лейб-гвардии Измайловский полк, согласно уставу, брали особо статных и дюжих рекрутов ростом не менее 2 аршин 12 вершков, что в метрической системе соответствует 195–196 см…
Так в рассуждениях пушкиниста «маленький» человек Самсон неожиданно вырастает в могучего богатыря. Да, дочь бросила его, убежав с гусаром, но, может, потому и убежала, что знала: не отпустит. Уж слишком хорошо да славно было ему с дочкой на станции: и приготовит, и приберет, да и проезжающие при виде красавицы Дуни перестают браниться и охотно задерживаются на чай, а то и отобедать. Да ведь убежала-то не блудить! В финале, уже после смерти отца, она приезжает на станцию, по словам автора, «прекрасной барыней в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською». Вот и кротость с Вырина слетела, и перед нами уже капризный эгоист, которому дела нет до счастья Дуни, необходимой ему исключительно для собственного благополучия и покоя. И возникают совершенно иные темы пушкинской повести.
После выступления Кошелева на душе осталось освежающее ощущение революции, внутреннего переворота. Словно открылись глаза после долгого обмана. И, судя по реакции слушателей, не у одного меня. Заговорили о пользе медленного чтения, о значении мелочей. Подумалось: о каких глубинах человеческих можно еще рассказать, в там числе и со сцены пушкинского театра, если просто следовать за Пушкиным, который, как бы мы ни куражились, всегда в результате оказывается глубже, умнее и правдивее нас. Следовать, а не тянуть на себя.
Вечером на Большой сцене театр «Пушкинская школа» представил шекспировского «Гамлета» в постановке основателя и руководителя и театра, и Санкт-Петербургского Пушкинского театрального центра народного артиста России Владимира Рецептера. В анонсе сообщается: «На сцене — никаких “новаций”, скандальных откровений, уличной лексики, бассейнов и видеоэкранов. Только классический текст, литературный язык, вечные ценности». Так оно и было. Можно сказать, это спектакль-прочтение, попытка максимального приближения к первоисточнику — самой знаковой пьесе мирового театра. При максимальной же условности. Нет ни привычного реквизита — мечей, шпаг, кинжалов, бокала с вином, черепа Йорика, лопаты у могильщика. У Гамлета вместо книги — раскрытая ладонь. Нет и декорационно обозначенных мест действия. В роли декораций — небольшой круглый помост в центре окруженный тонкими, черного металла решетчатыми колоннами (художник Вячеслав Лебедев). Та же лаконичность в костюмах (художник Ольга Морозова) — черная на молниях, общая для всех «униформа». Словом, сделано всё, чтобы сосредоточить зрителя на слове Шекспира в переводе Пастернака.
Но, какая бы ни была мера условности, она не отменяет полноты проживания. А вот ее-то во многих (слишком многих!) моментах и не хватало ученикам Рецептора. Мы их знаем давно, с «младых ногтей» начинающих первокурсников. Но и видели уже их отличные актерские работы в поставленных питерскими режиссерами великолепных спектаклях — «Прости, душа…», «Женитьба». Они уже нам дороги и интересны как творческие личности — Денис Волков, Павел Хазов, Марина Канавева, Денис Французов, другие, — теперь мы их знаем по именам. Но уже не впервые ловлю себя на том, что мне, сидящему в зале, передается их внутренняя неустроенность, некомфортность существования в спектаклях, поставленных их мастером. Он — мастер, он, когда сам на сцене, автоматически заряжает себя в сценическую задачу. Они же больше озабочены формой и самим собой, нежели задачей и партнером, который и должен быть объектом воздействия, точкой приложения энергии. Результат — неубедительность, непрожитость большинства сцен. Всё по-настоящему разгорелось, зажглось, затеплилось только, по-моему, во втором акте. А там — и трагический финал, а там и аплодисменты благодарных зрителей, которые к концу спектакля все же составили единое целое и с Шекспиром, и с труппой, и с режиссером.
Но, какая бы ни была мера условности, она не отменяет полноты проживания. А вот ее-то во многих (слишком многих!) моментах и не хватало ученикам Рецептора. Мы их знаем давно, с «младых ногтей» начинающих первокурсников. Но и видели уже их отличные актерские работы в поставленных питерскими режиссерами великолепных спектаклях — «Прости, душа…», «Женитьба». Они уже нам дороги и интересны как творческие личности — Денис Волков, Павел Хазов, Марина Канавева, Денис Французов, другие, — теперь мы их знаем по именам. Но уже не впервые ловлю себя на том, что мне, сидящему в зале, передается их внутренняя неустроенность, некомфортность существования в спектаклях, поставленных их мастером. Он — мастер, он, когда сам на сцене, автоматически заряжает себя в сценическую задачу. Они же больше озабочены формой и самим собой, нежели задачей и партнером, который и должен быть объектом воздействия, точкой приложения энергии. Результат — неубедительность, непрожитость большинства сцен. Всё по-настоящему разгорелось, зажглось, затеплилось только, по-моему, во втором акте. А там — и трагический финал, а там и аплодисменты благодарных зрителей, которые к концу спектакля все же составили единое целое и с Шекспиром, и с труппой, и с режиссером.
Завершился день на Малой сцене захватывающим моноспектаклем заслуженного артиста России Сергея Барковского «История села Горюхина» в постановке заслуженного деятеля искусств Карелии Андрея Андреева. Жанр определен как «Презентация рукописи Ивана Петровича Белкина». Впервые мы увидели этот спектакль на IX фестивале в 2002 г., и с тех пор актер освоился в созданном им пространстве игры как у себя дома. Поразительное актерское мастерство! Мгновенный и непредсказуемый переход исполнителя — а вместе с ним и зрителя — от веселья к драме, от иронии к нечаянной слезе, от мелкой, едва заметной детали к глубоким обобщениям о свойствах народной судьбы, — будто история Горюхина и есть история России — горькая, близкая, несчастная, понятная до последней черточки — от державного орла до дорожной колдобины. Количество деталей огромно и все говорящие: куклы, игрушки, картинки, портреты и портретики, четвертинка, стопка и маринованный грибок... Двустворчатый шкаф в центре, в который можно войти и не выйти, в котором есть всё и за это его можно даже поцеловать! Вот только не посадить бы при этом занозу. И все это море деталей вместе с актером поет, кружится, веселит, заставляет хохотать и печалиться. На редкость радостно смотрится этот спектакль, способный не просто увлечь зрителя, но буквально влюбить его в себя.
Всё состоит из деталей, которые видятся мелочами только тому, кто более озабочен собой, нежели искусством. Вспоминается одна из давних дискуссий на фестивальной Лаборатории, когда кто-то предложил поставить правильное ударение во фразе «Я играю Пушкина».
Всё состоит из деталей, которые видятся мелочами только тому, кто более озабочен собой, нежели искусством. Вспоминается одна из давних дискуссий на фестивальной Лаборатории, когда кто-то предложил поставить правильное ударение во фразе «Я играю Пушкина».