Проект создан при поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (грант № 05-04-124238в).
РУССКИЙ ШЕКСПИР
Информационно-исследовательская база данных
Бельфоре де Ф. Из «Необычайных историй»
Источник: Бельфоре де Ф. Из «Необычайных историй» // Европейская новелла Возрождения. М.: Художественная литература, 1974. С. 414–447.
 
ФРАНСУА ДЕ БЕЛЬФОРЕ
 
 
 
ИЗ «НЕОБЫЧАЙНЫХ ИСТОРИЙ»
 
 
История третья о том, какую хитрость задумал Гамлет, в будущем король Датский, чтобы отомстить за своего отца Хорввендила, уби­того его родным братом Фангоном, и о других событиях из его жизни
 
 
Приступая к сему труду, я обещал держаться рамок нашего времени, ибо мы ныне отнюдь не испытываем недостатка в собы­тиях трагических; и все же, частью из опасения задеть самолюбие тех, кого мне вовсе не хотелось бы рассердить, частью ради до­стоинств истории, которая пришла мне на память,— ибо она по­истине заслуживает внимания славного французского дворянства из-за редкостных и замечательных подробностей, в ней содержа­щихся,— я позволяю себе отклониться от текущего столетия, поки­даю пределы отечества и соседних государств и устремляю взор на историю королевства Датского. История эта может служить образ­цом и примером и доставить удовольствие французскому читателю, а ведь именно ему я тщусь угодить, именно для его пользы  и бла­га осматриваю каждый цветок в садах поэзии, с надеждой извлечь хоть каплю чистого и сладкого нектара, дабы заслужить у сооте­чественников одобрение моим трудам. Рвения моего нисколько не охлаждает равнодушие наших неблагодарных времен, когда люди, отдающие свой труд на общую пользу, всеми забыты и оставлены без всякого вознаграждения, хотя своим усердием делают честь Франции и снискивают ей высокую славу. Впрочем, нередко ви­новны в этом сами они, а не сильные мира, занятые другими, на первый взгляд более важными делами. Про себя же могу сказать, что вполне доволен своей жизнью; лучшей наградой мне служат удовольствие и свободная игра мыслей, сопутствующие моим заня­тиям; к тому же меня любит за верную службу французская знать; пользуясь благосклонностью образованных господ, которым я воздаю заслуженные почести, я не обойден и уважением простых
 
414
 
людей; хотя их суждениями нельзя руководствоваться всецело, ибо они недостаточны для увековечения славного имени, все же могу почесть себя счастливым: немного найдется французов, которые погнушались бы читать мои книги. Напротив, многие ими восхи­щаются. Правда, немало у меня и завистников, которые возводят поклепы на мои писания; но и им я по-своему благодарен, так как они вынуждают меня удвоить старания, чем я снискиваю еще больше славы и почета, чем имел прежде. Вот самая великая моя радость и самое лучшее богатство моих сундуков! По мне, это куда приятнее, чем владеть всеми сокровищами Азии, но оставаться безвестным.
 
Однако вернемся к нашей истории и начнем издалека. Надобно вам знать, что задолго до той поры, когда датчане приняли веру Христову и сподобились святого крещения, они были диким и сви­репым народом, а короли их отличались жестокостью, не ведали ни клятвы, ни верности и то и дело сбрасывали один другого с пре­стола, нанося друг другу обиду и урон, отнимая богатства, доброе имя, а чаще всего и самую жизнь; они даже выкупа за пленных не назначали, а приносили их в жертву беспощадной мести, ибо таковы были их души и обычаи. Если же попадался среди них доб­рый король или другой властитель, желавший следовать велению сердца и поступать добродетельно и учтиво, за что его любили подданные (ибо добродетель мила даже пороку), то зависть и зло­ба соседних вождей не унимались, покуда они не очищали землю от слишком человеколюбивого государя.
 
Так вот король Дании Рорик, умиротворив мятежных князей и прогнав с датской земли свевов и славян, разделил свое королев­ство на провинции и поставил во главе каждой особых правителей, которые позднее (как было и во Франции) получили титулы герцогов, маркизов и графов. Правителями Ютландии (ныне эта местность называется обычно Дитмаршен, а расположена она на Кимврийском Херсонесе, на узкой полоске земли, которая вдается глубоко в море и северным своим концом смотрит на берег Норвегии) он поставил двух сеньоров, сыновей Гервендила, прежде кня­жившего в Ютландии, людей большой отваги, по имени Хорввендил и Фангон. Надо вам знать, что в те времена у датчан высочай­шим почетом награждались те из воителей, которые владели искусством пиратства и морского разбоя и совершали набеги на владения соседей, опустошая их берега. Самую же громкую хвалу и славу заслуживал тот, кто разорял наиболее отдаленные побе­режья и острова. Сильнейшим в таковых делах считался Хорввен­дил; имя его гремело среди всех пиратов, разбойничавших на море и грабивших гавани Северной Европы. Счастье Хорввендила не давало покоя королю Норвегии по имени Коллеру; он не мог стер-
 
415
 
петь, что Хорввендил превзошел его воинской доблестью и затмил завоеванную им в морских набегах славу. Честь имени, больше чем жажда наживы, побуждала этих царственных варваров губить друг друга, они даже не помышляли о том, что ведь и сами могут погиб­нуть от руки какого-нибудь смельчака. Честолюбивый король нор­вежцев вызвал на поединок Хорввендила, и тот принял его вызов, но с условием: побежденный лишится всех своих богатств, находя­щихся на кораблях, а победитель предаст его прах земле со всеми подобающими почестями, ибо уделом побежденного будет смерть. К чему долго толковать? Король — хоть он был крепок телом, от­важен душой и искусен в бою — потерпел поражение и был убит датчанином. Хорввендил, в точности исполнив уговор, велел насы­пать над его могилой высокий погребальный холм, соответственно его королевскому сану, как принято было по обычаям и суевериям того века, после чего забрал себе все богатства норвежской короны и предал смерти сестру покойного короля, храбрую воительницу, а потом разгромил и разграбил все северное побережье Норвегии вплоть до Северных островов. Он вернулся из похода с несметны­ми богатствами и новым ореолом славы и тотчас же отправил сво­ему королю и сеньору Рорику львиную долю добычи, дабы снис­кать его благоволение и завоевать место среди приближенных. Рорик, весьма довольный подношением и тем, что столь славный воин охотно признает себя его вассалом, оказал ему и почет и дружбу, а сверх того и особенную милость, отдав за него свою дочь Герутту, в которую Хорввендил был влюблен. Более того, в знак особого отличия он сам отвез невесту к жениху в Ютландию, где они сыграли свадьбу по старинному обычаю. Чтобы не затягивать повествование, скажу сразу, что от этого брака и родился Гамлет, историю которого я хочу вам рассказать и которому посвящена эта повесть.
 
Фангон, соправитель Хорввендила, был завистлив. Досада на брата точила его сердце задобытую в воинских делах славу, а пуще того глупая ревность к королевской дружбе и милости; он опасался, как бы не лишиться своей доли власти над вверенной им обоим провинцией; а вернее сказать, ему захотелось стать нераз­дельным ее властителем. Но для этого надо было устранить Хорв­вендила И потому он решил, как это впоследствии и осуществи­лось, умертвить своего брата.
 
Фангон совершил злодейство без особого труда, ибо никому и в голову не приходило заподозрить его в подобном умысле; все считали, что узы дружбы и кровного родства не могли породить иных чувств, кроме добрых и почтительных. Но, как я уже сказал, жажда власти перешагнет и через братскую кровь, и через дружбу, и через веления совести, ибо не считается с законами и не боится
 
416

Этьен Делон (1518—1583?), французский художник. Риторика. Аллегорическая фигура из серии «Основные науки». Гравюра резцом.

 

Этьен Делон (1518—1583?), французский художник.
Риторика.
Аллегорическая фигура из серии «Основные науки».
Гравюра резцом.
 
бога, если вообще тот, кто без всяких на то прав захватывает чу­жое достояние, имеет понятие о боге. Жажда власти — вот поисти­не хитрый и коварный советчик! Ведь надо было заранее подумать о том, как поступит королева, узнав об участи своего супруга, и не постарается ли она уберечь сына от верной смерти! И вот Фан­гон, тайно подкупив нескольких приближенных короля и заручив­шись их поддержкой, однажды за пиршественным столом набро­сился на своего брата и умертвил его столь же вероломно, сколь хитро, сумев затем обелить себя в глазах подданных и найти оправдание своему отвратительному злодейству. Ибо прежде чем поднять на короля кровавую и братоубийственную руку, он осквернил ложе своего брата, совершив насилие над супругой того, чью честь должен был бы защищать. Он совершил мерзость. Прав­ду говорят, что один порок влечет за собой другие, и если человек предался одному позорному греху, то уже не остановится перед новыми, еще более гнусными преступлениями. Однако Фангон прибег к небывалой хитрости и обману, прикрыв свою дерзость и злобу маской добродетели: он заявил, что поступил так, якобы по­винуясь чистым и приязненным чувствам, какие питал к невест­ке, и покарал своего брата за злой умысел. Этим убийца привлек на свою сторону народ и нашел оправдание у дворянства. Дело в том, что королева Герутта была самой милостивой и любезной дамой во всех северных странах; ни разу в жизни она не обидела никого из своих подданных — ни простого звания, ни из придвор­ных господ; и поэтому подлый прелюбодей и убийца оклеветал убитого короля, обвинив его в намерении лишить жизни свою жену Герутту: он выдумал, будто застал короля в тот миг, когда тот заносил над нею нож; вынужденный вступиться за королеву, он нечаянно, вовсе того не желая, убил брата, пытаясь отразить уда­ры, грозившие ни в чем не повинной государыне. Нашлись лож­ные свидетели, подтвердившие эту клевету,— разумеется из числа тех же отступников, которых он подбил на соучастие в заговоре. Словом, вместо того чтобы предать его суду как братоубийцу и кровосмесителя, придворные одобрили его поступки и льстили ему в его новой счастливой доле. Лжесвидетелей объявили цветом дворянства, клеветников окружили почестями; тех же, кто, вспо­миная доблесть покойного короля, хотел привлечь разбойников к ответу, никто не желал и слушать. Эта безнаказанность привела к тому, что Фангон вконец обнаглел и задумал сочетаться узами брака с королевой, которой при жизни славного Хорввендила вся­чески вредил. Он запятнал себя тройным пороком, отяготил свою душу тройным грехом: кровосмесительным прелюбодеянием, мо­шенничеством и братоубийством. А несчастная государыня, кото­рой некогда выпала на долю честь стать супругой одного из достой-
 
 417
 
нейших и мудрейших государей Северной Европы, допустила себя до такой низости, как измена мужу. Более того: она вступила в брак с убийцей, дав повод подозревать, что она тоже замешана в убийстве и участвовала в заговоре, чтобы на свободе предаться прелюбодеянию.
 
Есть ли на свете более позорное зрелище, чем высокородная дама, забывшая о приличии? Королева Герутта, которую все так высоко чтили за добродетель и любезные манеры, которую так нежно лелеял ее супруг,— эта самая женщина, едва преклонив слух к речам злодея Фангона, забыла все — и свое место среди знатнейших, и долг честной жены по отношению к богом данному мужу. Не хочу хулить весь женский пол, ибо немало есть женщин, служащих ему украшением, и не буду нападать на всех из-за про­винности некоторых. Скажу одно: мужчины должны либо чурать­ся женского вероломства, либо иметь достаточно твердости, чтобы спокойно его переносить и не жаловаться столь горестно и громко, ибо виной всему собственная их глупость. Если женщины в самом деле столь коварны, как о них рассказывают, и столь своенравны, как они сами об этом кричат,— то не глупо ли вверяться их лас­кам и не позорно ли домогаться их любви?
 
Когда королева Герутта дошла до столь глубокого падения, Гамлет понял, что жизнь его в опасности; он был покинут собст­венной матерью, заброшен всеми и не сомневался, что Фангон не станет долго терпеть и уготовит ему участь Хорввендила. Тиран не мог не знать, что по достижении совершенных лет Гамлет не­пременно будет мстить за отца; и вот, чтобы обмануть злодея, принц прикинулся безумным и так хитро и ловко играл свою роль, что стал словно бы вовсе помешанный; под прикрытием безумия он утаил свои замыслы, уберег свое благополучие и жизнь от ло­вушек и западней, подстроенных тираном. В этом он пошел по стопам одного знатного юноши-римлянина, который тоже выдавал себя за сумасшедшего, за что и получил прозвище «Брут». Принц Гамлет взял себе в пример его приемы и мудрость.
 
Бывая в покоях королевы Герутты, больше озабоченной удо­вольствиями своего любовника, чем мыслями о мести за мужа или о возвращении престола сыну, принц являлся туда одетый крайне неопрятно: он постоянно копался в мусоре и кухонных отбросах, вымазывал лицо уличной грязью, шатался по городу, точно юро­дивый, выкрикивая бессмысленные и безумные слова, и каждый его шаг, каждый жест свидетельствовал о полной утрате разума и смысла; он был посмешищем у кавалеров и легкомысленных па­жей из свиты его дяди-отчима.
 
Но Гамлет уже тогда брал их на заметку и готовился обру­шить на изменников такую месть, чтобы память о ней запечатле-
 
418
 
лась в веках. Вот поистине признак большого ума и стойкости у столь юного принца: несмотря на почти непреодолимые препят­ствия, в унижении, заброшенности и общем презрении суметь под­готовить себе путь к лучшему будущему и впоследствии стать од­ним из счастливейших монархов своего времени. Недаром даже самые рассудительные и осторожные люди, как бы умно они ни поступали, не могут сравниться славой умнейших с Брутом, хотя он вел себя как неизлечимый безумец. Ведь причина этого при­творного безумия была весьма разумной и проистекала из зрелого размышления, имея целью сохранить добро и уберечь самую жизнь от ярости горделивого тирана, а потом собраться с силами, прогнать Тарквиния и освободить народ, склонившийся под игом тяжкого и постыдного рабства.
 
Как Брут, так и Гамлет,— а к этим двоим можно присоединить и царя Давида, который притворялся безумным, чтобы обма­нуть палестинских царьков и уцелеть,— показывают пример всем тем, кто обижен каким-либо могущественным властелином, но не­достаточно силен, чтобы уберечься от преследований, а тем паче отомстить за обиду. Разумеется, говоря об обиде на знатного чело­века, я не имею в виду природного сеньора, ибо на природного сеньора нам не пристало роптать, тем более затевать против него козни или злоумышлять на его жизнь.
 
Кто хочет следовать примеру принца Гамлета, должен и сло­вом и делом угождать своему врагу, чтобы его обмануть. Надо хвалить его поступки, всячески показывать ему свое уважение, то есть делать противоположное тому, что носишь в сердце; а ведь это и значит валять дурака и строить из себя сумасшедшего, ибо ты вынужден таиться и целовать руку того, кого желал бы видеть на дне могилы, чтобы никогда больше не повстречаться с ним на земле. Правда, это не совсем вяжется с обязанностями христиа­нина, коему должно быть чуждо желчное озлобление и мститель­ные чувства.
 
Итак, искусно играя неисправимого безумца, Гамлет позволял себе при этом весьма многозначительные поступки и говорил та­кие речи, что человек проницательный мог бы догадаться, что за ними что-то кроется. Так, однажды принц сидел у очага и строгалножом палки, заостряя их конец на манер кинжального лезвия. Кто-то спросил его с улыбкой, на что ему эти колышки и зачем он их столько настрогал.
 
— Я готовлю,— отвечал принц,— стальные копья и острые дротики, чтобы отомстить убийцам моего отца.
 
Глупцы, как я уже говорил выше, объясняли себе такие речи потерей разума; но люди умные и обладавшие чутьем заподозрили истину и начали догадываться, что под маской сумасшествия
 
419
 
таится великая хитрость, которая может обернуться бедой для их господина. Они говорили королю, что под своим диким и бедным обличьем принц скрывает дальновидный умысел, что он прячет острый ум под притворной личиной, и советовали Фангону во что бы то ни стало сорвать эту маску и вывести принца на чистую воду. И они придумали самое подходящее для этого средство: оставить молодого человека в укромном уголке наедине с красивой женщиной, чтобы она улестила и околдовала его своими ласками. Ведь природа юноши, тем более сытого и здорового, так склонна к плотским радостям, так рьяно упивается всем истинно красивым, что тягу эту нельзя превозмочь или даже ослабить ни хитростью, ни осторожностью, ни подозрением. И потому, по их расчетам, в решительный миг принц поддастся тайному зову любострастия, уступит могуществу плотских вожделений и выдаст себя.
 
Было назначено несколько придворных, которым поручили увлечь принца в какое-нибудь уединенное место в лесу и оставить там наедине с выбранной для этого красавицей, дабы ввергнуть в скверну ее поцелуев и объятий. Такие приемы нередко применя­ются и в наше время, цель их не столько проверить, владеют ли знатные своими чувствами, сколько отнять у них силу, доброде­тель и разум через этих кровососных пиявок и адских Ламий, которых поставляют своим господам их слуги, а лучше сказать — служители разврата. Бедный принц был в большой опасности и непременно попался бы в ловушку, если бы не один дворянин, ко­торый еще при жизни Хорввендила воспитывался вместе с Гам­летом; человек этот память о хлебе дружбы предпочел верности всемогущему тирану, желавшему заманить сына в ту же западню, в которой погубил отца. Этот дворянин вошел в число придворных, взявших на себя злое дело, но сделал это не для того, чтобы рас­ставлять принцу силки, а с иной, тайной целью: предупредить его об опасности, ибо видел, что малейший проблеск разума будет для него губителен. Окольными путями он дал понять Гамлету, какая опасность его подстерегает, если он поддастся на ласки и пре­льстительные ужимки девицы, подосланной отчимом. Принц был весьма неприятно поражен таким открытием и не хотел ему ве­рить, ибо чары красотки сильно на него подействовали.  Но девуш­ка сама подтвердила, что тут приготовлена западня, ибо любила Гамлета с детства и была бы весьма опечалена, если бы с ним при­ключилась беда, хотя горько ей было отказаться от объятий и любви того, кого она любила больше жизни. Таким образом, принц обманул придворных. Девица утверждала, что он к ней и пальцем не прикоснулся, он же говорил обратное, и сумасшествие его стало очевидно для всех, ибо что иное прикажете думать о человеке с таким слабым мозгом, что он не способен понимать происходящее.
 
420
 
Один из приближенных Фангона, подозревавший о коварных замыслах мнимого безумца, твердил королю, что столь тонкий при­творщик, способный играть помешанного, не попадется в обычную западню, которую нетрудно заметить; надо измыслить другое сред­ство, более умное и хитрое, подсунуть такую приманку, чтобы юнец не смог удержаться и раскрыл бы себя. И он предложил пре­красный способ поймать Гамлета в ловушку, чтобы он запутался в разостланных сетях и выдал свои тайные мысли. Пусть (сказал он) король Фангон объявит, что отправляется в дальнюю дорогу по важному делу, а Гамлета тем временем оставят наедине с коро­левой в ее покоях; тут же, неведомо для них, спрячется кто-нибудь из придворных, подслушает их беседу и узнает, в какой заговор пожелает втянуть свою мать этот слабоумный хитрец и обманщик. Ведь король сам должен понимать, что если в голове у молодого сеньора есть хоть искра разума и понятия, то он откроется в этом своей матери и доверит тайные замыслы и намерения той, что носила его в своем чреве и кормила своей грудью.
 
Придворный этот сам же и вызвался быть шпионом и согляда­таем, дабы не причислили его к той породе советчиков, которые, плохо радея о пользе своего государя, отказываются быть исполни­телями собственных советов. Королю весьма понравилась эта затея, как единственное верное средство излечить принца от его безумия. И вот, изготовившись якобы к долгому путешествию, он выехал из замка и отправился на охоту. Приближенный же его прокрался в покои королевы и спрятался за суконным пологом, прежде чем принц уединился в комнате со своей матерью. Но Гам­лет был хитер и предусмотрителен и опасался выдать себя, неосто­рожно заведя с королевой серьезный разговор. И потому, войдя в комнату, он на первых порах продолжал свои глупые выходки: закукарекал, захлопал руками, точно петух крыльями, и вскочил обеими ногами на край полога. Он тотчас почувствовал, что там что-то спрятано, и, не долго думая, сунул туда свой меч по самую рукоять; затем, вытащив на свет полумертвого человека, добил его, рассек на куски, отдал сварить и вареное мясо бросил в широ­кий сток для нечистот, на съедение свиньям. Итак, обнаружив за­падню и покарав того, кто ее придумал, он снова вернулся к коро­леве. Та же горевала и плакала, видя, что все пропало: как ни была она грешна, но ее убивала мысль, что единородный сын ее стал общим посмешищем и каждый попрекает его слабоумием, и за дело,— ведь ей самой только что довелось увидеть одну из его безумных выходок. Совесть ее мучила: она корила себя за крово­смесительную страсть и боялась, что бог наказал ее болезнью сына за то, что она вступила в связь с тираном, убийцей ее супруга, до­могающимся теперь смерти племянника. Во всем этом она винила
 
421
 
свою женскую слабость, чрезмерную склонность женщин к плот­ским соблазнам, которые помрачают их разум, так что они не пред­видят пагубных последствий своего легкомыслия и непостоян­ства. Ради минутного удовольствия они обрекают себя на вечное раскаяние, а потом проклинают тот час, когда скоропреходя­щее желание затмило им очи, понудив забыть достоинство; и вот что получилось, когда дама столь высокого ранга позволила себе презреть священный пример добродетели и чести, завещанный ей прежними государынями. Она вспоминала, каких похвал и поче­стей удостаивали датчане Ринду, дочь короля Рофера, самую целомудренную женщину своего времени, которая не желала и слышать о браке с каким-либо принцем или рыцарем, превосходя стыдливостью всех знатных дам своего королевства, как она пре­восходила их красотой, любезностью и кротким нравом. И пока королева Герутта так убивалась, в комнату вновь вошел Гамлет, еще раз осмотрел все углы спальни, не скрывая недоверия не только к придворным, но и к самой королеве; убедившись, что, кроме них двоих, в комнате никого нет, он с умом и выдержкой повел такую речь.
 
РЕЧЬ ГАМЛЕТА, ОБРАЩЕННАЯ К КОРОЛЕВЕ ГЕРУТТЕ
 
Как назвать предательство матери — о, презреннейшая из всех женщин, покорившихся грязной воле прелюбодея,— которая своей фальшивой кротостью покрывает самое злое дело и самое гнусное преступление, какое только дано замыслить и совершить человеку? Могу ли я доверять вам, если вы, точно похотливая блудница, презрев приличие, гонитесь с раскрытыми объятиями за негодяем и самозванцем, умертвившим моего отца? Как можете вы предаваться кровосмесительным ласкам вора, осквернившего ложе вашего супруга? Ради него вы позорно забыли отца вашего несчастного сына, который всеми заброшен и погибнет, если бог не вызволит его из рабства, недостойного его звания и благородной крови, текущей в его жилах, и славного имени дедов и прадедов. Где это видано, чтобы королева и дочь короля, уподобясь самке лесного зверя или дикой кобылице, отдавалась тому, кто победил ее прежнего супруга? Зачем вы идете за презренным негодяем, отнявшим жизнь у славного мужа, с которым никогда не сравнит­ся этот грабитель, укравший у датчан их честь и славу! Дания уничтожена, обессилена и опозорена, с тех пор как светоч рыцар­ства пал от руки жестокого и подлого труса. Я не признаю своего с ним родства, отказываюсь считать его своим дядей, а вас люби­мой матерью, ибо вы позволили злодею пролить кровь, соединяв­шую нас нерасторжимыми узами; мало того, вступили в брак со
 
422
 
злейшим врагом и убийцей моего отца, чего не допускает честь и что невозможно без вашего согласия на его убиение.
 
О королева Герутта! Только сука готова совокупляться с кем попало и вступать в брак со многими зараз. Что, как не низменная похоть, вытравило из вашего сердца память о доблестях и заслу­гах славного короля, моего отца, а вашего супруга! Что, как не разнузданная страсть, побудило дочь Рорика обнимать блудника Фангона, презрев память Хорввендила? Разве это допустимо? Раз­ве он заслужил, чтобы родной брат предательски убил его, а жена подло изменила,— та самая жена, которую он так любил, ради которой некогда завоевал все богатства Норвегии и победил ее луч­ших воинов, чтобы тем умножить достояние Рорика и сделать Ге­рутту супругой самого храброго государя Европы? Прилично ли женщине, тем более королеве,— которая должна служить приме­ром простоты, любезности, дружелюбия и участливости,— бросить свое дитя на произвол судьбы, отдать в кровавые руки обманщика, вора и убийцы? Даже дикие звери так не поступают! Львы, тигры, ягуары и леопарды защищают своих детенышей; хищные птицы — клювом, когтями, крыльями — отбивают своего птенца у врагов, задумавших его украсть. А вы покинули меня и отдали на смерть, вместо того чтобы взять под свою защиту. Это ли не преда­тельство: зная свирепость тирана, его намерения, его ненависть к отпрыску и живому портрету убитого брата, даже не позаботить­ся укрыть свое дитя в Швеции, или в Норвегии, или отдать его на милость англичан? Все лучше, чем оставить его здесь, добычей бесстыдного прелюбодея! Не обижайтесь, государыня, прошу вас, если в своем отчаянии я говорю с вами грубо и не оказываю должного уважения; надо ли удивляться, что я перехожу всякие границы учтивости, если вы меня покинули и перечеркнули па­мять о покойном короле, моем батюшке. Подумайте сами, в какой я беде, какая горькая участь выпала мне на долю, куда завели меня ваше неразумие и легкомыслие! Ведь я вынужден прикиды­ваться сумасшедшим и вести себя как юродивый, чтобы спасти свою жизнь! Не больше ли мне пристало учиться воинскому искус­ству и водить в бой дружину, чтобы все узнали во мне сына слав­ного короля Хорввендила? Не попусту, не без причины я разгова­риваю и веду себя как помешанный; не напрасно стараюсь, чтобы меня считали дурачком и умалишенным. Понимаю же я, что кто не погнушался убить родного брата,— ибо привык к убийству и рвется к власти, и некому предостеречь его против злодеяния и душегубства,— тот не постыдится столь же безжалостно умертвить дитя, рожденное от крови и плоти убитого брата. И потому лучше мне прослыть слабоумным, чем выказать разум, дарованный мне природой; его светлое, святое сияние я должен прятать подпокро-
 
423
 
вом безумия, как солнце прячет свои лучи за благодетельной тучей в знойную пору лета. Маска юродивого нужна мне, чтобы под нею скрыть мои смелые замыслы, а кривлянья помешанного — чтобы уцелеть ради чести Дании и ради памяти покойного короля, моего отца. Ибо местью полно мое сердце, и если я не умру завтра, то отомщу так, что меня надолго запомнят люди этой земли. Но надо выждать, покуда не придет мой час и не приведет с собой средство и случай: я не могу торопить время и рисковать, что делу моему придет конец раньше, чем я приступлю к его исполнению. Против клятвопреступника, изверга и вора позволительно употреблять самые небывалые козни и обманы, на какие только способно чело­веческое хитроумие. Сила не на моей стороне; значит, хитрость, притворство и тайна должны лечь на другую чашу весов. Впрочем, скажу так, государыня: не горюйте, что я сумасшедший; лучше плачьте и кайтесь в своем грехе и проливайте слезы по доброй славе, некогда красившей имя королевы Герутты. Пусть душу вашу угрызают не чужие изъяны, а собственные ваши пороки и безрассудства. В заключение прошу вас и заклинаю всем, что есть дорогого в жизни, не открывать ни королю, ни кому другому на­шего разговора; дозвольте мне довести до конца мое дело, а я на­деюсь, что счастье будет мне сопутствовать.
 
Хотя речи эти глубоко уязвили королеву, ибо Гамлет затронул ее больное место, она простила ему суровые и злые упреки: пре­выше досады была ее радость, что сын вполне разумен и здрав умом и обещает достичь многого в дальнейшем. Она и боялась гля­деть ему в глаза, сознавая свою вину, и в то же время руки ее сами тянулись обнять его в благодарность за справедливый выго­вор; речи его так глубоко на нее повлияли, что она разом поту­шила в своем сердце пламя плотских вожделений, привязавших ее к Фангону, и воскресила в себе память о доблестном супруге, и сокрушилась по нем в душе своей, увидя живой образ его ума и достоинства в их сыне, наследнике высоких помыслов отца. Сра­женная сими благородными чувствами, она долго глядела на Гам­лета, словно забывшись в созерцании, а потом залилась слезами и заключила его в объятия, как и следует любящей и добродетель­ной матери. Затем она сказала так:
 
— Я сама знаю, сын мой, что причинила тебе много зла, со­гласившись на брак с Фангоном, жестоким тираном и убийцей твоего отца, моего истинного супруга. Но как мало было у меня средств противиться ему! Двор изменил мне и покойному королю. Кому из придворных могла я ввериться, если все они пошли за Фангоном? Каких насилий не употребил бы он, если бы я восстала
 
424
 
против союза с ним? Подумай об этом, вместо того чтобы поносить меня за неверность и распутство, да еще несправедливо подозре­вать в том, что Герутта злоумышляла на жизнь короля! Клянусь могуществом всесильных богов: если бы я могла противиться узурпатору, если бы всей моей крови и всей моей жизни достало, чтобы спасти супруга и короля, я бы сделала это от чистого серд­ца, как потом не раз делала, чтобы защитить тебя. Если тебя убьют, я не стану жить и дня. Но разум твой ясен, и, значит, есть надежда на спасение и возмездие. Но, друг мой, мой любезный сын, если тебе дорога жизнь, если тебе дорога память отца, если ты хочешь быть добрым со своей недостойной матерью, умоляю тебя: будь осторожен, не спеши, не горячись; иди к цели медленно и осмотрительно. Ты сам видишь: среди придворных едва ли най­дется хоть один, кому ты мог бы довериться, как и среди моих фрейлин ни одна не сохранит тайны, а сразу же откроет ее твоему врагу. А он хоть и делает вид, будто любит меня, чтобы иметь право на мое ложе, но на самом деле не доверяет мне и боится — из-за тебя. Он не так прост, чтобы верить в твое неизлечимое сла­боумие. Если ты совершишь хотя бы один разумный, недурашли­вый поступок — даже скрытно и в тайне,— он сразу об этом узнает. Боюсь, как бы злые духи не уведомили его о нашем с то­бой разговоре. Такая нам во всем незадача, так жестоко пресле­дует нас злая судьба; возможно, и смерть сегодняшнего придвор­ного* не пройдет нам даром. Я скажу, что ничего не знаю; твой светлый ум, твои замыслы останутся нашей тайной. Молю богов, сын мой, чтобы они отечески направляли твои шаги, внушали тебе мудрые решения, споспешествовали твоим намерениям,  а мои гла­за увидели бы, как ты вернешь себе свое достояние и корону, по­хищенную тираном, и дали мне порадоваться твоему счастью и погордиться отвагой, с какой ты отомстил убийце и его сооб­щникам.
 
— Государыня, — отвечал Гамлет,— я верю вам и не стану бо­лее вмешиваться в ваши дела. Но прошу вас, ради собственной вашей чести, не бояться этого блудника и хищного пса, ибо я его убью, даже если все злые духи ада станут на его охрану. Не по­могут ему и царедворцы; я избавлю от них землю. Они последуют за ним на тот свет, как следовали за ним в заговоре на моего отца,— злодеи, сообщники предательства и убийства! По правде и совести, те, кто изменнически убил своего государя, должны по­гибнуть столь же оскорбительной и жестокой, но более заслужен­ной смертью. Пусть заплатят с лихвой за измену. Вы знаете, госу­дарыня, что Гофер, ваш дед, отец славного короля Рорика, побе­див Гимона, приказал сжечь его живьем за то, что этот изверг пре­дал казни через сожжение Гевара, своего сеньора, захватив его
 
425
 
ночью, изменой. Каждому известно, что предатели и клятвопре­ступники не заслуживают честного, прямодушного обращения. Договор с убийцей — не более чем тонкая паутина, а обещанное ему — не в счет. И потому, когда я расправлюсь с Фангоном, это не будет ни предательством, ни клятвопреступлением, ибо он мне не король и не сеньор; напротив, я накажу его именно за то, что он скверный вассал, вероломно поднявший руку на своего закон­ного государя. И если слава есть плата за добродетель, а почет — награда за службу законному государю, то почему всеобщее пори­цание и позорная казнь не должны клеймить тех, кто осмелился поднять руку на священную особу государей, коих боги призвали себе в друзья и соратники, помазав их на царство по образу и по­добию небожителей? Слава и честь венчают добродетельного; они даются в награду за постоянство, чуждаются низких, ускользают от трусливых, бегут от подлых; и потому либо я найду себе до­стославный конец, либо с оружием в руках, увенчанный торжест­вом и победой, отниму жизнь у того, кто отнимает ее у меня и га­сит лучи доблести, доставшейся мне в удел вместе с кровью и свя­щенной памятью предков. Да и чего стоит жизнь, если стыд и бес­честие, словно палачи, беспрестанно мучают наш разум, а страх обуздывает горделивые стремления и уводит прочь от возвышен­ных мыслей о людской хвале и бессмертной славе? Я знаю: только глупец станет рвать недозрелый плод и тянуться к недоступному. Но я буду действовать разумно и надеюсь на свою счастливую звезду, указывавшую доселе мне путь. Нет, я не умру, не ото­мстив моему врагу. Он сам себя погубит, сам подскажет, как совер­шить то, до чего я бы не додумался.
 
В это время явился Фангон, якобы вернувшись из путешест­вия, и первым делом спросил о придворном, который взялся под­слушать разговор принца с королевой, чтобы уличить Гамлета в здравом уме. Тиран был весьма удивлен, что его соглядатай исчез без следа, и спросил помешанного Гамлета, не знает ли он, где тот находится. Принц не был лжецом; за все время своего притворного безумия он не сказал ни слова неправды. Как человек благородный и ненавистник лжи, он ответил самозванцу, что его приближенный нашел себе конец в отхожем месте, утонул в нечистотах, и пробав­ляющиеся на помойке свиньи давно его сожрали.
 
Легче было поверить чему угодно, только не этому странному убийству, совершенному Гамлетом. Однако сомнения грызли Фан­гона; ему и раньше сдавалось, что юродивый сыграет с ним когда-нибудь скверную шутку, и он давно убрал бы его со своей дороги, если бы не страх прогневить деда его, Рорика, и оскорбить коро­леву, мать этого шута, ибо она любила и жалела своего сына, хоть и тяжко ей было видеть его слабоумие.
 
426
 
Ища средства избавиться от докучного пасынка, Фангон ре­шил прибегнуть к помощи чужих людей. Выбор его пал на короля Англии. Пусть, решил он, англичанин станет убийцей притворной невинности. Фангон предпочитал, чтобы пятно пало на его друга, а не на него самого. Он велел Гамлету плыть в Англию, а в письме к королю Английскому просил очистить землю от идиота-племян­ника. Когда Гамлет узнал, что его отправляют к англичанину, в Великобританию, он сразу догадался об истинном смысле этой поездки. Он переговорил с королевой, просил ее согласиться на его отъезд, ни в коем случае не возражать, а, напротив, всячески вы­казывать удовлетворение: ведь ее избавят от урода-сына, хоть и любимого, но терзавшего ей сердце жалким и отвратительным своим состоянием. Он умолял также королеву после его отъезда украсить коврами дворцовый зал, прибив их к стенам, и сохранить те колышки, которые он в свое время заострил и про которые го­ворил, что это копья, коими он пронзит убийц; и, наконец, он про­сил еще свою мать по истечении года устроить по нем пышные поминки, а ее уверил, что к этому сроку она вновь его увидит, да таким, что возрадуется материнское сердце.
 
В Англию с ним отправляли двух верных приспешников Фан­гона. У них-то и хранились письма, вырезанные па деревянных табличках, где было обозначено, что владетелю Англии следует умертвить Гамлета. Но хитрый принц Датский заглянул в эти таб­лички, пока спутники его спали; он узнал о коварном умысле сво­его дяди и уразумел всю жестокость придворных, везших его на бойню. Он выскреб нанесенные на деревянную дощечку письмена и вместо них нацарапал и вырезал другой приказ англичанину: повесить и удавить его спутников. Но, не довольствуясь тем, что обратил на них казнь, которую они готовили ему, он еще присово­купил, что Фангон весьма желал бы видеть дочь островитянина супругой принца Датского.
 
Пристав к берегам Великобритании, посланцы Дании явились к королю и вручили ему королевские грамоты. Ознакомившись с их содержанием, англичанин скрыл свои чувства и положил вы­ждать удобного случая, чтобы исполнить распоряжение Фангона; а тем временем принимал датское посольство весьма радушно и даже оказал ему честь пригласить к своему столу; впрочем, в те времена короли еще не были столь щекотливы, как нынче, не так дорого расценивали свою аудиенцию и куда охотнее являлись гла­зам подданных. Нынешние монархи, и даже мелкие царьки и про­сто сеньоры стали так же недоступны, как в древности владыки Персии или как нынешний царь Эфиопии: про него говорят, что он не разрешает никому даже смотреть на свое лицо и для этой при­чины закрывают его обычно вуалью.
 
427
 
Когда посланцы Дании сидели за столом и весело ужинали в обществе англичан, предусмотрительный Гамлет,  хоть и веселил­ся вместе с остальными, но не пожелал прикоснуться ни к яствам, ни к напиткам, что подавались к королевскому столу. Сотрапезни­ки очень этому дивились — почему молодой иностранный гость не соблазняется вкусной едой и сладкими винами и отодвигает все, точно грязное, дурно пахнущее и плохо приготовленное? Ко­роль до времени молчал, велел проводить гостей в отведенные им покои, а одному из своих верных слуг приказал спрятаться там и потом доложить, о чем разговаривали иностранцы, укладываясь спать.
 
Как только приезжие устроились на ночлег, а прислуживав­шие им англичане вышли, спутники Гамлета не преминули спро­сить, почему он пренебрег угощением и не пожелал отдать честь гостеприимству английского короля, принявшего их с таким по­четом и любезностью. Они указывали также принцу, что он кругом не прав и нанес ущерб королю Фангону: ведь получилось, будто посланцы Дании боятся быть отравленными за столом у столь славного и почтенного монарха, как английский король. Но принц, ничего не делавший без причины, поразил их следующим ответом: «Неужто вы полагаете, что я буду есть хлеб, пропитанный челове­ческой кровью, загрязню себе глотку ржавым железом и стану жевать мясо, от которого несет гнилой человечиной и падалью, давным-давно выброшенной на помойку? И могу ли я почитать короля, который глядит глазами раба, и королеву, лишенную вся­кого величия и совершившую три поступка, приличных только са­мой простой бабе и простительных разве горничной, но никоим образом не знатной даме столь высокого ранга?» И к этому он до­бавил много других обидных и язвительных замечаний, не только о короле и королеве, но и о других господах, присутствовавших на пиру в честь посольства из Дании. Гамлет говорил при этом чистую правду, как вы узнаете из дальнейшего. Дело в том, что в те давние времена все северные страны были подвластны Сатане и там водилось великое множество колдунов. Всякий встречный и поперечный владел тайнами ведовства; да и поныне Готия и Биормия так и кишат греховодниками, умеющими многое такое, что запрещено христианской верой. И вы легко в этом убедитесь, про­читав о разных случаях, происходящих в Норвегии и Готии. Так и принц Гамлет еще при жизни своего отца обучался волшебству, коим нечистый дух вводит людей в соблазн; сей искуситель и от­крывал принцу (конечно, в меру своих сил) истину о прошлом. Не буду сейчас вдаваться в рассуждения о способности человека уга­дывать сокрытое; возможно, принц Гамлет под воздействием ме­ланхолии сам разгадал все эти тайны и никто ему не подсказывал
 
428
 
ответов; недаром многие философы, трактующие о свойствах ра­зума, приписывают способность угадывать будущее людям, кото­рые подвержены действию Сатурна и, в состоянии одержимости, предсказывают многое такое, что потом, придя в себя, сами не могут вспомнить. Об этом пишет и Платон: многие провидцы и вещие поэты, когда остывает нашедший на них пыл, с трудом по­нимают то, что написали; а между тем, пребывая в пророческом наитии, они так хорошо и ясно все это толкуют, что авторы и дру­гие сведущие в науках и искусствах люди хвалят их речи и тонкие мысли. Посему не стану оспаривать распространенное мнение о том, что в душе, предавшейся наукам, поселяются средние демо­ны, которые и открывают ей тайны природы и людей. Гораздо ме­нее склонен я верить учениям магов, согласно которым миром управляют всемогущие главные демоны, а волшебники силой за­клинаний заставляют их служить себе и могут творить чудеса. И действительно, ведь это чудо, что Гамлет сумел отгадать сокры­тое (как оказалось впоследствии, он был во всем прав), если бы не помощь демонов, знающих прошлое. Но мы совершили бы боль­шую ошибку и впали бы в прискорбное заблуждение, если бы при­знали за ними знание будущего. Достаточно сравнить темные прорицания колдунов с верными, боговдохновенными пророчества­ми наших великих святых, чтобы понять разницу. Пророки бо­жий — те истинно вкусили небесного знания, и только они могли открывать людям чудесные тайны Творца. Так что напрасно гре­ховодники и путаники приписывают врагу божию и отцу лжи способность ясновидения, напрасно уступают нечистому знание истины о грядущем. И пусть не ссылаются на Саула,  вопрошавшего о будущем прорицательницу. Хотя мы находим этот пример в Писании и смысл его — осуждение злого человека, все же и этого довода недостаточно: сами колдуны признают, что могут предска­зывать не всё и не всегда, а лишь в тех случаях, когда им явлены некие внешние знаки, якобы наводящие на догадку о будущих событиях. Все это весьма туманно и не идет дальше простых пред­положений — и на большее никакие кудесники не способны. А коль скоро предсказания их опираются лишь на шаткую основу догадки и не подтверждаются ничем, кроме случайных и запоздалых совпа­дений, и если истолкование сих знаков совершенно произвольно — то человеку рассудительному, а тем паче доброму христианину стыдно придавать значение этому вздору и верить глупым черно­книжным писаниям.
 
Что же до мелкого колдовства и магии, то в их существование вполне можно верить. История полна рассказов о кудесниках, и даже священная книга Библия упоминает о колдовстве и запрещает к нему прибегать
 
429
 
То же было и у язычников: императоры Рима издавали зако­ны против колдунов. Сам Магомет, нечестивец и друг Сатаны, с помощью коего он вопреки закону забрал в свои руки чуть ли не весь Восток, устанавливал суровые наказания тем, кто предавался недозволенному и вредоносному чародейству. Однако оставим кол­дунов и вернемся к Гамлету, обученному обманным чарам, со­гласно обычаям своей земли. Услышав ответ принца, спутники строго осудили его за безумные речи — ибо что, как не безумие, побуждает хулить хорошее и отвергать необходимое. К тому же принц, как они говорили, совершил грубую неучтивость, произнося поносные слова о такой значительной особе, как король Англий­ский, и позоря королеву Англии — одну из самых могущественных и влиятельных государынь на всех ближних островах. Наконец, они пригрозили, что накажут его, как требует столь неслыханное поведение.  Но принц не отступался от своих мнимобезумных ре­чей и смеялся над их наставлениями, утверждая, что во всем по­ступал похвально и говорил одну лишь правду. Когда короля Анг­лийского уведомили обо всем этом, он рассудил, что двусмыслен­ные речи принца Гамлета свидетельствуют либо о безнадежном сумасшествии, либо о редкостном уме, иначе он не мог бы так уверенно и быстро отвечать на вопросы о его поведении. И чтобы доискаться до истины, он призвал к себе пекаря, выпекавшего хлеб для королевского стола, и спросил, в каком месте жали пше­ницу для дворцовой пекарни,  нет ли там поблизости следов бит­вы или сражения и не впиталась ли в почву человеческая кровь. На что королю было доложено, что неподалеку от той полоски на­ходится поле, сплошь усеянное костями воинов, убитых некогда в жестокой схватке, что видно по количеству останков; а так как почва была по этой причине тучной и хлеб хорошо родился, то здесь и высевали ежегодно отборное зерно для королевской пекар­ни. Король убедился, что принц говорил правду; тогда он спро­сил, чем откармливали кабанов, мясо которых подавалось к столу, и узнал, что однажды кабаны эти вырвались из свинарника и со­жрали останки одного вора, казненного за свои проделки. Король еще более удивился и пожелал узнать, из какого водоема брали воду, на которой варили пиво, поданное к столу; затем он велел раскопать поглубже русло указанного ручья, и его люди нашли там ржавые мечи и другое оружие, придававшее напитку непри­ятный привкус. Вы подумаете, пожалуй, что я вам рассказываю одну из сказок про Мерлина, о котором выдумывают, будто он умел говорить, когда ему еще не исполнилось года; но вдумай­тесь во все, что я сказал выше, и вы согласитесь, что угадать такие скрытые вещи возможно, хотя не исключено, что Сатана подска­зывал юнцу его ответы; впрочем, тут речь идет о вещах вполне
 
430
 
естественных и обычных, о том, что было прежде, но отнюдь не о провидении будущего.
 
Узнав такие чудеса, король возгорелся любопытством узнать, почему датчанин говорил, что английский король глядит, как раб; он, впрочем, предвидел, что ему поставят в укор плебейскую кровь и скажут, что в рождении его не участвовал никакой знатный сеньор. Желая выяснить этот щекотливый вопрос заранее, он об­ратился к своей матушке; отведя ее тайно в уединенный покой и тщательно заперши дверь, он просил и честью заклинал ее открыть, кому он обязан своим появлением на свет. Вдовствующая коро­лева, уверенная, что никто ничего не знает о ее былых любовных шашнях, поклялась, что один лишь покойный король мог похва­литься честью и счастьем наслаждаться ее объятиями. Но король теперь уже не сомневался в справедливости всех суждений принца Датского. Он пригрозил старой королеве, что так или иначе, не добром так силой, заставит ее открыть то, в чем она не желает признаться; и в ответ услышал, что однажды, отдавшись рабу, она сделала его отцом короля Великобритании. Сколь уязвлен и скон­фужен был король — предоставляю судить всем тем, кто привык считать себя выше других и, полагаясь на незапятнанную славу своего дома и семейства, бесстрашно доискивается того,  чего во­все не желал бы услышать. Однако, скрыв досаду и втайне кипя от гнева, он положил лучше не срамиться, не выставлять на позор свою мать и оставить ее грехи безнаказанными, лишь бы не вы­звать презрение у своих подданных; они, пожалуй, сбросят его с престола, не желая терпеть бастарда на троне своей прекрасной страны.
 
Как ни досадно было королю узнать о своем бесчестии, он воздал должное проницательности и уму молодого принца, посетил его лично в отведенных ему покоях и спросил,  что означали слова о трех недостатках королевы, более приличествующих рабыне или служанке, нежели знатной даме и к тому же великой государыне. Видимо, этому королю мало досталось: узнав о своем незаконном рождении и выслушав обидные намеки на преданно любимую мать, он и теперь пожелал услышать то, что было ему горше соб­ственного позора, а именно, что королева, его супруга — дочь гор­ничной, что и видно по некоторым ее глупым выходкам, кои сви­детельствуют не только о низком происхождении, но и о дурном воспитании, полученном у отца и матери, ибо она недалеко ушла от своей родительницы, доныне состоящей где-то в услужении. Король был так восхищен молодым человеком и так ясно увидел в нем нечто большее, чем бывает даровано другим людям, что ре­шил отдать за него свою дочь, соответственно написанному на дощечках, подделанных Гамлетом, а обоих приспешников короля
431
 
Фангона велел на другой же день схватить, дабы исполнить волю царственного собрата. Гамлет же, хотя все это входило в его рас­четы и хотя англичанин не мог бы доставить ему большего удо­вольствия, сделал вид, будто возмущен и опечален, и грозил ме­стью за такое оскорбление. Чтобы задобрить его, англичанин по­дарил ему много золота. Принц распорядился это золото распла­вить и влить в полые деревянные дубинки, о назначении коих вы узнаете из дальнейшего. И эти дубины с золотой начинкой были единственным даром, увезенным принцем в Данию. С ними он и отправился на родную сторону по истечении года, упросив короля, своего будущего тестя, отпустить его ненадолго и пообещав вер­нуться в скором времени, чтобы сыграть свадьбу с английской принцессой.
 
Вступив во дворец, где справляли по нем поминки, принц во­шел в пиршественную залу, к немалому удивлению сотрапезни­ков, уверенных, что он давно умер; почти все радовались его смерти, зная, как доволен Фангон столь угодной ему утратой, и лишь немногие втайне горевали, не в силах забыть былую славу Дании и покойного короля Хорввендила, его памятные победы и все, что означало его имя. Эти люди возликовали при виде принца Гамлета, ибо на сей раз молва оказалась ложной и тиран еще не окончательно восторжествовал над истинным наследником ютско­го трона, а боги, может статься, вернут принцу разум, на благо его родной земли.
 
Когда прошло первое оцепенение, в зале поднялся шум и смех; гости, собравшиеся на поминки по живом человеке, посмеивались друг над другом за то, что так легко дались в обман. Они глум­ливо допрашивали принца, почему он вернулся из долгого стран­ствия столь же безумным, как был, и куда девал двух спутников, сопровождавших его в Британию. Принц показал им дубинки, начиненные золотом, и сказал, что получил их от английского короля в виде выкупа за жизнь этих господ. «Вот вам мои спут­ники: вот один, а вот другой».
 
Многие из тех, кто уже и прежде догадывался о тайных мыс­лях сего пилигрима, поняли, что он сыграл со своими провожаты­ми злую шутку и вверг их самих в яму, которую они вырыли для него. Опасаясь подобной же участи, они поскорее покинули дво­рец, и правильно сделали,— такое уж было настроение у принца в день его поминок; день этот оказался последним для всех, кто радовался его беде. Ведь пировавшие думали только об одном: как бы наесться до отвала; нежданное появление Гамлета они сочли новым предлогом для обжорства и питья, тем более что сам принц
 
432
 
начал им подносить яства и вина, точно стольник или виночер­пий, и внимательно смотрел, чтобы кубки ни минуты не пустовали, и так употчевал свое дворянство, что господа эти, захмелев от вина и осоловев от еды, тут же повалились под стол; неумеренное пьянство — обычный порок немцев и всех вообще северных наро­дов. Когда Гамлет увидел, что пришло время нанести удар, рас­квитаться с супостатами и бросить навсегда повадки слабоумного, он не стал терять времени даром: по всей зале валялись, словно свиные туши, тела хмельных гостей; одни храпели, другие вози­лись в собственной блевотине, ибо их рвало от непомерного коли­чества выпитого вина. Тогда принц набросил на них ковер, висев­ший вокруг стен, прибил его гвоздями к деревянному полу, а углы закрепил теми заточенными и обожженными кольями, о которых упоминалось выше. Пьяные гости оказались так плотно прижаты к полу, что, сколько ни барахтались, не могли выбраться из-под ковра. И тогда Гамлет поджег королевский дворец с четырех уг­лов. Ни один из бывших в зале не ушел живой. Все они искупили свой грех в очистительном огне. Пламя высушило избыток влаги от выпитого ими вина, и они умерли в неумолимом жару костра. Внезапно поумневший принц, покончив с ними и зная, что дядя его, не досидев до конца пира, удалился в свои покои, пошел в королевскую опочивальню, находившуюся в дальнем конце замка. Войдя туда, он схватил меч братоубийцы, а вместо него положил свой, ибо заметил, что во время застолья слуги что-то делали с его мечом. Оказалось — они заклинили его намертво в ножнах. Затем, обратясь к Фангону, он сказал:
 
Я удивляюсь, бесчестный король, как ты можешь спать, когда дворец охвачен пожаром и в пламени погибли все твои при­хвостни, исполнители придуманных тобой жестокостей и мерзких бесчинств. Странно мне и то, что ты спокоен, видя перед собой Гамлета, вооруженного кольями, которые он так давно и задолго навострил, а ныне готов рассчитаться с тобой за гнусную измену моему отцу и сеньору!
 
Вот когда Фангон наконец убедился в лукавстве своего пле­мянника! Он слышал разумную речь, а над головой его сверкал клинок, занесенный для удара. Король мигом вскочил с кровати и схватился за оружие,— но вместо его меча там висел меч Гам­лета, вбитый намертво в ножны прислужниками Фангона по соб­ственному его приказу; и пока он напрасно дергал за рукоять, Гамлет изо всех сил ударил его лезвием по шее, так что голова покатилась на пол, и сказал:
 
Вот заслуженная плата негодяям вроде тебя; им по спра­ведливости полагается окаянная смерть. Ступай в ад, и не забудь рассказать своему брату, безжалостно   убитому   тобой,   что   тебя
 
433
 
прислал к нему его сын. Пусть бедная тень утешится среди веч­но блаженных и не числит за мной долга за пролитую злодеем родную кровь, ибо ради этого я презрел узы родства, связываю­щие меня с тобой.
 
Да, поистине принц Гамлет был человеком отважным и муже­ственным. Достоин вечной хвалы тот, кто сумел под личиной хит­роумного безумия и мудрого помешательства обмануть своей при­творной глупостью стольких умников и хитрецов. Он не только уберег себя от козней и ловушек тирана, но измыслил новую, до­толе не слыханную кару и отомстил убийце своего родителя через много лет после преступления. Столь мудрая осмотрительность в соединении со смелостью и постоянством повергают людей рассу­дительных в колебания, ибо они не знают, чем более восхищаться: упорством ли и мужеством молодого человека или мудрой преду­смотрительностью, какие он пустил в ход, чтобы привести в испол­нение так давно задуманное возмездие. Если бывает вообще справедливая месть, то нет сомнения: любовь и жалость к отцу, не­справедливо лишенному жизни, освобождают мстителя от осужде­ния за коварную хитрость. Возьмем историю Давида, царя святого и праведного, кроткого, учтивого, простого сердцем; но и он, уми­рая, завещал сыну своему и наследнику трона Соломону не дать умереть своей смертью некоему человеку, оскорбившему его. И не подумайте, что царь Давид на пороге могилы, готовясь предстать перед высшим Судией, так уж заботился о мести; но он хотел дать урок грядущим поколениям, чтобы они знали: если задета честь венценосца, то кара за это не может считаться жестокостью и заслуживать порицания; напротив, она достохвальна и требует поощрения и награды.
 
Будь это неверно, ни знаменитые цари Иудеи, ни другие, бо­лее поздние властители не стали бы преследовать тех, кто оскор­бил их отцов. Сам бог внушил им таковую обязанность. Об этом свидетельствуют и законы афинян, воздвигавших почетные ста­туи героям, которые отомстили за унижение и вред, причиненный республике, и смело предавали казни тиранов, пытавшихся нару­шить благополучие граждан.
 
Совершив столь славную месть, принц Датский не решился сразу и прямо объявить народу о своем поступке и положил дей­ствовать хитрее и не спеша и постепенно разъяснить подданным причины, побудившие его на такие действия. Итак, окружив себя людьми, сохранявшими верность памяти его покойного отца, он стал ждать, что предпримут граждане, когда узнают о столь вне­запных и устрашающих переменах. Жители близлежащих городов видели ночью столбы пламени над дворцом и наутро прислали хо­доков узнать, что случилось. Обнаружив на месте дворца груду
 
434
 
головешек, среди которых лежали обугленные трупы, горожане остолбенели. Даже стены не сохранились, весь дворец сгорел до­тла. Каков же был ужас гонцов, когда они увидели окровавленные останки короля. Туловище лежало в одном месте, голова откати­лась дальше. Некоторые возгорелись гневом, еще не зная, на кого; другие проливали слезы при виде столь горестного зрелища; тре­тьи втайне радовались, не смея в том признаться; четвертые ужа­сались совершенным душегубством и оплакивали страшную смерть своего властелина. Но большинство граждан помнили об убиении короля Хорввендила и видели в случившемся справедливый суд богов, павший на надменную голову тирана. Вот сколь противо­речивы были чувства, обуревавшие толпу. Никто не знал, чего ждать, все словно оцепенели, не решаясь выразить свои чувства, ибо каждый дрожал за свою жизнь, каждый опасался соседа, подо­зревая, что тот, быть может, сочувствует совершенному кровопро­литию.
 
Видя, что народ в страхе молчит, а знатные не восстают и все хотят лишь узнать причину ужасной беды, Гамлет решил не медлить. Выйдя вперед в сопровождении своей свиты, он обра­тился к датчанам с такой речью.
 
ВОЗЗВАНИЕ ГАМЛЕТА   К ДАТЧАНАМ
 
Если есть среди вас, господа, те, кто помнит злодейское убий­ство могучего короля Хорввендила, пусть спокойно перетерпят тяжкое и ужасное зрелище нынешнего бедствия. В вас живет ува­жение к верности, вы дорожите узами родства, почитаете оскорб­ленную память отцов — значит, не вам удивляться тому, что случи­лось. Пусть не отвращает вас вид окровавленных тел и страшных разрушений, гибель людей и дворцовых покоев. Ибо рука, свер­шившая сей праведный суд, не могла удовольствоваться меньшим; ничего другого ей не оставалось, как разорить тут все дотла, не щадя ни живых душ, ни бездушных предметов, ибо небеса пове­лели ей навеки запечатлеть в памяти народной сию справедливую месть.
 
Я вижу, господа,— и рад уважать вашу искреннюю предан­ность монарху,— что вас печалит вид изуродованного тела вашего короля Фангона; вам горестно видеть обезглавленным того, кто был правителем вашей земли; но прошу припомнить, что останки эти принадлежат не законному государю, а душегубцу, тирану, гнусному братоубийце. О датчане, куда отвратительнее и ужаснее было зрелище гибели вашего короля Хорввендила от руки родного брата! Да что брата! Скорее гнуснейшего из палачей, каких но­сила земля. Вы же своими глазами видели зарубленного Хорввен-
 
435
 
дила; со слезами и вздохами вы предали земле его изувеченное тело, исколотое и изрезанное ножами. И кто сомневается (а вы убедились в том на собственном опыте), что, покусившись на за­конного короля, тиран покусится и на законные права его поддан­ных, на старинные свободы датских граждан? Одна и та же рука растерзала короля и в тот же миг отняла у вас свободу и древние вольности. Какой же безумец выберет низменное рабство, если ему дана радость вкусить свободу, возвращенную без опасностей и кровопролития? Где тот помешанный, что предпочтет тиранию Фангона кротости и доброте воскресшего Хорввендила? Если правда, что самые суровые сердца смягчаются милостивым и мяг­ким обхождением и становятся уступчивей, а жестокое правление делает подданных злыми и мятежными, то как же и вам не видеть доброты одного и не сравнивать ее с жестокостью другого, столь же грубого, наглого и свирепого, сколь тот был мягок, любезен и приветлив!
 
Вспомните, датчане, вспомните, как милостив был Хорввен­дил, как праведно он царствовал, как заботливо, отечески правил вами — и, я уверен, самый черствый из вас очнется и признает, что у него отняли справедливого короля, доброго отца, приветливого сеньора и посадили на трон братоубийцу, упразднившего закон, осквернившего древние установления, презревшего наследие пред­ков и опозорившего злодействами честное имя датчан, на чью выю он набросил ярмо рабства, отменив свободы и законы, которые насаждал и свято блюл Хорввендил. Неужто вы опечалены, что пришел конец бедам и что злодей, обременивший свою совесть столь тяжкими грехами, расплатился сегодня с лихвой и за брато­убийство и за обиды, чинимые сыну Хорввендила, которого он лишил всех прав, а Данию — законного престолонаследника, заме­нив его чужаком и вором и обратив в безгласных рабов тех, кого мой отец избавил от рабства и нищеты? Где найдешь человека настолько неразумного, чтобы равнять благодеяния с обидами, пользу с вредом, добро со злом? Воистину, глупо и безрассудно князьям и воителям рисковать своей жизнью ради блага на­рода, если вместо награды народ будет платить им ненавистью и мятежом. Зачем стал бы Гофер воевать с тираном Бальдером, если бы свевы и датчане, вместо благодарности, изгнали бы его, а за­конным монархом признали бы сына того самого злодея, который замыслил их погибель? Где найдешь столь неразумного и нерас­судительного человека, что горевал бы при виде наказанной из­мены и искупленного злодейства? Кто и когда печалился о казни душегуба, терзавшего невинных? Кто ропщет на справедливое возмездие, постигшее узурпатора и тирана, кровопийцу и злого пса? 
 
436
 
Я вижу, вы слушаете со вниманием, вы удивлены, вы хотитезнать, кто же ваш избавитель. Вы смущены, ибо не ведаете, кого вам благодарить за избавление от тирана, за истребление логова, где он творил свои черные дела, обратив дворец датских королей в притон всех воров и изменников королевства. Так смотрите. Вот он перед вами — тот, кто совершил столь необходимое очищение. Это я, господа, это я; признаюсь, я отомстил за обиду, нанесенную моему отцу и сеньору, за рабство и закабаление его государства, ибо я истинный наследник королевского престола и ваш законный король. Я один исполнил долг, который был и вашим долгом; я один совершил подвиг, в котором по справедливости вам следо­вало быть мне помощниками. Да будет так. Я верю в вашу пре­данность покойному Хорввендилу; верю, что память о его доблест­ном правлении не изгладилась из ваших сердец; если бы я при­звал вас на помощь, вы бы не отказали в поддержке и средствах вашему природному сеньору. Но я хотел сам, собственными рука­ми совершить суд. Я полагал, что это доброе дело — покарать зло­дея, не ставя под угрозу жизнь своих друзей и честных граждан; я не желал подставлять под топор палача ваши головы и пред­почитал единолично нести бремя долга, ибо сознавал, что мне од­ному оно по силам. Я не хотел подвергнуть опасности чужую жизнь и испортить ненужной гласностью замысел, который ныне так счастливо претворил в жизнь. Я обратил в пепел изменников-царедворцев, сообщников тирана, но еще не предал огню останки Фангона. Вы сами должны назначить ему достойную кару. Вот пе­ред вами его мертвое тело, эта гнусная падаль, и раз при жизни он не дался вам в руки, раз вы не смогли выместить ваш гнев на живом злодее,— покарайте останки того, кто жирел за ваш счет и лил кровь ваших братьев и родичей. Смелей же, друзья, сло­жите костер для короля-узурпатора, предайте пламени презренное тело, спалите в огне похотливые члены и развейте по ветру пепел этого врага людей, а потом размечите на все стороны света искры костра, дабы ни серебряная урна, ни хрустальный кубок, ни чест­ная могила не дали последнего приюта праху столь мерзкого зло­дея. Пусть на земле не останется следа от братоубийцы, пусть ни единая частица этой плоти не осквернит датскую землю, чтобы сопредельные страны не заразились его мерзостью, а наша Дания очистилась бы от смрада преступления. Я исполнил свой долг, вручив вам убитого злодея. Довершите же начатое, скрепите своей рукой то, что входило в обязанность вашей службы. Так и следует воздавать царям-извергам, так хоронят тиранов, братоубийц и за­хватчиков чужого трона и ложа. Кто отнял свободу у своей роди­ны, тому родная земля отказывает в последнем пристанище. О добрые мои друзья, все вы знаете, сколь великое зло я претер-
 
437
 
пел, какие изведал муки, какое познал поношение с тех пор, как умер мой истинный король и господин, ибо все это вы видели своими глазами и понимали умом, когда сам я, несмышленыш, еще неспособен был осознать всю безмерность нанесенного мне оскорбления. Зачем же я стану рассказывать вам об этом? Какая польза от такой исповеди, коли вы сами все видели и знали и от гнева и горя кусали себе пальцы, видя мою беду; и проклинали злую судьбу, так жестоко гнавшую королевское дитя, хотя, правду сказать, ни один из вас даже глазом не моргнул. Вы знали, что отчим искал моей головы и не раз пытался привести свой замысел в исполнение, что я был брошен на произвол судьбы королевой, моей матерью, осмеян друзьями, презрен подданными. Доныне я влачил полные скорби дни, лицо мое не просыхало от слез, каж­дый миг моей жизни был отравлен страхом и подозрением, и я ежеминутно ждал, что острый меч покончит разом и с жизнью моей, и с моими горестями. Сколько раз, бродя по замку в образе безумца, я слышал, как вы сокрушались о моей участи, втайне сострадая обездоленному принцу, за которого некому вступиться; некому отомстить за убийство его отца, покарать кровосмесителя-дядю, отчима-убийцу. Но ваше сострадание вливало в меня новые силы; ваши пени и сетования открывали мне честность вашего духа, ибо вы скорбели о бедах своего принца и запечатлели в сердце жажду справедливости и мести за смерть того, кто заслу­живал долгой и счастливой жизни.
 
Есть ли на свете столь черствое сердце, столь суровый, холод­ный и беспощадный ум, которые бы не смягчились при воспоми­нании о перенесенных мною обидах, страданиях, тревогах и не пожалели бы ребенка-сироту, покинутого всеми до одного? Есть ли глаза, настолько сухие и забывшие о слезах, чтобы они не увлаж­нились при виде несчастного принца, униженного в собственном доме, преданного своей матерью, ненавидимого деспотом-дядей и столь безжалостно гонимого, что даже простой народ не смеет от­крыто плакать о его участи? О господа, вы не откажете в сочув­ствии тому, кого в детские годы сами пестовали и кормили своими руками; не верю, что сердце ваше глухо к моим детским страда­ниям. Я говорю с вами, потому что вы невиновны в измене и не запятнали ни рук своих, ни мыслей кровью доблестного Хорввен­дила. Будьте милосердны к королеве, вашей госпоже, а моей лю­безной матери, терпевшей насилие от тирана, и радуйтесь, что ныне исчез и уничтожен виновник ее позора, негодяй, вынудив­ший ее покинуть собственное дитя, более того — ласкать убийцу любимого супруга. Он загрязнил ее двойным клеймом: бесчестия и кровосмешения. Он разрушил ее дом и погубил семью. Вот по­чему, господа, я прикидывался слабоумным и скрывал свои за-
 
438
 
мыслы под личиной сумасшествия; в этой теплице выращивал я свою мудрость и осторожность, чтобы дождаться дня, когда соз­реет плод моей мести. А о том, насколько я преуспел и достиг ли цели, вы можете судить сами. И в этом, и во всем другом, что касается до государственных дел и интересов, я буду полагаться на ваши мудрые суждения и советы и обещаю следовать им не­уклонно. Отныне вы сами затопчете в землю последние искры пламени, спалившего моего отца, и предадите позорному забвению прах негодяя, обесчестившего супругу им же убитого брата и из­менившего своему монарху, совершившего предательское нападе­ние на своего государя и противозаконно поработившего всю страну и вас, ее честных граждан. Укравши у вас свободу, он не остановился перед братоубийством и кровосмешением. Ненавист­ное миру чудовище! Прямой ваш долг — защищать и оберегать Гамлета, вдохновителя и исполнителя справедливого возмездия. Я же радею о своей чести и вашей доброй славе и во имя их ре­шился на дерзновенный шаг, надеясь на вас, отцы мои и покро­вители, верные защитники правого дела. Я знал, что, сочувствуя принцу Гамлету, вы вернете ему и достояние отцов, и законное их наследие. Я очистил мою родину от позора, я затушил огонь, пожиравший ваши богатства, я смыл пятно, грязнившее имя ко­ролевы, я покончил с тираном и тиранией, перехитрил самого ловкого хитреца и положил конец его зверствам и бесчинствам. Я скорбел об обиде, нанесенной разом и моему любимому отцу, и моей любимой родине, и потому истребил деспота, помыкавшего вами так, как не прилично помыкать храбрыми воинами, победи­телями отважнейших военачальников земли.
 
Но коли так поступаю я с вами, то и вы по справедливости должны отплатить мне тем же за радость и добро, сотворенные мною для вас и вашего потомства. Воздав должное моей мудрой осторожности, вы изберете меня королем Дании, если я, по ваше­му мнению, того достоин. Я ваш освободитель, наследник империи моих предков, ничем не посрамивший их доброй славы. Я не зло­дей, не насильник, не братоубийца; я в жизни своей не причинил вреда никому, кроме негодяев, как законный сын и преемник ко­роля, справедливо мстящий за преступление, страшней и отвра­тительней которого нет. Не кому иному, как мне, вы обязаны воз­вращением свободы и отменой власти, столь долго вас угнетавшей. Я растоптал иго тирании, я сверг захватчика с престола и отнял скипетр у недостойного, употреблявшего во зло священное право королей. Ваше дело — вознаградить того, кто заслуживает награ­ды; вы сами знаете, чем платят за такие заслуги; награда в ва­ших руках, вас я прошу заплатить как должно за доблесть и победу.
 
439
 
Речь молодого принца так глубоко взволновала датчан и так безраздельно открыла для него сердца знати, что одни плакали от сострадания, другие от радости, видя, что принц не только разу­мен, но и на редкость умен. Забыв печали, все они единодушно избрали его королем Ютландии и Херсонеса, составлявших в сово­купности территорию нынешней Дании. После торжественной ко­ронации, приняв присягу подданных и вассалов,  Гамлет отправил­ся в Англию за своей невестой. Он торопился сообщить будущему тестю об одержанной победе. Но тут король Англии едва не сде­лал того, что не удалось Фангону, несмотря на все ухищрения.
 
Едва высадившись на британском берегу, Гамлет поспешил уведомить англичан о том, какими средствами он вернул себе утраченный престол. Узнав о смерти Фангона, английский король пришел в крайнее замешательство. Два противоположных чувства раздирали его: дело в том, что в давние времена, будучи товари­щами по оружию, они с Фангоном взаимно поклялись в верности и договорились, что если один из них будет убит, то другой возь­мет на себя кровную месть и не успокоится, пока не истребит убийцу. Давши такую клятву, король варваров-англичан обязан был предать смерти Гамлета. Фангон, хоть и друг, был уже мертв; убийца же, ходивший еще по земле, оказался его зятем, супругом его дочери, и это заглушало в сердце англичанина мстительное чувство. Но в конечном счете долг чести и верность клятве одер­жали верх. Король принял решение убить своего зятя. Однако, как мы увидим, эта затея привела к собственной его гибели и разграблению всего острова разгневанным и ожесточившимся ко­ролем датчан. Я сознательно опускаю описание этой битвы, ибо оно уведет нас в сторону от повествования; к тому же мне не хо­чется злоупотреблять вашим вниманием. Расскажу вам только, каков был конец доблестного и мудрого короля Гамлета. Раскви­тавшись с полчищами врагов, ускользнув из стольких хитрых за­падней, он вдруг оказался игрушкой в руках судьбы и живым уроком для всех властителей, которые слишком полагаются на свою счастливую звезду, забывая, что мирское благополучие из­менчиво и преходяще.
 
Король Английский сам видел, что расправиться с зятем, ко­ролем датчан, будет нелегко. Не желая также преступать законы гостеприимства, он решил отдать дело отомщения за Фангона в чужие руки: пусть кто-нибудь другой исполнит старую клятву, дабы королю Англии не пришлось обагрить руки в крови соб­ственного зятя и осквернить свое жилище, предательски умертвив гостя. 
 
440
 

Читатель, пожалуй, скажет: да этот ваш Гамлет прямо второй Геркулес, посылаемый Эвристеем по наущению Юноны в разные концы света на верную смерть, чтобы там ему и голову сложить; или же уподобит его Беллерофонту, отправленному к Иобату на погибель, либо — оставим старые басни древних — Урии, обре­ченному Давидом в жертву вражеской ярости.
 
Дело в том, что английский король незадолго до того похо­ронил свою супругу;  и хоть на деле он вовсе  не помышлял о но­вом браке, но упросил будущего зятя совершить путешествие в Шотландию, наговорив ему тьму лестных слов о его уме и прони­цательности; мол, трудно было бы найти более подходящего че­ловека для трудного посольства, чем Гамлет, самый хитрый и до­гадливый человек на свете, способный довести до успешного за­вершения любое дело. А состояло это дело в сватовстве. Гамлета посылали сватом к королеве Шотландии, девице гордого нрава, презиравшей всех женихов и не считавшей ни одного достойным себя. Сколько принцев ни являлось к ней свататься, ни один не сносил головы. Но такова уж была счастливая звезда датского властителя, что Герметруда (так звали королеву Шотландии), про­слышав о приезде Гамлета и узнав о цели его посольства, забыла высокомерное презрение к мужчинам,  смягчила  свой непреклон­ный нрав и решила взять себе в мужья самого Гамлета,  о  кото­ром ей было известно,  что это самый мудрый и смелый принц, о каком ей доводилось слышать. И она положила отнять его у английской принцессы, ибо одну себя считала подходящей для него супругой. И вот эта амазонка, не знавшая любви и прези­равшая Купидона, добровольно принесла гордыню в жертву своим женским желаниям.
 
Когда датчанин прибыл, она прочла врученные им письма се­добородого англичанина и, смеясь над глупыми вожделениями старца, чья кровь уже давно остыла, не сводила глаз с молодого и пригожего Адониса северных широт, радуясь, что ей попалась такая славная добыча и заранее предвкушая удачную охоту.
 
Эта дева, чью гордость не могли победить ни красота, ни лю­безность, ни отвага, ни богатство других принцев и королей, ры­царей и вельмож, ныне сдалась без боя, покоренная одною лишь молвой о хитрости датчанина; но, зная,  что он женат на англий­ской принцессе, она повела такую речь:
 
— Могла ли я ждать от богов и Фортуны столь прекрасного дара,  как счастье лицезреть в своих владениях самого безупреч­ного рыцаря северных стран!  Ибо король  Дании славен и почтен у всех народов, и соседних и дальних, за свою доблесть, и мудрость, и удачливость во всех делах. Отныне я в неоплатном долгу у анг­лийского короля — хотя в его намерения не входило ни мое, ни
 
441
 
ваше благо — за то, что он оказал мне честь и удовольствие при­слать столь знаменитого человека для переговоров о браке между ним, уже старым и немощным, и к тому же заклятым врагом всего моего рода, и мною; а какова я, видит каждый. Невеста вроде меня отнюдь не может желать брака с человеком, о котором вы сами говорите, что он сын раба. Но никак не пойму и другого: зачем сын Хорввендила и внук Рорика,— тот самый, что своим мудрым слабоумием и разумным помешательством победил могучего и хитроумного Фангона и отнял у врага свой престол и во всем был разумен и основателен,— зачем он уронил себя, вступив в союз с женщиной низменного происхождения? Пусть она дочь короля, все равно; плебейская кровь непременно даст себя знать, и все увидят, каковы на деле старинные добродетели и благород­ство ее рода.
 
Вам ли, сударь мой, не знать, что невесту выбирают не за преходящую красу, а руководствуясь доброй славой, древностью рода, прославившего себя благомыслием и ни разу не изменивше­го доброму имени прародителей? Красивое лицо — ничто, если благородство духа не украшает и не увенчивает тленного телесно­го совершенства, которое столь хрупко, что может исчезнуть от любой, самой ничтожной, случайности. Не следует забывать, что погоня за красотой многих ввела в обман: точно цепкие шипы, красота впивается в душу, увлекая неосторожного в бездну гибе­ли, позора и унижения. Нет, одна я достойна быть вашей супру­гой, ибо я королевского рода и знатностью могу потягаться с пер­выми властительницами Европы, не уступая им ни благородст­вом крови, ни могущественной родней, ни богатством. Я не толь­ко сама королева, но и любому, кто разделит со мною ложе, могу по праву присвоить титул короля Шотландии и вместе с ласка­ми и поцелуями подарить знаменитое королевство и великую страну.
 
Судите же сами, государь, как высоко я ценю ваше располо­жение! Если доныне я одним взмахом меча прогоняла всякого, кто осмеливался мечтать о браке со мной, то вам я готова отдать и мои поцелуи, и объятия, и скипетр, и корону. Какой мужчина, если он не сотворен из камня, откажется от столь завидного дара, как Герметруда и королевство Шотландское в придачу? Примите его, любезный король, возьмите за себя королеву, которая с лю­бовью печется о вашем благе и может дать вам больше радостей за один день, чем эта скучная англичанка за целую жизнь. Хотя, несмотря на свою низменную, плебейскую кровь, она превосходит меня красотой, но такому венценосцу, как вы, приличнее выбрать благородную и знатную Герметруду, а не красавицу плебейку, вышедшую неведомо из каких низов. 
 
442
 
Нетрудно понять, что датчанин счел эти доводы весьма вес­кими; ведь разговор коснулся тайного порока, им самим обнару­женного; не прощал он своему тестю и коварства, ибо тот веро­ломно послал его в Шотландию на смерть; и, наконец, польщен­ный ласками, поцелуями и сладкими речами королевы, женщины молодой и вовсе не безобразной, Гамлет, хотя и не скоро сдался на ее уговоры и не сразу забыл свою жену, но соблазн получить корону Шотландии и тем самым открыть себе путь к престолу всей Великобритании превозмог. Он обручился с Герметрудой и увез ее с собой ко двору английского короля, чем еще больше раз­жег в душе того стремление искать его смерти. И он бы наверняка погиб, если бы не первая жена его, английская принцесса, кото­рая больше заботилась о благополучии своего неверного мужа, чем о жизни родителя. Она предупредила Гамлета о подстерегав­шей его опасности и сказала так:
 
— Для меня не тайна, сударь, что прелести женщины бес­стыдной и наглой, а потому сладострастной, больше влекут чув­ства молодых мужчин, чем стыдливые поцелуи законной и цело­мудренной супруги. Я не могу считать справедливым, что вы с та­ким пренебрежением, без всякой моей вины, покинули меня, вашу жену, и предпочли союз с особой, которая когда-нибудь доведет вас до беды. И хотя попятная каждому ревность и справедливое негодование освобождают меня от обязанности заботиться о вашем благе,— как и вы не заботитесь о моем,  хотя я ничем не заслужи­ла подобного обхождения,— но милосердие и сострадание к мужу сильнее в моем сердце, чем обида, хотя мне больно видеть, что мое место заняла наложница и что мой законный супруг у всех на глазах целует постороннюю женщину. Это оскорбление, и великое. Многие знатные дамы в отместку за измену казнили смертью своих мужей; но, как ни велика моя обида, она не помешает мне открыть вам глаза на готовящийся против вас заговор; прошу вас, будьте осмотрительны, ибо враги задумали лишить вас жизни, а если вы умрете, то я вас не переживу. Многие узы связывают меня с вами нерасторжимо. Но главная причина, побуждающая меня заботиться о вашем благополучии,— это дитя, которое зача­то вами и уже шевелится у меня под сердцем. Ради вашего сына вы должны отбросить любовные химеры и думать обо мне, а не о вашей любовнице. Я же обещаю любить ее из уважения к вам и удовольствуюсь тем, что наш сын будет ее ненавидеть и презирать за то зло, которое она причинила его матери. Никакие душевные бури, никакие обиды не в силах погасить пламя чистой любви, отдавшей вам мое сердце. Ничто не заставит меня забыть чувства, побудившие вас просить моей руки. Ни ухищрения той, что укра­ла у меня ваше сердце, ни гнев моего отца — ничто не помешает
 
443
 
мне охранять вас от ложного гостеприимства, столь же притвор­ного, как безумие, коим вы некогда обманули козни и злоумышле­ния вашего дяди Фангона, когда гибель вашу, казалось, ничто не могло предотвратить.
 
Если бы не это предупреждение, Гамлету пришел бы конец, а заодно и всему шотландскому войску, прибывшему с ним. Анг­лийский король, с изъявлениями самой искренней дружбы, уст­роил своему зятю пир по случаю свадьбы с его новой дамой и при этом приготовил такую хитрую западню, что гостю пришлось бы крепко поплясать на этом балу. Но предупрежденный Гамлет пошел на пир в кольчуге, скрытой под одеждой, повелев так же поступить и всем своим людям. Лишь благодаря этому он уцелел, отделавшись легкими ранениями. Разыгралось кровавое побоище, упоминавшееся выше, в котором король Английский сложил го­лову, после чего все его государство было разграблено и разорено датчанами и варварами с островов.
 
Победитель Гамлет собрался в возвратный путь на родину, с богатой добычей и в сопровождении обеих своих жен. В пути до него дошла весть о том, что Виглер, его дядя и родной сын Рори­ка, отняв королевскую казну у сестры своей Герутты, сел на дат­ский престол. При этом он утверждал, что Хорввендил якобы по­лучил Ютландию лишь во временное управление, настоящим же королем ее остается он, Виглер, и что теперь он может передать страну под начало любому лицу по своему усмотрению.
 
Гамлет, не желая ссориться с сыном того, кто положил начало величию и славе всего их рода, умилостивил Виглера такими бо­гатыми и пышными дарами, что тот почел себя удовлетворенным и увел свое войско с земель Герутты и ее сына. Но в скором вре­мени Виглер пожелал править всеми своими владениями едино­властно, особенно после завоевания Скании и Зиаландии. Весьма поощряла его в этих намерениях и Герметруда, безмерно любимая жена Гамлета: вступив в тайный сговор с Виглером, она обещала стать его супругой, если он избавит ее от теперешнего мужа. Виг­лер послал Гамлету вызов и пошел на него войной. Добрый и разумный король датчан, жалея свой народ, предпочел бы избе­жать войны; но отказом от борьбы он запятнал бы бесчестьем свое доброе имя. Война же грозила гибелью. Опасение за свою жизнь боролось в его душе с требованиями чести. Но, вспомнив, что до сих пор никакие угрозы не могли поколебать его мужества и стой­кости, он предпочел пойти па гибель, нежели лишиться бессмерт-
 
444
 
ной славы, сопутствующей смелым воинам. Жизнь без чести на­столько же ниже геройской смерти, насколько слава выше про­зрения и безвестности. Но доблестный государь заплатил слишком дорогую цену за слепое доверие к жене своей Герметруде и чрез­мерную к ней любовь и за то, что нисколько не раскаивался в оскорблении, которое нанес своей первой супруге. А между тем именно это послужило причиной его несчастья. Он же ни за что бы не поверил, что обожаемая сверх всякой меры жена так подло его предаст; он ни разу даже не вспомнил пророческих слов анг­личанки, предсказавшей, что поцелуи этой женщины доведут его до беды, ибо они отняли у него главное его оружие — разум и осмотрительность, коими он прославился во всех странах Север­ного моря и в обеих Германиях. Только одно и печалило этого короля, влюбленного в свою жену: неизбежная разлука с ней, его кумиром, когда настанет конец. Он хотел либо умереть одновре­менно с нею, либо заранее найти ей другого мужа, который будет заботиться о ней и любить ее так же сильно, как он. Но неверная уже сама позаботилась о новой свадьбе и вовсе не нуждалась в его помощи. Видя печаль Гамлета ввиду предстоящей разлуки, она лицемерно ободряла его и торопила начать роковую битву, клятвенно обещая, что последует за ним до конца и разделит его жребий, ждет ли его победа или поражение. Он, дескать, сам уви­дит, сколь безмерно превосходит она в любви постылую англи­чанку; жалка и презренна женщина, которая боится идти на смерть вместе со своим мужем. Послушать ее, вы бы подумали, что перед вами супруга царя Митридата или Зенобия, царица Пальмиры,— так она красиво рассуждала об этих высоких мате­риях и похвалялась своей верностью и постоянством. Но когда дошло до дела, все увидели, что то были пустые слова: какой же легкомысленной оказалась та самая дева Шотландии, которая с мечом в руках оберегала свое целомудрие, прежде чем впервые узнала поцелуи супруга! Не успел Гамлет выступить в поход, как она снеслась с Виглером. Когда кончился бой, в котором несчаст­ный датчанин был убит, Герметруда с останками своего мужа сда­лась на милость захватчика, а тот, весьма довольный столь внезап­ными и лестными переменами, дал приказ, не теряя времени, справить свадьбу, купленную ценой крови и богатств Хорввенди­лова сына.
 
Что бы ни говорила и ни думала женщина, достаточно самой незначительной превратности в ее судьбе, чтобы все изменилось и преобразилось в ее мыслях. Нет у нее чувств, которых не изгла­дило бы время: самые ничтожные пустяки, легко побеждаемые мужским постоянством, способны поколебать и даже разрушить до основания неустойчивую верность изменчивого женского есте- 
 
445
 
ства, не знающего ни твердости, ни постоянства. Женщина любит обещать, но не любит исполнять обещанное и не может сдержать слово, ибо так создана, что не ставит никакого предела своим же­ланиям; каждый миг ее увлекают новые обольщения, она тянется ко все новым соблазнам и так же скоро отворачивается от них. Во всем она взбалмошна, причудлива и неблагодарна, сколько ей ни делай добра и как ей ни служи.
 
Сам вижу, что уклонился в сторону от моей истории, порицая весь женский пол. Но пороки Герметруды вынудили меня сказать больше, чем я хотел; я невольно последовал за автором, у которого вычитал эту историю. Сам того не желая, я пошел по проложен­ной им колее, так все это приятно и простодушно у него изло­жено. Да и есть в сих обвинениях большая правда: ведь мы знаем, что несчастный король Датский погиб в сражении с Виглером. Таков был конец Гамлета, сына Хорввендила, государя Ютлан­дии. Если бы он был столь же удачлив, сколь одарен от природы, никакой грек или римлянин не сравнился бы с ним доблестью и блеском ума. Несчастье преследовало его по пятам, но он снова и снова побеждал злую судьбу усилием воли и постоянством и оставил нам пример величия духа и мужества, достойного самых великих государей. В бедствиях он укреплял себя надеждой, ко­гда не было для надежды никакого места; он был достоин восхи­щения, и только одно-единственное пятно омрачало блеск его ред­костных достоинств. А дело в том, что самая большая победа человека — это победа над собственными страстями, умение обуз­дывать вихри чувств, поднятых всякого рода обольщениями. Как бы ни был человек могуч и мудр, но если его одолевают плотские вожделения, он непременно унизит свое достоинство; однажды вперив взор в лицо красавицы, он станет безумно и постыдно го­няться за женщинами. Таким пороком страдал Самсон — сей Гер­кулес древних евреев. Мудрейший из судей, он утратил весь свой ум, как только пошел по этой дорожке. Да и в наше время немало знаменитых, разумных, доблестных и славных мужей потеряли эти великие достоинства, увлекшись женской красотой.
 
Но вы, любезный читатель, не должны уподобляться пауку, который питается гнилью и именно ее выискивает в садовых цве­тах и плодах; ведь в том же саду живет пчела, которая собирает мед, умея находить нектар в ароматных и свежих цветках. Так и добродетельный человек: пусть он читает про жизнь блудника, пьяницы, душегуба, вора и кровопийцы — ведь он делает это не для того, чтобы им подражать и осквернять сими пороками свою душу, но для того, чтобы чуждаться блуда, бежать от обжорства и пьянства, следовать стезей скромности, сдержанности и благо­нравия. 
 
446
 
Таким и был Гамлет из моей истории: где другие обжирались на пирах и напивались допьяна, он никогда не предавался хмелю. Где другие жадно нагромождали сокровища, он считал истинным богатством одну лишь добродетель и только ее соглашался накап­ливать. Он сравнялся с теми, кого почитал богами,— ибо еще не знал света евангельского откровения. Как мы видим, и среди вар­варов и язычников, не ведавших истинного слова божия, было немало людей, которых сама природа вела по пути добродетели. Нет народа, как бы он ни был свиреп и дик, который не любил бы добра и не искал бы похвалы за достойные дела, а добрая сла­ва во все времена была наградой за доблесть и праведную жизнь. Я люблю пересказывать разные случаи из истории народов, не знавших крещения, дабы доблести варваров помогали нам совер­шенствовать наши собственные добродетели; видя, как велико­душны, мудры, предусмотрительны и стойки были они, постараем­ся,— нет, не подражать им, ибо подражание не многого стоит, но превзойти их, подобно тому как наша святая вера превосходит их суеверия, а век наш и чище, и умнее, и прекраснее, чем те вре­мена, когда им довелось жить и запечатлеть в веках свою доб­лесть.
Источник: Михайлов А.  Франсуа де Бельфоре // Европейская новелла Возрождения. М.: Художественная литература, 1974. С. 636–638.
ПРИМЕЧАНИЯ 
 
 
 
 
ФРАНСУА   ДЕ   БЕЛЬФОРЕ
 
Франсуа де Бельфоре (1530—1583) был выходцем из Гаскони. В ранней молодости он обратил на себя внимание Маргариты Наваррской, и она руково­дила его воспитанием. Бельфоре был плодовитым писателем, но подвизался он главным образом в области переводов-перелицовок. Он познакомил фран­цузскую публику с новеллистикой Банделло, напечатав в 1560—1580 годах несколько томов «Трагических историй, извлеченных из итальянских произ­ведений Банделло», переводил отдельные книги Антонио Гевары, Гвиччарди­ни, Боккаччо, Цицерона, Ахилла Татия и др. Перу Бельфоре принадлежат также два тома из пятитомного коллективного сборника «Необычайные исто­рии, извлеченные из многих знаменитых авторов». Здесь Бельфоре поместил свою обработку рассказа Саксона Грамматика (1140—1206) о Гамлете (из его латинских «Деяний датчан», которые, между прочим, были впервые напечатаны в Париже в 1514 г.). Из книги Бельфоре Шекспир заимствовал сюжет своей великой трагедии.
 
На русском языке впервые напечатано в 1880 году в «Театральной библиотеке» и затем перепечатано в 1900 году в т. II научного трехтомного издания «Гамлета» Шекспира, осуществленного Академией наук под редак­цией К. Р. (К. К. Романова). В настоящем томе публикуется новый перевод.
 
Стр. 414—416. Хорввендил, Фангон, Рорик, Герутта и др.— Имена этих легендарных датских королей и героев встречаются и в ряде других литера­турных памятников, прежде всего англосаксонского происхождения (в част­ности в поэме «Беовульф»). Оттуда они перешли к Саксону Грамматику, где их и нашел Бельфоре.
 
Стр. 415. ...возводят поклепы на мои писания... — Бельфоре имеет в виду свою деятельность как королевского историографа. Написанные им части «Анналов Франции» изобиловали фактическими ошибками, и Бельфоре был снят со своего поста.
 
...когда датчане приняли веру Христову... — Это произошло при коро­ле Гаральде Синезубом в 960 г.
 
Свевы — группа германских племен, обитавших в Западной Германии; в IV—VI вв. они, дойдя до Испании, основали здесь свое королевство, в 585 г. разгромленное вестготами.
 
Кимврийский Херсонес.Так географы античности называли северную оконечность полуострова Ютландия.
 
Стр. 418. Брут Луций Юнпус (ум. в 508 г. до и. э.) — римский полити­ческий деятель, утвердивший в Древнем Риме республику, свергнувший ти- 
 
636
 
ранию Тарквиниев и ставший первым консулом. Согласно легенде, его мать была родной сестрой Тарквиния Гордого.
 
Стр. 419. Тарквиний, прозванный Гордым (ум. в 494 г. до н. э.),— рим­ский царь, чье правление было отмечено крайним произволом и жестоко­стью. Свергнут в 510 г. до н. э.
 
...царя Давида, который притворялся безумным... — Давид, леген­дарный царь Израиля, бежал от гнева Саула к Анхусу, царю Гефскому, и, чтобы не быть узнанным, притворился безумным. Об этом рассказывается в Библии (Первая книга Царств, 21, 13—15).
 
Стр. 420. Ламии — фантастические существа, питающиеся кровью детей (г р е ч.   миф.).
 
Стр. 428. Готия — земля готов (Готланд), историческая область на юго-западе Швеции (не путать с островом Готланд).
 
Биормия — историческая область на севере Дании, земля племени биормов (упоминается также в «Беовульфе»).
 
Стр. 429. ...на Саула, вопрошавшего о будущем прорицательницу.— В Библии (Первая книга Царств, 28, 7—25) рассказывается, как Саул обра­щался к прорицательнице, чтобы узнать исход своей войны с филистимлянами.
 
...Библия упоминает о колдовстве и запрещает к нему прибегать.— Об этом говорится в Библии неоднократно: «Мужчина ли или женщина, если будут они вызывать мертвых или волхвовать, да будут преданы смерти» (Левит, 20, 27). См. также Второзаконие, 18, 10—12.
 
Стр. 430. ...императоры Рима издавали законы против колдунов.— Такие законы издавались римскими императорами неоднократно; обилие подобных законов говорит о том, что в Древнем Риме среди простого народа вера в кол­дунов была очень стойка.
 
Мерлин.— в Артуровских сказаниях и средневековых рыцарских романах — волшебник, обладавший способностью даровать бессмертие, де­лать людей невидимыми и т. п. Поздние обработки легенд о Мерлине были очень популярны и в XVI в.
 
Стр. 434. ...завещал... Соломону не дать умереть своей смертью некоему человеку, оскорбившему его.— Этим человеком, согласно библейскому рас­сказу, был Семей, сын Геры Вениамитянина из Бахурима, оскорбивший Да­вида, когда тот шел в Маханаим (см. Вторую книгу Царств, 16, 13).
 
Стр. 441. ...Геркулес, посылаемый Эвристеем по наущению Юноны...— Геркулес (г р е ч. Геракл) был сыном Юпитера и Алкмены; ревнивая Юнона (г р е ч. Гера) сделала так, что раньше Геркулеса родился Эвристей, и поэтому будущий герой должен был во всем повиноваться этому потомку Персея. Эвристей посылает Геркулеса на совершение его двенадцати под­вигов.
 
...Беллерофонту, отправленному к Иобату на погибель...— Окле­ветанный Антеей, женой царя Аргоса Прета, Беллерофонт был послан к ли­кейскому царю Иобату с письмом, в котором содержалась просьба к Иобату погубить героя (г р е ч.   м и ф.). 
 
637
 
Стр. 441. Урия.— В Библии (Вторая книга Царств, 11, 2—27) рассказы­вается, как царь Давид погубил Урию, чтобы взять себе в жены его жену Вирсавию, поставив его во время сражения на самое опасное место.
 
Адонис — прекрасный юноша, из-за которого спорили Афродита и Персефона, пылавшие к нему страстью (г р е ч.   м и ф.).
 
Стр. 444. Скания — историческая область Сконе в южной части со­временной Швеции, непосредственно примыкающая к проливу, отделяющему Швецию от Дании.
 
Зиаландия — правильнее: Зеландия, остров в Балтийском море, самый крупный в составе Дании.
 
Стр. 445. ...в обеих Германиях...— Очевидно, речь идет о немецких зем­лях, лежащих по разным сторонам Рейна.
 
Митридат, прозванный Великим,— понтийский царь с 123 до 63 г. до н. э., постоянно враждовавший с Римом. Окруженный врагами и предан­ный сыном Фарнаком, Митридат принял яд; вместе с ним покончили с со­бой его жены.
 
Зенобия — царица Пальмиры, жена царя Одената, славившаяся кра­сотой, умом и поистине мужской энергичностью (III в.). Когда Оденат был побежден и взят в плен римским императором Аврелианом, а затем предательски убит, Зенобия умело и решительно правила Пальмирой и хранила верность памяти мужа.
 
 
СЕНЬОР   ДЕ   ШОЛЬЕР
 
Жан Дагоно (1509—1592), прозванный сеньором де Шольером, был пло­довитым писателем. О его жизни почти никаких достоверных сведений нет. Его основные сочинения — «Девять утренних бесед» и «Послеполуденные беседы» — были напечатаны в Париже в 1585 году. В этих книгах среди рассуждений на морально-этические, исторические, бытовые и другие темы («О золоте и железе», «О женщинах безобразных и красивых», «О рев­ности мужской и женской», «О семейном согласии», «О браке», «О болтовне и кокетстве женщин» и т. д.), обнаруживающих большую начитанность писателя, разбросано несколько вставных новелл, призванных проил­люстрировать то или иное положение автора.  Научное издание  сочине­ний Шольера было осуществлено лишь однажды — в 1879 году Полем Лакруа.
 
На русском языке публикуется впервые.
 
Стр. 448. «О некоем кастрате».— Из книги «Девять утренних бесед» (из беседы 4-й — «О кастратах»).
 
Стр. 449. Лиар — мелкая медная монета, равная четверти су; в XVI в. это была самая мелкая денежная единица во Франции.
 
Стр. 450. «О дьяволе и болтливых языках».— Из книги «Послеполуденные беседы» (из беседы 5-й — «О болтовне и кокетстве женщин»). 
 
638
 
Стр. 451. ...кого святой Михаил сбросил в ад...— Согласно Библии, архангел Михаил, предводитель небесного воинства, одолел в единобор­стве дьявола, о чем в средние века слагалось немало церковных легенд.
 
Стр. 452. «О бородах».— Из книги «Послеполуденные беседы» (из бе­седы шестой — «О бородах»).
 
...как брат Жан Почни Бутылку обходился со своим требником...— В «Гаргантюа и Пантагрюэле» Рабле (кн. I, гл. 41) рассказывается, что брат Жан по утрам для очистки желудка перед выпивкой читал свой требник.
 
А. Михайлов 
 
 
 
 
 
639
 


* Исправленная опечатка. В тексте: «придворвого».
© БД «Русский Шекспир», 2008
© Гайдин Б. Н., OCR, текстологическая правка, 2008

©

Информационно-исследовательская
база данных «Русский Шекспир», 2007-2024
Под ред. Н. В. Захарова, Б. Н. Гайдина.
Все права защищены.

russhake@gmail.com

©

2007-2024 Создание сайта студия веб-дизайна «Интэрсо»

Система Orphus  Bookmark and Share

Форум «Русский Шекспир»

      

Яндекс цитированияЭлектронная энциклопедия «Мир Шекспира»Информационно-исследовательская база данных «Современники Шекспира: Электронное научное издание»Шекспировская комиссия РАН 
 Каталог сайтов: Театр Каталог сайтов - Refer.Ru Яндекс.Метрика


© Информационно-исследовательская база данных «Русский Шекспир» зарегистрирована Федеральной службой
    по надзору за соблюдением законодательства в сфере СМИ и охраны культурного наследия.

    Свидетельство о регистрации Эл № ФС77-25028 от 10 июля 2006 г.