т. е. Ромео и Джульетта должны были унаследовать вражду, однако умертвили ее. Причем умертвили — любовью, которая сама была обречена на смерть. Эта парадоксальная игра смыслов лежит на поверхности, и она не чужда тому, что есть у Шекспира. В оригинале далее сказано: their death-mark’d love — их помеченная смертью любовь.

Но здесь есть и другой смысл — не столь очевидный. «Ромео и Джульетта» — в сущности, трагедия античного типа. В шекспировской пьесе у героев нет роковой вины, которая привела бы их к погибели — в отличие от средневековых трактовок этого сюжета, где Ромео и Джульетта повинны в грехах сладострастия и бунта против родителей. У Шекспира они — праведники и миротворцы — то есть почти святые. Как законные, венчанные супруги, они не покушаются и на общественную мораль. Даже самоубийство не ставится им в вину. Трагедию эгоцентрического сладострастия Шекспир воплотил в «перевертыше» «Ромео и Джульетты» — в «Антонии и Клеопатре», где вина главных героев совершенно понятна, и кара их заслуженна и закономерна. В «Ромео и Джульетте» всё иначе. Герои не желают и не делают ничего, кроме добра, и гибель их выглядит не расплатой за преступление, а завершением цепи абсурднейших случайностей. Они ускользнули от смерти там, где она казалась неизбежной (например, Ромео победил Тибальта), но их погубило то, что никогда не должно было произойти. Однако сама нелепость и невозможность этих событий показывает, что героев уничтожил злой рок, ананке — просто потому, что Ромео и Джульетта несовместимы с этим миром.

Впрочем, это справедливо по отношению к самой шекспировской трагедии, а в предлагаемом переводе ее сюжет интерпретируется иначе.

© Гайдин Б. Н., ред., комп. верстка, 2010