АКТ ПЕРВЫЙ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Рим. Улица.
Входят ФЛАВИЙ, МАРУЛЛ и несколько горожан.
ФЛАВИЙ
Бездельники, никчемные созданья!
Зачем вы здесь? Ступайте по домам!
Какой себе устроили вы праздник?
По будням цеховые все должны
Носить опознавательные знаки
Ремесел – на себе или с собой.
Вот ты – чем добываешь пропитанье?
ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН
Я-то? В смысле: чего я делаю? Плотник я, сударь.
МАРУЛЛ
А где угольник? Фартук юфтяной?
Зачем ты в праздничное нарядился? –
А ты в чем мастер, ну-ка отвечай!
ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН
Ежели по правде, сударь, то рядом с настоящими мастерами я просто сапожник.
МАРУЛЛ
В каком смысле? Говори точно.
ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН
Если точно, я исправляю то, что тебе в подметки не годится.
МАРУЛЛ
Что за бред, дурак? Чем ты занимаешься?
ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН
Топай ногами, сколько тебе угодно. Если у тебя прохудится, я зашью.
МАРУЛЛ
Что ты мне зашьешь, нахал?
ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН
Как – что, сударь? Подметки!
МАРУЛЛ
Так ты сапожник, что ли?
ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН
А я об чем и говорю! А вообще-то у меня много профессий, которые совместились в одной. Я не расстаюсь с шилом. Я посредничаю и в торговых делах, и вмешиваюсь в женские – и всё этим острым инструментом. Чеботарь – также и хирург: он делает операции на коже. А еще он кузнец: будь ты самый-рассамый порядочный господин, а если обут в яловые сапоги – он приколачивает тебе подковы.
ФЛАВИЙ
Что ж не сидится в мастерской тебе?
Зачем по улицам ты водишь толпы?
ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН
Еже ли по правде, сударь, для того и вожу, чтобы эти люди поскорее износили свои башмаки, а у меня было больше работы. Ну, и просто хочется посмотреть на триумф Цезаря и порадоваться.
МАРУЛЛ
Хотите радоваться? А чему?
Быть может, тени прошлого величья?
Каких заложников привел он в Рим?
Не скажите ли, где его трофеи?
О люди, порождения камней!
Вы хуже, чем бесчувственные глыбы!
О жесткие, жестокие сердца!
Забыли вы великого Помпея?
Несчастные, забыли, сколько раз
Вы лазали на стены и бойницы,
На башни, трубы! С малыми детьми
Торчали там часами, ожидая,
Когда по улицам проедет он.
Издалека завидев колесницу,
Кричали так, что волновался Тибр
От эха голосов, и, содрогаясь,
Едва не выходил из берегов
Извилистых. Но всё переменилось!
О нем погоревали вы слегка,
Но вас утешили – и очень скоро.
И вот теперь вам новый праздник дан.
И вот теперь вы лучшее надели,
И вот теперь цветочки принесли,
Желая приукрасить путь кровавый
Губителя Помпея. Ну и что?
Какая разница – вам лишь бы праздник!
Стыд, граждане! Ступайте по домам,
Падите на колени и молитесь,
Чтоб божества не покарали Рим
Какою-нибудь новою заразой,
Когда неблагодарности чума.
Его уже и так почти изъела.
ФЛАВИЙ
Да, да, ступайте, добрые друзья,
Но лучше не домой, а соберите
Таких же пролетариев[1], как вы,
Ведите их рыдать на берег Тибра
И там излейте в воду столько слез,
Чтобы при самом медленном теченье
Поток поднялся до вершин холмов
И их поцеловал. Тогда, быть может,
Замолите вы свой тягчайший грех.
Горожане расходятся.
А чернь – металл не столь уж тугоплавкий.
Смотри, как удаляются они:
Понурились, молчат. Не от стыда ли?
Ну, ладно, к Капитолию пойдем:
Ты – этою улицей, а я – другою.
И по дороге мы сорвем венки
Со всех его противных монументов.
МАРУЛЛ
Не вышло бы из этого беды:
У нас же Луперкалии сегодня.
ФЛАВИЙ
Так что ж ему – развешивать венки
На всех своих противных истуканах?
Идем, и чернь разгоним заодно.
Мы крылья Цезарю пообщипаем,
А то уж больно высоко взлетел.
Иль станет он недосягаем взору
И нас заставит вечно трепетать.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Площадь.
Трубы.
ДЕЦИЙ, ЦИЦЕРОН, БРУТ, КАССИЙ и КАСКА.
За ними – толпа, и среди нее ПРОРИЦАТЕЛЬ.
ЦЕЗАРЬ
Кальпурния!
КАСКА
Тихо, вы! Цезарь говорить будет.
Музыка умолкает.
ЦЕЗАРЬ
Кальпурния!
КАЛЬПУРНИЯ
Да, мой повелитель?
ЦЕЗАРЬ
Стань под удар Антония, когда
Священный бег начнется. Марк Антоний!
АНТОНИЙ
Да, повелитель мой?
ЦЕЗАРЬ
Не позабудь
Хлестнуть Кальпурнию во время бега.
От этого, как старцы говорят,
Бесплодие проходит.
АНТОНИЙ
Не забуду.
Всё сделаю, что Цезарь мне сказал.
ЦЕЗАРЬ
Ступай. Обряды в точности исполни.
Музыка.
ПРОРИЦАТЕЛЬ
Цезарь!
ЦЕЗАРЬ
Кто ко мне обращается?
КАСКА
Да тихо вы там! Разыгрались некстати.
Музыка умолкает.
ЦЕЗАРЬ
Кто это из глубин народных масс
Ко мне взывает? Я услышал голос
Сквозь шум толпы и музыку. Так что ж
Ты хочешь мне сказать?
ПРОРИЦАТЕЛЬ
Остерегайся
Ид мартовских!
ЦЕЗАРЬ
Кто этот человек?
БРУТ
Он прорицатель и предупреждает,
Что иды марта – время, для тебя
Опасное.
ЦЕЗАРЬ
Пусть подойдет. Хочу я
В лицо ему взглянуть.
КАССИЙ
Эй, выходи!
Старик, тебя желает видеть Цезарь.
ЦЕЗАРЬ
Так что же ты сказал мне? Повтори!
ПРОРИЦАТЕЛЬ
Ид мартовских остерегайся.
ЦЕЗАРЬ
Полно!
Он невменяем. Что нам до него?
Уходят все, кроме БРУТА и КАССИЯ.
КАССИЙ
Что ж не идешь смотреть на бег священный?
БРУТ
Я? А зачем?
КАССИЙ
Прошу тебя, пойдем.
БРУТ
Нет, я до всяких зрелищ не охотник.
Я не игрок, и дух мой не игрив,
Как у Антония. Тебе же, Кассий,
Я не хочу мешать и ухожу.
КАССИЙ
Нет, Брут, постой. Ты как-то изменился
И стал со мною холоден и сух,
Как будто нет меж нами прежней дружбы.
БРУТ
Ты, Кассий, ошибаешься. Мой взгляд
Уже, конечно, не открыт, как прежде.
Его я обращаю вглубь души.
Меня гнетут предчувствия дурные
И размышленья о себе самом.
Вот почему угрюм я и рассеян,
Но это не касается друзей,
А ты из них, конечно, самый близкий.
Враждебен я себе лишь самому,
Всех остальных люблю, но забываю
О внешнем выражении любви.
КАССИЙ
Твою печаль истолковав превратно,
Я опасался душу открывать.
А мы должны поговорить о многом.
Вот ты бы мог узреть свое лицо?
БРУТ
Нет, нам доступно только отраженье,
Лишь образ свой.
КАССИЙ
Конечно! Нет зеркал,
В которых ты увидел бы глубины
Своей души, все доблести ее.
Скорбят недаром лучшие из римлян
(Но только не бессмертный Цезарь наш),
Что благородный Брут не внемлет стонам
Лишенных воли граждан…
БРУТ
Кассий, друг!
Неладное ты что-то затеваешь!
Ты хочешь видеть то, что чуждо мне.
КАССИЙ
А ты послушай, Брут. Раз ты уверен,
Что видим мы себя лишь в зеркалах,
Тогда, без непомерных притязаний,
Я на себя роль зеркала возьму
И отражу лишь то, что очевидно
Для посторонних, но не для тебя.
Во мне же, честный Брут, не сомневайся.
Я не из низкопробных тех натур,
Что надо всем презрительно смеются,
И не из пошляков, что всем милы,
Не льщу в глаза, не клевещу заглазно,
С ничтожествами дружбы не вожу.
Я под хмельком души не открываю,
Поскольку не бываю во хмелю.
Я не кривое зеркало – не бойся.
Трубы и крики.
БРУТ
Боюсь другого. Слышишь, как кричат?
Они его диктатором, быть может,
Уже избрали.
КАССИЙ
Ты бы не хотел
Подобного исхода?
БРУТ
О, конечно!
Хоть я ему не враг. Но отчего
Ты так затягиваешь предисловье?
Пора уже и к делу перейти.
Когда оно общественного блага
Касается, тогда уравновесь
Ты честь и смерть – и предложи мне выбор,
Увидишь сам: я обе изберу.
И пусть меня возлюбят боги так же,
Как сам люблю я честь сильней, чем жизнь.
КАССИЙ
Да, мне твои достоинства известны,
Как облик твой наружный. Хорошо,
Тогда и будем говорить о чести.
Не знаю, как другие или ты,
Но я бы жить не мог при тирании,
Не мог бы унижения сносить,
Тем более от равного. Как Цезарь,
Мы родились свободными людьми,
Как он, всосали с молоком свободу.
И непогоду мы перенесем
Не хуже Цезаря, а то и лучше.
Однажды в бурю яро Тибр ревел,
Из берегов выплескиваясь. Помню,
Как Цезарь мне сказал: «А ты дерзнешь
В поток бурлящий кинуться и гневу
Державному его противостать?».
Не говоря ни слова, я в одежде
Поплыл и за собой его позвал.
Он так и сделал. Волны напирали
Со всех сторон. Отбрасывая их,
Мы долго, долго бились со стихией,
Все мышцы напрягая, а сердца
У нас горели волею к победе.
Но тут великий Цезарь изнемог.
Он закричал: «Тону! На помощь, Кассий!».
И вот, как славный пращур наш Эней
Анхиза вынес из горящей Трои,
Так Цезаря я вынес на плечах
Из тибрских вод, неистово кипящих.
И этот человек обожествлен,
А Кассий должен почитать за счастье
Его высокомерные кивки.
В Испании страдал он лихорадкой.
Его трясло. Да, да, его трясло!
Представь, что боги иногда трясутся!
Я за одним припадком наблюдал:
Уста божественные побелели,
Взор, заставлявший трепетать весь мир,
Был затуманен. И язык, который
Потомству изреченья дарил,
Теперь иное изрекал: «Титиний!
Подай мне пить!». Недужное дитя
Так раскисать, пожалуй, постыдится.
И он, с величьем призрачным своим,
Теперь повелевает целым миром
И держит пальму первенства – один!
Крики. Трубы.
БРУТ
Мы говорим о призраке тиранства,
А призрак обретает плоть и кровь.
КАССИЙ
Наш эфемерный мир собой заполнил
Колосс, едва стоящий на ногах,
Он оттого велик, что мы мизерны
И жалко мечемся у этих ног,
Себе же на погибель. Брут, запомни:
Мы сами создаем свою судьбу.
Нас не влиянье звезд порабощает,
А наша трусость. Брут – и Цезарь: кто
Из этих двух достоин предпочтенья?
Чье имя благороднее звучит,
И чье величественней начертанье?
И разве духи не придут на зов,
Услышав имя «Брут»? Да сами боги
Едва ли станут это отрицать.
Так почему повсюду имя «Цезарь»?
И чем питался он, что так возрос?
Несчастный Рим эпохи вырожденья!
На поколенье – лишь один герой,
Один лишь гражданин – на целый город!
Позорища такого со времен
Великого потопа не бывало!
А мы когда-то думали, что Рим –
Великий город. Ныне эти стены
Вместить способны только одного.
А нам когда-то деды говорили,
Что в этом городе жил некий Брут.
Он мог изгнать из Рима даже черта,
И уж во всяком случае – царя.
БРУТ
Я знаю, ты мне друг, и понимаю,
Зачем завел ты этот разговор.
Но, извини, и так я растревожен,
И мне покамест лучше помолчать.
Слова твои, как следует, осмыслю.
Добавить что-то хочешь – говори.
Но обсуждать мы это будем позже.
Сейчас же знай, мой благородный друг:
Я предпочел бы стать провинциалом,
Чем в Риме жить. Такие времена.
КАССИЙ
Я все же смог из Брута искру высечь
Ударами своих убогих слов.
БРУТ
Всё кончено. Идет обратно Цезарь.
КАССИЙ
Тронь Каску за руку, когда пройдут.
И он нам сардонически изложит
Детали исторического дня.
Возвращается ЦЕЗАРЬ со свитой.
БРУТ
Смотри: они на призраков похожи!
Сам Цезарь хмур. Кальпурния бела.
Как у хорька, глаза у Цицерона:
Они такой же яростью горят,
Когда ему какой-нибудь сенатор
Сказать посмеет слово поперек.
Они идут, как будто их побили.
КАССИЙ
Сейчас нам Каска это разъяснит.
ЦЕЗАРЬ
Антоний!
АНТОНИЙ
Цезарь?
ЦЕЗАРЬ
Я желаю видеть
В кругу своем лишь избранных людей:
Лощеных, ладных и невозмутимых.
Ты посмотри, как этот Кассий худ!
Он, безусловно, человек опасный.
АНТОНИЙ
Нет, нет, бояться незачем его.
И гражданин, и человек он добрый.
ЦЕЗАРЬ
Он человек худой! Я не боюсь.
Но если б я на это был способен,
То опасался б именно его.
Читает слишком много, наблюдает,
Без приглашенья лезет в суть вещей,
Не любит зрелищ и увеселений,
Не то что ты, Антоний. И еще:
Когда он усмехается, то будто
С презрением к себе же самому:
Что на такую мимику способен.
Покоя он лишается, когда
Его хоть кто-то в чем-то превосходит.
Уж я-то знаю этот сорт людей!
Они опасны. Нет, не мне, конечно, –
Я Цезарь, – но опасны вообще.
Стань справа: этим ухом я не слышу –
И говори, что думаешь о нем.
ЦЕЗАРЬ уходит со всей свитой, кроме КАСКИ.
КАСКА
Зачем ты задержал меня? Что скажешь?
БРУТ
Что там случилось? Отчего он зол?
КАСКА
А ты сам разве не знаешь?
БРУТ
Если бы я знал, разве спрашивал бы?
КАСКА
Железная логика. Так вот, ему предложили корону, которую он тут же оттолкнул. Тогда толпа выразила бурный восторг воплями радости.
БРУТ
А второй раз отчего кричали?
КАСКА
Да оттого же!
КАССИЙ
А в третий раз? Ведь кричали трижды?
КАСКА
Опять из-за того же.
БРУТ
Так корону предлагали трижды?
КАСКА
Вот именно, трижды. И он трижды ее отталкивал, причем с каждым разом более вяло.
КАССИЙ
И кто же предлагал?
КАСКА
Антоний.
БРУТ
Каска, будь добр, расскажи об этом во всех подробностях.
КАСКА
Во всех я не смог бы при всем желании, хоть убейте. А в общем это был примитивнейший фарс для плебеев. Смотреть было тошно (вот уж что правда то правда!). Я видел, как Антоний преподнес ему корону – даже не корону, а такую маленькую коронку, и, как было сказано, Цезарь ее оттолкнул, но не без признаков сожаления. Антоний повторил попытку, Цезарь снова оттолкнул, едва отлепив от нее пальцы. Антоний сделал третье поползновение, Цезарь в третий раз повторил свой жест, и всякий раз чернь орала, бурно рукоплескала. По причине столь величественного поведения своего идола эти дурни кидали вверх просмердевшие потом колпаки и заражали атмосферу своим дыханием. Цезарь не выдержал и упал. Что до меня, то я не расхохотался только потому, что боялся нахлебаться этого злосмрадия.
КАССИЙ
Цезарь упал?
КАСКА
Упал с пеной у рта, и язык у него отнялся.
БРУТ
А что удивительного, он же эпилептик.
КАССИЙ
Не он эпилептик, а ты сам. И еще я, и Каска. Мы все страдаем падучей болезнью.
КАСКА
Не знаю, что ты имеешь в виду. Однако упал Цезарь. И чернь от восторга шикала и била в ладоши, будто на представлении мимов. Чтоб я пропал, всё было именно так.
БРУТ
А что он сказал, когда пришел в себя?
КАСКА
Еще до падения, заметив, что эти идиоты в экстазе от его пантомим, он распахнул одежду и предложил всадить ему кинжал в глотку. На месте тупых ремесленников я понял бы его буквально и поймал на слове, провалиться мне на этом месте! Тут он и забился в корчах – жаль, что в не в агонии. Очухавшись, он попросил прощения у добрых сограждан, если вел себя не совсем подобающим образом – дескать, в этот виновато недомогание. Три-четыре добрые согражданки простили ему это падение, ибо они и сами могли бы называться падшими. Они даже воскликнули: «Ах, душка!». Впрочем, это ничего не значит. Убей Цезарь их матерей, они поступили бы так же.
БРУТ
И поэтому он ушел опечаленный?
КАСКА
Да.
КАССИЙ
А Цицерон сказал что-нибудь?
КАСКА
Да, но не по-нашему, а по-гречески.
КАССИЙ
А что именно?
КАСКА
А я что-нибудь понял из этой греческой ахинеи? Если да, то чтоб я больше никогда не увидел ваших лиц. Но которые поняли, те ухмылялись и перемигивались, качая головами. А вот еще новость: Марулла и Флавия лишили слова в сенате за то, что они срывали украшения с истуканов Цезаря. Ладно, я пошел. Много там было еще всяких глупостей, но всего не перескажешь.
КАССИЙ
Не хочешь ли прийти сегодня ко мне на ужин, Каска?
КАСКА
Я уже зван в другое место.
КАССИЙ
Тогда приходи завтра на обед.
КАСКА
Приду, если буду жив, если ты не передумаешь и если обед будет стоящий.
КАССИЙ
Тогда я тебя жду.
КАСКА
Хорошо. Прощайте оба
(Уходит.)
БРУТ
Он стал каким-то увальнем сейчас.
А в школе был сметливым и подвижным.
КАССИЙ
Нет, он не изменился. Ты при нем
Заговори о смелом предприятье
Он тут же встрепенется. Он не прост,
А если грубоват, то пряность речи
Не позволяет подавиться нам
Его остротами.
БРУТ
Пожалуй, верно.
До завтра, Кассий. Я к тебе приду,
Иль сам ты приходи – и всё обсудим.
КАССИЙ
Пожалуй, я приду. А ты пока
Поразмышляй о нашем бренном мире.
БРУТ уходит.
КАССИЙ
Конечно, я не сомневаюсь, Брут,
Что ты из благородного металла.
Но и прекраснейшие из людей
С пути прямого иногда сходили.
И значит, души честные должны
Держаться и поддерживать друг друга.
Кто может поручиться за себя?
Я ненавистен Цезарю, но Брута
Он любит. Если Брутом был бы я,
Меня бы это не остановило.
Не остановит ли его – как знать!
Подброшу Бруту ночью письма, как бы
Написанные разными людьми,
О том, что значит имя «Брут» для Рима
И что опасен Цезарь, как никто,
Своим неукротимым честолюбьем
Мы вырвем у него незримый трон
Иль доживем до мерзостных времен.
Уходит.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Улица.
Гром и молния.
Входят с разных сторон КАСКА, с обнаженным мечом,
и ЦИЦЕРОН
ЦИЦЕРОН
А, Каска! Ты от Цезаря идешь?
Ты тяжко дышишь и глядишь так странно.
КАСКА
А ты, конечно, твердость сохранил,
Когда аморфной стала твердь земная!
О Цицерон! Я что – не видел бурь?
Еще какие! Молнии крушили
Столетние дубы! И, обуян
Какою-то вселенскою гордыней,
Плескался океан до самых туч
И в них бросал сверкающую пену.
Я видел в бурю воду и огонь,
Но чтоб они слились, объединились –
Такого не было. Одно из двух:
Иль боги меж собой переругались,
Иль, ненавидя грешный род людской,
Решили истребить его навеки.
ЦИЦЕРОН
Не видел ли ты знамений каких?
КАСКА
Один общинный раб – его ты знаешь –
Вдруг поднял руку – и она зажглась,
Как двадцать факелов одновременно,
Однако не сгорела и ничуть
Не опалилась. А затем я встретил
Льва возле Капитолия (с тех пор
Меча еще не вкладывал я в ножны).
Лев злобно покосился на меня,
Однако не напал и удалился.
Еще я встретил сотню диких жен –
Или, верней, от страха одичавших.
Они видали огненных людей,
Которые по городу шныряли.
Вчера на площади средь бела дня
Уселся с уханьем зловещий филин.
Есть многое на свете, Цицерон,
Чего никак не назовешь нормальным.
И если в Риме всё это сошлось,
Нам эта дрянь добра не предвещает.
ЦИЦЕРОН
Феномены, конечно, не из тех,
Которые типичны для натуры.
Но, может быть, естественны они,
И только ложно их истолкованье?
Так завтра Цезарь явится в сенат?
КАСКА
Да, он придет. И должен был Антоний
Тебе об этом сообщить.
ЦИЦЕРОН
Прощай.
Не лучшая погода для прогулок.
КАСКА
Прощай.
ЦИЦЕРОН уходит. Входит КАССИЙ.
КАССИЙ
Эй, кто здесь?
КАСКА
Римлянин.
КАССИЙ
Когда
Я не ослышался, ты – Каска?
КАСКА
Верно.
Ну, Кассий, как погодка?
КАССИЙ
В самый раз
Для честных граждан.
КАСКА
Кто бы мог представить,
Такое возмущение небес?
КАССИЙ
Представить мог бы тот, кому известно,
Что скверной переполнена земля.
Но, видишь, я не спрятался от бури,
Наоборот – одежду распахнул
И грудь подставил стрелам синих молний,
Плоть неба разверзающих. Себя
Для этих молний сделал я магнитом.
КАСКА
И что за блажь – так искушать судьбу?
Послали боги нам предупрежденья,
Которые должны мы воспринять
И раболепно, и благоговейно.
КАССИЙ
Как ты убог! Понять я не могу:
Не то лишен ты воодушевленья,
Не то его скрываешь ото всех.
Увидел нечто странное – и сразу
Готов уж раболепно трепетать.
А иногда и думать не мешает.
Когда блуждают духи и огни,
Когда животные своей натуре
Не следуют, глупеют старики
(Что, если вдуматься, не так уж странно),
Младенцы начинают прорицать,
Когда меняет всё свою природу,
Вполне естественно предположить:
Все образы чудовищные эти –
Прямые указания небес,
Что вывихнуто наше государство.
А если эти ужасы сложить,
Они напоминают человека,
Похожего на грозовую ночь:
Он молниями бьет и громыхает,
Тревожит тени мертвецов, рычит,
Как лев капитолийский. Он не выше,
Чем ты и я, однако вырос так,
Что стал страшнее всех ночных кошмаров.
КАСКА
Догадываюсь, как я ни убог,
Что это Цезарь.
КАССИЙ
Может быть, и Цезарь.
Существенней другое: сила, стать
У нас такие же, как и у предков.
Но умер в нас великий дух отцов.
Воспринимая всё по-матерински,
Мы женственно влачим свое ярмо.
КАСКА
Сенат, я слышал, завтра соберется,
Чтоб Цезаря провозгласить царем.
И будет он носить корону всюду:
На суше и на море – но не здесь,
В Италии.
КАССИЙ
Тогда найду я дело
И место для кинжала своего.
Лишь Кассий сделает себя свободным.
Так боги слабым силы придают,
Так деспоты становятся бессильны.
Свободный дух не признает цепей,
Оков, и карцеров, и казематов.
И жизнь, которой тесен целый мир,
Всегда способна вырваться из плена.
Пускай узнает свет, что я не слаб
И буду счастлив свергнуть часть тиранства,
Которая касается меня.
Удар грома.
КАСКА
И я. Да что там я! И раб последний
Таким путем себя освободит.
КАССИЙ
Но как решился Цезарь стать тираном?
Несчастный! Вероятно, он решил,
Что мы – бараны или антилопы,
Так почему не волк он и не лев?
Кто хочет распалить пожар, сначала
Солому поджигает. На распыл
Пускают Рим! Что он за дрянь, однако!
Сгореть готов затем, чтоб озарить
Такого подлеца, как этот Цезарь!
Но, скорбь, куда меня ты завела?
Так, увлеченный чувством, я, быть может,
Открылся добровольному рабу?
Тогда я за слова свои отвечу.
Я человек отчаянный, а меч
Всегда со мною.
КАСКА
Ты открылся Каске,
Который иногда бывает злым,
Но никогда не подлым. Дай мне руку.
Восстань, зайди, как можно, далеко –
Увидишь: от тебя я не отстану.
КАССИЙ
Мы навсегда товарищи с тобой.
Уже вовлек я в это дело многих
Весьма достойно мыслящих людей.
Затея наша доблестно-опасна.
И эти люди собрались сейчас
У портика великого Помпея.
Все остальные по домам сидят.
А нам стихии бурные отрадны:
Они кровавы, пламенны, страшны,
И этим нас самих напоминают.
КАСКА
Будь осторожен! Кто-то к нам идет.
КАССИЙ
А, это Цинна. Мне его походка
Знакома. Это друг.
Входит ЦИННА.
Куда идешь,
О Цинна?
ЦИННА
Я искал тебя повсюду.
С тобою рядом кто? Метеллий Цимбр?
КАССИЙ
Нет, Каска. Что, меня там ожидают?
ЦИННА
Так Каска с нами? Очень хорошо.
Вот ночь-то! Наших двое или трое
Сподобились увидеть чудеса
И ужасы.
КАССИЙ
Там ждут меня?
ЦИННА
Да, Кассий.
Неплохо бы и Брута к нам завлечь.
КАССИЙ
Вот и займись-ка этим, добрый Цинна.
Записку эту Бруту подложи
На преторское кресло. Кинь вторую
В окно ему. А третью прилепи
К статуе Брута древнего. А после
Ты к портику Помпея приходи.
Мы будем там. Брут Деций и Требоний
Пришли?
ЦИННА
Все в сборе, Цимбра только нет,
А он пошел к тебе. Давай записки,
Я их доставлю.
КАССИЙ
Приходи потом
В театр Помпея.
ЦИННА уходит.
Каска, мы с тобою
Наведаемся к Бруту до утра.
Он с нами на три четверти, а после
Беседы этой весь он будет наш.
КАСКА
Он высоко стоит в народном сердце,
И то, чего бы не простили нам,
Народ признает доблестью для Брута.
Брут, как алхимик, все преобразит.
КАССИЙ
Да, без него мы обойтись не сможем –
Ты понял правильно. Идем скорей.
Давно уж за полночь. Разбудим Брута
И с нами будет он при свете дня.
Уходят.
[1] Пролетарий – термин древнеримский.
© Перевод А. В. Флори, 2008
